Крепкий сосуд.
Хрупкий сосуд.
Луна вернётся, голоса спорили, перебивают друг друга.
Вместе с Чужаком!
Вой, крик; заинтересованность сменилась враждебностью, волна духов откатилась, и Нура почуяла кожей прохладный воздух и колебания земли.
Гул нарастал.
Девять, десять, одиннадцать
Больше ничего она от них не получит. Ничего, что сумеет понять, но разум запомнил сказанные слова, повторяя их снова и снова, пока Нура бежала вперёд.
Двенадцать!
Она перепрыгнула на противоположный берег и огляделась. Ковёр из тины колыхался, голоса умолкли, безумный шёпот перешёл в тихий плеск.
Она справилась. Перешла через реку. Сердце танцевало в груди от осознания, что, если духи не соврали а они не могут, есть на свете человек, чьё сердце бьётся так же.
На что будет похож ритуал у те-макуту теперь? Ведь если ей не нужна вторая душа, отпустит ли её ведьма? И эта дрожь Лёгкие ноги несли Нуру через лес, она подныривала под ветки и прислушивалась, впитывая тишину. Остров под ней просыпался. Земля дышала неглубоко, редкими толчками.
Нура понимала, что происходит что-то страшное. Сатофи говорил, что остров не зря назван в честь праогня: когда здесь родился бог чистого пламени АхиКоре. Но после того как боги ушли из мира, огненная гора затихла.
Она зачем-то продолжала считать шаги, едва поспевая за ногами. Дошла до дюжины и заново. Тропа вилась между деревьев, туман обнимал подножия стволов.
Глубже, глубже в лес Она боялась не успеть. Боялась непоправимого.
Нура почти залетела в круг, очерченный на земле. Горели огни. Пахнуло водорослями и горьким корнем тагавы. Горячими углями.
Те-макуту подняла слепые глаза: её веки были сшиты нитями, а волосы заплетены в сотню кос. Она сидела на голой земле, скрестив ноги и держа перед лицом наполненную до краёв чашу.
Ты опоздала.
Прости, мудрая, Нура хватала ртом воздух.
Занятно было вести беседу с гостями из реин-ги? Уголок сморщенных губ скривился; жёлтые пеньки зубов оказались гнилы и сточены. Много узнала?
Я
Сядь, велела старуха.
Нура опустилась напротив. Пламя в крошечном костерке между ними вспыхнуло, на миг заслоняя ведьму, и следом опало.
Чего ты боишься?
Вопрос застиг Нуру врасплох. Она сглотнула вязкую слюну и достала из волос костяной гребень дар за предсказание, о котором едва не забыла.
Дрожи земли. Что огненная гора проснётся и я не вернусь к Плавучему Дому.
И что тогда случится? Низкий голос казался бесстрастным, но Нура, слышавшая много баек о Хранительнице Очага, с облегчением подумала: она всего лишь человек. Бесконечно старая женщина, по счастливому велению богов обретшая способность видеть судьбы. Она наверняка устала.
Я останусь одна. И, может, погибну
Значит, смерти?
Нет, она медленно покачала головой. Того, что одна.
Старуха издала странный звук: не то вздох, не то смешок одобрения. Её чёрные сморщенные руки разложили на земле три предмета: острую иглу, бутон белой лилии и алую жемчужину, что ловила отблески огня блестящим круглым боком.
Выбирай.
Она. Нура, не раздумывая, указала на бусину. Священные ту-нор «капли жизни» по легенде могут связывать судьбы. Всё предрешено. У неё и выбора, по сути, нет.
Те-макуту отвернулась. А как же испытание?
Я могу спросить?
Один раз. Подумай хорошенько, ка-риф.
Она вздрогнула. «Скованная смертью». Мысли путались: подземный храм, ржавые цепи, сосуды, чужак Всё, о чём говорили духи, лишено смысла. Но спросить можно только об одном.
Кому принадлежит чёрное сердце?
По земле пробежала судорога.
Чуждому богу, сказала ведьма, прежде чем погасли огни. Поляна погрузилась в сумрак и зыбкую марь.
Нура накрыла жемчужину ладонью и стиснула пальцы.
Остров под ними раскололся, и столп дыма взвился в небо. А дальше остров Первого Огня ушёл под воду.
Она просыпается от нахлынувшей дурноты с часто бьющимся сердцем. Садится рывком, опуская пятки на холодный пол, и только тогда осознаёт, где находится. На берегу. В Крепости. За окнами ночь, но, судя по синеватой дымке, рассвет уже близко.
Нура с трудом сглатывает. Опускает руку на грудь, стремясь выровнять дыхание. В горле пересохло, и собственный язык кажется распухшим и колючим морским ежом.
Пережить кошмар неважно, наяву или во сне врагу не пожелаешь. Какая-то часть неё по-прежнему тонет, погружаясь в ядовитую толщу видений. Там, на глубине, сияют звёзды
Встав на ноги, она покачивается; находит ладонью дверной косяк. Братья спят в соседних комнатах. Ей не хочется их тревожить. На ощупь Нура спускается на первый этаж и проходит в кухню, даёт глазам время, чтобы привыкли к темноте, прежде чем искать воду. Желудок сдавливает морским узлом. Ей стоило поесть: последним завтраком Нуры стали три земляных ореха в день перед испытанием, но об этом она подумает утром.
Стеклянная кружка тонко звякает, чуть не выскальзывая из руки. Нура замирает, сжимая пальцы, и прислушиваясь: нет, не разбудила. Всё тихо.
Вода оказывается кисловатой на вкус, будто в неё добавили риману сок тропического фрукта, которым целители та-мери снимали головную боль и лечили от внутренних паразитов. Главное в ней не чувствуется привкуса соли; всё остальное Нура готова простить.
Ты чего не спишь, Веснушка?
Карп стоит на пороге, спросонья протирая лицо ладонью. Светлое пятно на фоне черноты помятое, в наспех натянутой рубахе.
Прости, что разбудила. Шёпот Нуры звучит едва слышно.
Да я сам поднялся. Зов природы как трубный глас Ты тут ни при чём. Не пей эту гадость! В два шага оказавшись рядом, он отнимает кружку. Говорил же Сом: если захочешь чего буди.
А что это?
Бражка. Ну, настойка. Погоди, я сейчас Он отворачивается, хлопая дверцей. Нура вздрагивает, боясь, что, разбуженные шумом, все братья окажутся здесь, но нет, следом за Карпом никто не выходит, а он зажигает фитилёк лампы и протягивает ей стакан тот самый, что и Горчак накануне. На вот. Из колодца.
На сей раз Нура пьёт залпом прохладную чистую воду, которая кажется вкуснее всего на свете.
Можно ещё?
Не переборщи, а то булькать начнёт, явно со знанием дела предостерегает Карп. Ты голодная, да?
Да, отвечает честно.
Так Он чешет в затылке. Не сочти меня невеждой, но как вы чем у себя в племени питаетесь?
Она улыбается.
Что? Я не в обиду! Это искренний и незамутнённый интерес.
Ты всегда так говоришь?
Складно и выразительно? Речь она ведь как поток, зачем сдерживать, коли льётся? Это один из немногих талантов, которыми матушка-жизнь наградила. Карп пожимает плечами. На дев, опять же, производит впечатление. Особенно стихи. У вас есть поэты?
Кайкоро. Сказители. Мы не записываем своих песен только запоминаем и поём друг другу.
Кайкоро, он шевелит губами, повторяя. Красивый язык. Твёрдый и певучий. Научишь меня? За сладкие галеты, Карп прикладывает палец к губам, наклоняясь ближе. У Ёршика есть нычка. Думает, о ней никто не знает.
Но
Никаких «но». Знаешь, как у нас говорят? Голодного песнями не кормят. А мы на тебя набросились сразу, что да как Не подумали о главном, сами-то привыкли.
Не есть?
Ну как Один раз в день сойдёт. Раньше бывало, что и пиры закатывали с хорошей выручки, после праздников и городских гуляний, а сейчас одно слово мрак. Живот втянул и на боковую.
Нура вглядывается в его лицо; тени от зажжённого огонька пляшут на коже.
Вы гроба грабители? выговаривает с трудом. Я просто пытаюсь понять.
Широкая улыбка Карпа исчезает.
Забудь это слово. Грабят лангусты, которые подчиняются Отшельнику; торгуют информацией удильщики, контрабанду перевозят угри, прислужники Мурены. Если хочешь, обратись к Сому, он изложит всю систему. Мы сами по себе. Без «крыши» и процентов. Хотя для тебя это пустые слова, верно?
Она кивает.
Тогда поверь: мы не злодеи. Берём что плохо лежит, но только у тех, кто ну, знаешь, не умрёт без последней галеты. Есть горожане, не считающие холы и не знающие, что творится за пределом Внешнего круга
Из жестяной банки он извлекает лакомство: не столько сладкое, сколько солёное хрустящее на зубах. Что-то вроде подсушенного хлеба, нарезанного небольшими треугольниками. Нура подбирает крошки с пальцев языком.
Младший не расстроится?
Он рад, что нашёл тебя.
Чьё это платье?
Карп усмехается и садится на край стола. Теперь их лица находятся на одном уровне друг напротив друга.
У нас сегодня разговоры по душам? «И сердца стук в полночную минуту откровений» он переходит на вдохновенный, но всё же дурашливый шёпот.
Я не хочу себя чувствовать виноватой перед Скатом и остальными, не понимая, за что.
Ни за что. Он по жизни говнюк. Но раз уж мы тут Он болезненно дёргает щекой и опускает взгляд. Её звали Невеной. По-нашему Умброй. Без неё тут стало не так Плохо. Красноречие Карпа растворяется, подобно соли в морской воде, и слова подбираются с трудом. Сом называл её сердцем Братства; Ёршик души не чаял, а Скат Он был недалеко от площади, когда жандармы начали расстреливать заражённых. Толпу оттеснили, и она не вернулась к нам домой.
Ка таэр саат-ши.
Он поднимает бровь.
Ты просил научить тамерийским словам. Это выражение сочувствия. Если дословно, то «беру боль из твоего сердца».
Ничего себе! Бездушное «прости» на имперском не сравнится. Улыбка выходит грустной. Мы предпочитаем не говорить об этом. Просто на будущее, чтоб ты знала.
Хорошо, я поняла.
На дне банки остаётся два хлебца, когда Карп возвращает её на место.
Мы с тобой соучастники преступления, мона Веснушка. Пора заметать следы, а после в кровать!.. Как-то двусмысленно прозвучало. Я хотел сказать «в кровати», но ты не обращай внимания, язык мой враг мой. Не ведает, что творит. Живёт своей жизнью. Если надо туда, он кивает в направлении дверцы, ведущей из кухни к отхожему месту, я провожу.
Нура качает головой. Хочет ответить, но протяжный звук раздаётся снаружи. А затем голоса. Люди за стенами Крепости.
Плохо дело, выдыхает Карп. Гиены пришли.
СТРАНИЦА ТРЕТЬЯ. Гость
Весь перепачканный паутиной, он стоит на коленях. Роет ямку для мёртвой птицы. Зря платок развернул, не сразу догадался, что передал ему Сом. Послание от плеснявки.
Ёршик шмыгает носом.
Прошлой весной он отнёс гнездо после шторма, и она затихла, а теперь снова
Он ёжится. Свет падает на землю из кухонного окна, так что Ёршику всё видно. И немного слышно сквозь приоткрытую на пол-локтя форточку. Всё главное сказано: Никсу оставят. Он рад. Не стал голосовать, потому что и так понятно. Он её нашёл, ему ли отказываться?.. Хоть и страшно. Всё потому что из племени. Тамерийка.
Много жутких историй он слышал о кочевниках ещё в приюте, среди рассветных братьев и послушников. Говорили, что кровь пьют и на кишках гадают, детей приносят в жертву своим спящим богам Даже сейчас у Ёршика бегут по спине мурашки, когда он вспоминает байки, рассказанные ночами.
Но Никса на первый взгляд обычная девчонка. Язык знает, пускай и говорит, смешно растягивая слова. Ни клыков, ни чешуи, как у йок-ко. Смущается, не понимает, как у них тут всё устроено. Башмаки вон обуть отказалась Чудная, но вроде безобидная. Зря на неё Скат зверем смотрел, она же не виновата
Он чешет нос рукавом. В горле встаёт комок.
Ёршик скучает по Умбре. Так сильно, что внутри будто кусок за куском отрывается. С ней никто не сравнится и никто никогда не заменит. Дни идут, но Ёршик знает, что она жива. Где-то там, заперта во Внутреннем круге, но как только всё закончится, вернётся домой. И они снова будут вместе: Скат перестанет всех ненавидеть, Сом наконец улыбнётся, и они уплывут отсюда. Быть может, помогут Никсе отыскать родню, но самое главное подальше, в Ядро, где совсем другая жизнь.
Именно это желание загадал Ёршик, когда они с Умброй сидели на берегу: он мастерил игрушечный корабль, а она по обыкновению придумывала сказки.
В сказках всегда хороший конец.
Ёршик кладёт свёрток на дно ямки и присыпает землёй. Запрокидывает голову, глядя на кирпичную стену. Гнездо находилось под самым карнизом: в его спальне весной слышался гомон и птичьи трели.
«Радуются, говорила Умбра, тепло зовут, о жизни поют».
Понять бы ещё, что нужно скованным Ёршик хотел поступить как лучше, но ни ему, ни Сому не удалось прогнать плеснявку так, чтобы насовсем.
Он отряхивает штанины, поднимаясь на ноги. На правом колене красуется заплата: на куске некрашеного полотна Умбра вышила солнышко. Он хотел сначала возмутиться, мол, не маленький уже, чего-то совсем-то?.. Но потом оттаял. И Умбра, и солнце улыбались одинаково ясно.
Да и старалась она. В приюте Ёршика научили ценить всё то, что для тебя делают другие. Не поблагодаришь смиренно получишь зуботычину.
Но тут другое. Тут от сердца.
Она и правда много делала. Не только для Ёршика как самого младшего из братьев, но и для всех. Не могла иначе.
Чуть подумав, он опускает на могилу веточку игольника, растущего под окнами. Цветов не осталось, осень скоро и листья заберёт, принесёт первый снег.
Не оглядываясь, он направляется к себе. Отряхивает на ходу руки. Заходит в клозет, где в ряд стоят три умывальника, и убирает из-под ногтей кусочки земли. Умывается холодной водой, отфыркиваясь. Слышит шаги на лестнице.
Голоса в кухне стихли.
Значит, разошлись.
Спальня Умбры теперь не пуста: в ней бьётся новое, живое сердце.
Ёршик находит на ощупь ручку двери, но не успевает шагнуть за порог. Холодные пальцы хватают его за шкирку. Ёршик вскрикивает.
Первым пришёл Улыбака.
Стал появляться в окнах, дверных перегородках, осколках, которые братья выметали из-под мусорных завалов, везде, где жили отражения.
У него была длинная шея, как у гуся, и совершенно лысая башка. Череп, обтянутый кожей. Он скалил жёлтые зубы, растягивал безгубый рот в ухмылке, за что и получил прозвище. Поначалу его видел только Ёршик: стоило позвать остальных, как Улыбака пропадал. Самый быстрый из них.
Конечно, Ёршика поднимали на смех. Мол, собственной тени боится. Вздрагивает, глядя в зеркала. А как иначе, если там эта рожа зубатая?.. Скалилась, тянула свои грабли крюченные
Следующим показался Соня как только Ёрш ушёл от Карпа и перебрался в отдельную спальню. Он был не страшный, в отличие от Улыбаки. Просто бледный. И очень грустный. Горбился в своём солдатском кителе, вздыхал, теребил воротничок, будто тот ему дышать не давал.
Только скованные не дышат.
И не говорят.
Под Соней не скрипела железная сетка кровати, только холодно становилось сразу, неуютно. Он был немного старше: может, погодок Сому и Скату. Молодой, безусый, с большими глазами, прозрачно-водянистыми, в красных прожилках и гнойных болячках на веках. Ёршик привык к нему и уже не выбегал из комнаты, как в самом начале. Просто укрывался плотнее одеялом и засыпал. Отворачивался к стенке, чтобы не видеть чужого взгляда, хотя всё равно чувствовал его лопатками. Почему-то из всех жильцов Крепости Соня выбрал именно его и к другим ночевать не ходил. Может, у него при жизни был младший брат кто знает.
Как и хозяин у Костегрыза.
Рослая дворняга, обитавшая во дворе, в Крепость не заходила, но часто появлялась на крыльце. Любила Умбру и Горчака, который выносил ей кости и закапывал у забора. К колодцу не ходил. Плеснявка среди прочих неживых обитателей Крепости была самой вздорной. Улыбака хоть и страшный, как смертный грех, а всё-таки не вредил никому только пугал А она воду портила.
Был ещё Офицер, но тот жил в Западном крыле. На счастье. Его высокая тёмная фигура вселяла ужас одним своим присутствием. Не мундир с погонами, не тяжёлый шаг и даже не дыра от пули в груди пугали братьев, а какая-то необъятная потусторонняя сила в его безумном взгляде. Ёршик видел его лишь единожды. Тот выбирал для «разговора» Сома, к которому являлся накануне чего-то очень плохого. Как в тот раз, когда пришли пиявки