Рэйчел Льюис скоро падает замертво.
Дэниэл, чья рука лежала на рюмке с налитым ядом, моментально отскакивает, и Аллен смеется.
Что такое, молодой человек? Это великолепный виски. Попробуйте.
Но Старк судорожно подскакивает с места и бежит к выходу. Моя реакция срабатывает сразу же: хватаю нож со стола и кидаю его в Дэниэла. Лезвие врезается в шею, в самую артерию. И он падает, когда я уже закрываю глаза, чтобы не видеть его предсмертные конвульсии.
Так всё и происходит здесь, в этом чертовски странном сне, который не имеет окончания. Который продолжается каждый раз, стоит реальному «я» только погрузится в ночь и уснуть.
Так и происходит с теми, кто выдвигается против Аллена и его политики. Тебе кажется, что мир нужно изменить, и единоправие этому не поможет? Ты ошибаешься. Любое преступление против Президента и Чёрной партии не остается безнаказанным. Он убивает сам, может назначить войска, а может попросить меня. И тогда любой человек, даже если в душе он чист, прекрасен и не испорчен, но всего лишь жаждет свободы и призывает к этому других теперь не обладает своей жизнью. Возможно, в другой реальности. Возможно, в другом мире или стране. Но не при Аллене Уокере. Не при нём.
Содрогаюсь, только рука Президента касается моего плеча. Он наклоняется к моему уху и шепчет:
Хорошо сработало. Теперь я доверяю тебе.
Что в этом мире не так? Почему, чтобы заработать безграничное доверие, нужно убить человека? С этим же вопросом все сидящие за столом смотрят на меня пристально и с испугом. Теперь они знают, кто я. Теперь об этом узнает каждый из башни Тасмагонии.
Я снова закрываю глаза, чтобы не видеть, как Аллен достает из кармана кармелис и кладет на каждого валяющегося на полу. Все начинают уходить, но я также не вижу никого. Не вижу, как Президент закрывает за собой дверь и уходит тоже. Лишь спустя некоторое время я распахиваю ресницы, поднимаясь из-за стола и смотрю на мертвого Дэниэла. Еще вчера мы разговаривали с ним совершенно непринужденно, и я думал, что из нас могла бы выйти отличная команда. Может быть В дальнейшем. Если бы я решился нарушить свои принципы. А теперь я внимательно вглядываюсь в его труп, и меня пронзают смешанные эмоции. Я действительно чувствую. И мне совершенно не нравятся эти ощущения.
Я бросаюсь из стороны в сторону. Начинаю сожалеть о случившемся, но стараюсь подавлять это в себе. Мне нравился Старк как приятель, с которым душевно сходить покурить на балкон и послушать его мечтательные заявления о ближайшем или далёком будущем, наслаждаться тишиной, молчанием, прикрывать его, когда он втихушку на рабочем месте выпивает банку пива. Что, если бы мы стали друзьями?
Меня ударяет под дых, и уже ничто не останавливает. Едва ли вспомнить, как добираюсь до квартиры Веры, как она встречает меня трезвой и возбужденной, в приподнятом настроении. Пока она тараторит о последних событиях, я стою в прихожей у стены, почти не слушая. Внутри невероятных размеров пустота, а в горле непреодолимое желание выпить алкоголь и забыться на долгие месяцы. Это пустота дрожит, напоминает о себе, что я не замечаю, как Вера останавливает свой оживленный монолог и спрашивает, что случилось.
Она выглядит по-домашнему привлекательно, будто только что вышла из кухни и теперь отдыхает. Вера замечает мой пристальный взгляд и слегка улыбается. Это всё та же кукла, которую хочется потрогать, но в которой не хочется копаться. Пока я смотрю на неё, моё желание возрастает, и я вновь не замечаю, как уже прижимаю её к двери туалета, захлестывая поцелуем. Как уже грубо-дразняще провожу по её ягодицам, а она своими ногами обхватывает меня за бёдра. Не замечаю, как несу её в удивительно хорошо прибранную спальню и бросаю девушку на кровать.
Я испиваю её до дна, и пьянящая страсть сносит крышу. В эту ночь мы ни на секунду не отрываемся друг от друга. Любое прикосновение снова вызывает возбуждение. И мы занимаемся сексом бесчисленное количество раз. Но каждый раз, когда моё тело ощущает оргазмы, я то и дело с ужасом вспоминаю, как нож врезается в сонную артерию Дэниэла. И тогда приятное наслаждение сменяется кошмарным оцепенением.
8 глава
Солнце освещало только правую сторону пыльной дороги, даже видно, как копоть стояла в воздухе и оседала вниз, затем поднималась снова вверх от проезжающих машин. Левая сторона дороги почему-то выглядела серее, чем правая, поэтому создавалось ощущение двуликости и незавершенности. То ли тёмная дорога, то ли светлая мне хотелось чего-то определенного. Но я понимал, что даже в жизни так не бывает.
Я слышал разговор отца и его приятеля Джорджа. До меня доходили лишь отрывки, но полную суть беседы я улавливал. Сначала они говорили о погоде и делах в семье, а затем заговорили об охоте и предстоящей поездке в лес. Поэтому, как только я услышал слова «ружье», «зайцы» и «костёр», то навострил уши. Сегодня меня тоже собирались взять с собой на охоту.
Я трепетал. Потому что ждал этого всю жизнь. Потому что отец проел мне все уши рассказами о том, как он вылавливали оленей, кроликов, койотов всех, кого мне не терпелось увидеть. И тоже научиться выслеживать дичь, скрываться от диких животных и стрелять в них. Но пока что папа дал мне только небольшой складной нож. Ствол он мне ещё не доверял.
Скоро мы ехали в занюханном автомобиле 2011 года, старом и уже хлябающем, по сравнению с теми, чтобы выпускали в 2020 году. Однако в этом и состояла вся романтика момента. Гудящая от старости машина, пыль, выходящая из-под колес, и песочная дорога, на которой раскиданы камни, как специально, чтобы прочувствовать каждый толчок своей пятой точкой.
Ехать будем часа 2, не меньше, прокомментировал отец. Почему-то эта фраза меня усыпила, и я задремал, кажется, на полтора часа.
После сна я весь вспотел. В сознании еще всплывала кровь на моих руках и то, с какой тщательностью я смывал её в раковине.
В лесу воздух был влажный, и после пыльного сухого воздуха это вызывало у меня нескончаемый кашель. Дядя Джордж хлестанул по спине так, что загорелись лёгкие. Но удивительно: кашель после этого исчез, будто его и не было. Зато мой мозг словно очистился и мыслить стал яснее. Даже все органы чувств обострились до предела, я стал реагировать на каждый шорох, шелест, треск, движение, изменение света. Отец будто отделился от нас. Я с его приятелем остался один на один и молчал, осторожно шагал вперед.
Пытайся мне подражать. Так будет быстрее, чем я буду тебе объяснять. заявил Джордж и тепло взглянул на меня. Я кивнул.
Мы стали двигаться быстрее, чем до этого. Но меня удивило не это, а то, с какой легкостью дядя Джордж передвигал свои ноги и я был шокирован не издавал, кажется, ни единого шороха, ступая по траве. В то время как я, пытающийся его копировать, шёл как громадный неуклюжий слон.
Как тебе это удаётся? шёпотом прохрипел я.
Что?
Твоя походка. Ты по воздуху идёшь?
Мужчина насмешливо нахмурился, наверное, придя к мысли что без разговоров не обойдётся, и ответил:
Я сливаюсь с этим местом. Я становлюсь травой, по которой иду, превращаюсь в деревья, мимо которых прохожу, растворяюсь в этом лесном воздухе. Я часть этого леса, поэтому не могу как-то выделяться среди всего.
Но я не понимал:
Ты же человек!
Ошибаешься. Любой уважающий себя охотник, как только ступает в лес, перестаёт быть человеком.
Мы продолжили идти молча, хотя еще до сих пор я не мог сообразить, как возможно было так идти. Ведь отворачивая голову в сторону или немного убегая вперёд, я переставал ощущать, что дядя вообще находится рядом. Я думал, что резко оказывался один.
Отец ушёл в другую часть леса, невозможно было заметить хотя бы его силуэт. Поэтому я пытался освоиться самостоятельно.
Солнце заходило за горизонт. Отражаясь меж деревьев, солнечные лучи слепили глаза. Всеми усилиями мне хотелось тоже слиться с природой, с ягодами калины, которые постоянно отпинывал ногами, с кустами, царапающими мне запястья, сучьями, ударяющими меня то по щекам, то по лбу, то по ушам. Всё это настолько раздражало, что я готов был взорваться. Оттого, что дядя Джордж требовал от меня невозможного.
В один момент я резко остановился, вспыхнув в гневе. Эмоции ударили в голову загорелись уши и щёки. Похолодели пальцы ног. Я возненавидел всё вокруг и желал самоуничтожиться от неимоверного чувство жалости по отношению к самому себе.
Я ударил кулаком по дереву, но оно даже не пошевелилось и не затряслось. Зато костяшки пальцев заныли знатно. Я издал крикоподобный пищащий звук и сложился пополам, прижав руку к груди. Я ненавидел уже это место и меня раздражало, что со мной никто не разговаривает. Я вспыхнул так ярко, что не мог снизить свой пыл. Потому что рядом не было даже матери, ведь именно она оказывала на меня огромное влияние. Тут и настигла меня самостоятельность. Только вот вкус её оказался горче, чем ожидалось. Больше никаких пряток за спины. И никаких: «Мама, почему так происходит?».
«Мама?»
Я резко заметил, что остался один. Где дядя Джордж, где отец? Я замешкался, несколько секунд оглядываясь по сторонам.
Папа?
На мой голос никто не откликался.
Лес заключил меня в цепкие звериные объятия, из которых невозможно было выбраться. Я мог только задыхаться, сражаясь со своим собственным страхом. Страх был более ужасающим, чем лес сам по себе. Страх был лесным когтем, впивающимся в глотку и разрывающим артерию. Тряслось всё тело. Оно отвергало отсутствие людей. Отсутствие поддержки.
Отсутствие всего.
Лицом к лицу. Один на один.
Под истеричное восприятие происходящего, словно в тумане или в дурном полудрёме, каким-то образом я сумел завалиться в овраг и притих там на долгое время. Тот день стал для меня ключевым. Не потому, что мне пришлось наложить в штаны от собственного одурения и заблуждения в собственных страхах. Хотя это тоже сыграло свое особое значение в преломлении меня. Но потому, что я многое вынес, пребывая один на один в лесу. Потому что меня никто, абсолютно никто не учил. Я пришел к выводам сам. И вынес для себя главное.
Я не смог найти ни отца, ни дядю Джорджа. Лесная летняя красота пейзажа перевоплотилась в пугающе-мерзкопакостное пространство, наполненное невидимыми или скрывающимися в кустах существами и тварями. Тишина гудела. Любой шорох листьев вызывал дрожь по телу. Сколько раз я тогда бессмысленно, замирая от страха, оборачивался? Да и помогло ли бы мне это? Чувство паники оцепило меня.
Встал на подкашивающихся ногах и стал выбираться из ямы, в которую недавно загремел. Ногтями вцеплялся в землю и в корни и карабкался вверх. Задыхался, падал. От безысходности и злости набрасывался на стену оврага и полз на выход. Всё это длилось бесконечно долго.
Вся романтика леса рассыпалась вместе с моим желанием охотиться. Теперь хотелось только выжить. Но эмоции грёбаные эмоции перекрывали мне возможность сосредоточиться на происходящем.
Пока я шагал по небольшим сугробам, я натыкался на чьи-то человеческие следы на земле и мятую траву. Но следуя четким меткам, я снова выходил на те же места, где уже был. И ходил так по кругу, не соображая, как выйти из чёртового леса?
Понимание, как выжить в таких условиях, пришло только спустя несколько часов. Точнее, я только начал понимать, но до конца всё ещё не получалось. Я упал на сырую землю и замер. С левой стороны уха слышалось пение соек-пересмешниц и их звукоподражание, а с правой шелест листвы из-за легкого ветра. Я как бы разделился на две части, потом на три, когда услышал стук дятла по дереву, далее на четыре, услышав топот маленьких ножек, бегающих по сырой земле, покрытой хрустящей травой, лопающейся, если на неё слегка наступить. Я разделился мысленно на много-много частичек и ощущал себя и тем, и тем, и всем на свете. Ветром, деревом, землей.
Я лежал и сливался с корнями деревьев. Нутром ощущал, как по ним забирался внутрь кроны, в сучья, разливался соком по листьям, превращался в смолу. Всё происходило само по себе, независимо от того, насколько я был опустошен. Тело моё поняло, каково это быть частью леса. Только сейчас пришло понимание, что с заходом в лес стирается человеческий облик и остаётся только существо, взорвавшееся на мириады атомов. Я понимаю и осознаю это только сейчас. Но тогда, когда я был маленький, многое оставалось за пределами моего понимания. Я лежал ещё какое-то время, а потом подскочил с места, услышав резкие незнакомые и грозные передвижения.
Мне в ухо будто кто-то задышал. Бог его знает, кто это был, но это оказалось для меня ужасным. Я словно парализовался и не мог даже пошевелиться на месте. Злобное дыхание коснулось левой стороны шеи, и холодные мурашки покрыли спину. На лес опустилась леденящая душу тень, что видеть стало еще труднее. И дышать тоже.
Буквально на ощупь пробравшись меж кустов за дерево, я спрятался так я думал. Но оказалось, существо чётко видело и чувствовало все мои передвижения и следовало по пятам. Сделай я шаг вперёд или в сторону, дыхание никуда не уходило, и наоборот, мне в шею чудовище дышало еще более учащенно, настойчиво и даже отвратительно.
«Твой страх тобой управляет»
В голове только обрывки фраз, но ни одна из них не могла привести в чувство. Всем своим существом я ощущал того монстра и уже представлял, как он выглядит, как стоит на двух ногах, и две верхние волосатые лапы с огромными когтями тянутся ко мне и хотят расцарапать всю спину Сопли, слюни, выходящие изо рта и стекающие вниз, на землю. Вонючий, широко раскрытый рот. И горящие от ненависти глазищи. Я не видел этого, но, клянусь, я настолько перепугался, что в сознании отложилось я точно видел это грозное чудовище. И оно даже смотрело мне пристально в глаза.
Я дал дёру. Я стал так бежать, как не бегал никогда в жизни. Со скоростью света. За мной побежало чудовище, ступающее огромными своими ногами, из-под которых летели ошметки грязи и травы. Падая, я соприкасался коленями с землей. Трико уже полностью было изувечено, словно его расцарапало чудовище. Я вставал, цепляясь за кусты и падал снова, ударяясь локтями об деревья и оставляя на теле крайне дискомфортные ссадины. В этот момент я будто перевоплощался тоже в дикое существо. Страх настолько управлял мной, заставлял испытывать сильнейший стресс, но больше не парализовывал. Он заставлял двигаться быстрее, сильнее, ловчее. Ноги превращались в большие массивные когтистые лапы. Зрение орлиное. Даже на бегу я старался улавливать движение леса. И своим затылком ощущал зверя, что до сих пор преследовал меня.
Достигнув огромного дерева перед собой, я стал взбираться вверх, хватаясь пальцами цепко за кору. Никогда ещё я не чувствовал себя настолько сильным, нервным и испуганным. Возможно, страх был настолько велик, что делал меня необычайно выносливым. И я поступал не как девятилетний ребёнок, а как маленький зверь, уже давно живущий в лесу и знающий, что повсюду здесь подстерегает опасность. Только оказавшись на одной из высоких веток, я затих, прикрыв веки. Все звуки вокруг тоже приглушились, будто их накрыли прозрачной пеленой. Наконец, я смог заставить себя распахнуть глаза и с ужасным чувством страха посмотреть вниз. Я оцепенел. Там никого не было. Вообще никого.
Поляна, усеянная цветами. Я увидел, что по ней будто никто и не ходил, она даже не примята. И если бы зверь действительно бежал за мной, земля бы валялась небрежно, а вокруг лежали бы ошметки грязи. Однако абсолютно всё находилось в идеальном состоянии, и тогда хоть я и не мог предположить, что со мной разум сыграл злую шутку, я подумал, что зверь всё равно был, просто, возможно, потерял мой след по пути и свернул в другую сторону.