И вспомнилось Чубыкину, как он на первых порах объелся продажными сластями, заболел, долго хворал и, наконец, выздоровел.
В лавке говорили:
Обожрался раз, так уж теперь зря есть не станет. Отвратит от сладкого.
И помнит Пуд Чубыкин, что его действительно отвратило от сладкого. Сахар, коврижка, медовые и мятные пряники и мармелад сделались ему противными. Он даже чай и кофе перестал пить внакладку. На яблоки, груши, апельсины и орехи ему даже глядеть не хотелось.
Он стоял перед лавкой своего отца, заложа руки в рукава, переминался от холода, колотил ногу об ногу и вспоминал прошлое, вспоминал свое детство, юношество.
Он вспомнил, как ласково относились к нему в лавке их обычные покупатели, и в ушах его звенели их фразы:
А, молодой хозяин! А ну-ка, молодой хозяин, отвесь-ка мне пару фунтиков сахарку Да с корочками, голубчик, с корочками, чтоб повыгоднее было, потому мне для прикуски.
Маленький Пуд ухмылялся во всю ширину своего лица, отодвигался застенчиво от прилавка и щекотал за ухом кота, а приказчик отвешивал требуемое.
Ну, теперь лимон. Молодой хозяин, лимончик мне, лимончик. Что ж ты с покупателем-то, друг, не занимаешься? Давай лимончик. Только кожу-то потоньше выбери. Ну? Давай сюда лимончик. Угождай постоянному покупателю. Ты еще под стол пешком бегал, а я уж у вас покупал в вашей лавке.
Покупатель глядел ласково, любовно щурился как-то на маленького Пуда.
Взглядывал на Пуда и приказчик и, подавая покупателю лимон, говорил:
Недавно он у нас в лавке. Только еще приглядывается. Где же ему!
Первенец? Старший у отца? интересовался покупатель.
Он, Пуд, продолжал молчать и щекотал кота, а приказчик опять отвечал за него:
Перед ним дочка. Та на год старше его. А после него двое махоньких есть.
Маменькин сынок? Поди, балует мать-то?
Не приведи бог как. Не хотела и в лавку отпускать, да уж папаша приструнил.
Покупатель расплачивается за сахар, за чай, за лимон и бормочет:
Ну что ж, привыкай при отцовском деле, веди себя хорошенько Старайся Вырастешь большой отцу подмога будешь.
«Отцу подмога», повторяет про себя Пуд Чубыкин, и в душе его что-то шевелится. Ему горько, горько за себя. Какая-то болезненная спазма сжимает ему горло. Он еще раз смахивает с глаза слезу и отворачивается от фруктовой и колониальной лавки своего отца, машет рукой и входит в щепенную лавку, находящуюся в рынке.
IV
Подайте отставному торговцу на сткляночку с килечкой произнес Пуд Чубыкин, скромно остановясь у дверей лавки около целой пирамиды, нагроможденной из деревянных лоханки, ушатов, корыт и ведер. Иззяб, погреться надо.
Приказчик с седой бородой, в суконной чуйке на овчине, продававший что-то какой-то женщине, поднял голову и воскликнул:
А, Пуд Савельич! Давно ли в Питере? Когда объявился?
Пуд Чубыкин как-то весь передернулся привычка, приобретенная им при прошении милостыни, и осклабился всем своим опухшим лицом с синяком под глазом.
Вчера около полудня по липовой чугунке с курьерским поездом приехал, отвечал он.
С Валаама?
Никак нет-с, из Шлиссельбурга Спиридоном поворотом.
А говорили тут, что тебя твой отец в монастырь на Валаам на покаяние упрятал.
Папашенька мой не имеет надо мной теперь никакой власти, с тех пор, как я посадским объявился. Меня полиция приписала теперь к шлиссельбургским мещанам, и я сам по себе. Я вольный казак. Не оставьте.
Он опять весь передернулся и просительно склонил голову набок. Приказчик полез в выручку, достал оттуда медяк и подал его Чубыкину.
Обыкновенным нищим подаем по копейке, а ты уж свой человек, тебе пятачок, проговорил он.
Благодарим покорно.
Чубыкин хотел уходить.
Постой остановил его приказчик. Все еще малодушествуешь? Все еще пьешь?
Да уж это моя тропинка до могилы. Дай вам Бог здоровья.
Чубыкин опять сделал движение, чтобы выйти из лавки.
Погоди Чего бежишь! Перед отцом-то уже объявлялся? задал ему вопрос приказчик.
В вашу лавку в первую. К отцу потом. Отец добром не подаст. С него надо нахрапом брать. Прощенья просим.
Через минуту Чубыкин входил в мясную лавку, находящуюся рядом с щепенной.
У входа за ясневой конторкой виднелся хозяин лавки, средних лет мужчина в белом переднике поверх чуйки и в суконном картузе. Чубыкин сделал ему под козырек, приложив красную руку около правого виска к своей войлочной шапке, и произнес:
Михаилу Акимычу особенное Пожертвуйте прежнему соседу гривенничек на сткляночку с килечкой
Ба! Пуд! Опять в Петербурге? Да ведь тебя, говорят, только что выслали в Шлиссельбург, сказал он.
А вы думаете, Михайло Акимыч, там нашему брату, посадскому, сладко живется? Ой-ой! Время осеннее. Богомольцы перестали ездить. Проезжих через Шлюшин тоже не перевалило. Стреляй не стреляй, ничего не очистится.
И все еще вином балуешься? Вишь, лик-то как у тебя перекосило! Пора бы это тебе, Пуд, тебе все бросить.
Бросить. Хе-хе-хе Михайло Акимыч А вдруг кто найдет, если я брошу?.. Навек несчастный человек будет. Пожертвуйте от щедрот своих, что не жаль
Изволь. Только ведь тебе на вино. Пользы от моей жертвы никакой не будет.
И не скрываю-с, что на вино. Не обманываю, не надуваю, не грешу.
Вот тебе гривенник. А только ты лучше купи сайку с печенкой да поешь хорошенько.
Солененького нашему брату лучше, Михайло Акимыч. Вот возьму я селедочку за пятачок
Да брось ты это, наплюй Побаловал, и за щеку Примирись с отцом.
Отец и я, Михайло Акимыч, все равно что небо и земля. Как земле с небом не сойтись, так и мне с ним. Желаю доброго здоровья, поклонился Чубыкин, пятясь к двери.
Поклонись ему, повинись перед ним, продолжал хозяин мясной лавки.
Мне перед ним виниться нечего. Он передо мной виноват.
А ты гордость-то смири
Эх, Михайло Акимыч! Ведь вы наши дела знаете. Не вам рассказывать! Ну, благодарю покорно за ваши ласки! Не оставьте впредь, если нас не вышлют.
Чубыкин юркнул за дверь.
И вот он перед суровской лавкой своего дяди, брата покойной матери. На вывеске золотыми буквами значилось: «Продажа суровских и галантерейных товаров купца О.В. Укромина». Лавку только что отворяли. Приказчики стояли гурьбой перед полуотворенными дверьми. Старший приказчик звенел ключами. Чубыкин подошел к ним и вытянулся во фрунт.
Господам суровщикам поклон и почтение! Дяденька Осип Вавилыч, все ли в добром здоровье?
А, Пудя! Опять объявился! весело заговорили приказчики.
Вчера из богоспасаемого града Шлюпиина. Бог милости прислал, отвечал Чубыкин. Ну-ка, ребятки, складывайтесь дядину племяннику на бутылочку.
Постой погоди Над нами не каплет. А дяденька твой Осип Вавилыч только вчера вспоминал о тебе, сказал старший приказчик с подстриженной бородкой. Прочитал он в газетах, что есть какая-то лечебница, где лечат от запоя «Вот бы, говорит, нашего Пуда»
Мне, Василий Парамоныч, лягушку в водку сажали, с лягушкой меня водкой поили и то ничего не помогло, был ответ.
Тьфу ты, пропасть! плюнул приказчик в барашковой скуфейке. И неужто после этого не опротивело?
Напротив, друг Даже слаще стала. Пожертвуй, Филимоша, гривенничек! обратился к нему Чубыкин. Кажется, ведь тебя Филимоном звать?
Правильно. Но я пожертвовал бы тебе и больше, да ведь попусту: ты пропьешь.
Пропью, милый Это правильно Но все-таки хоть в закусочной где-нибудь бы всласть пообедать. Давно уж я горячего не ел. Сейчас бы это я сткляночку, а потом селянку на сковородке с ветчинкой. Вот я уж пятиалтынный насбирал. Да что пятиалтынный! Пятиалтынный мало.
Приказчики распахнули ставни и вошли в лавку. Вошел вслед за ними и Чубыкин. Старший приказчик посмотрел на него с ног до головы и сказал:
Накормить-то тебя, Пудя, и сейчас можем. Стоит только саечника позвать, у него и селянка есть, и все
Ярославский Борель? Знаю я его и он меня, поди, помнит. Едал я у него Но без сороковочки-то, Василий Парамоныч, мне и кусок в горло не пойдет. Да и зачем вас конфузить тут около лавки. А вы сложитесь, кому что не жаль, и отпустите мне деньгами. Отнесу я дань в казенку, выпью за ваше здоровье общее, а затем в закусочную. Сыпьте, господа, в шапку Пуду Чубыкину, сыпьте
И Пуд Чубыкии снял свою войлочную шапчонку и протянул ее приказчикам.
Приказчики медлили, и один из них произнес:
Складчину мы сделаем, не в этом речь. Но не лучше ли для тебя сапожонки какие ни на есть купить? Вон у тебя что на ногах-то
Третий приказчик махнул рукой.
Не стоит. Все равно пропьет. И сапоги пропьет. Я его характер знаю, проговорил он. Ведь уж не в первый раз.
Пропью, милый Истинно, пропью. Я и не скрываюсь, откликнулся Пуд Чубыкин.
Ну так вот тебе пятачок на выпивку.
Благодарю покорно. Господа, сыпьте хозяйскому племяннику! потрясал шапкой Чубыкин.
Приказчики клали кто пятачок, кто три копейки и говорили в свое оправдание:
Тебе поменьше-то сразу давать, так лучше. Ведь еще не раз зайдешь попросить.
Зайду, ребятки, зайду, если фараоны не изловят. Да ведь вот надо еще перед дяденькой Осипом Вавилычем предстать. Ему я уж завтра объявлюсь. А вам мерси. Мерси и адье до другого раза, закончил Чубыкин с ужимками, послал даже летучий поцелуй и выскочил из лавки.
V
Пуду Чубыкину сильно хотелось выпить водки. Да и холодно ему было в дырявой, хотя и ватной ситцевой кацавейке, далеко не доходившей до колен. Штаны были тоже нанковые, а не суконные, из стоптанных сапожонок выглядывали пальцы, носков не было, и ноги в сапогах, хотя и были обернуты тряпками, но очень тонко, так как сапоги были малы и при более сильном окутывании ноги в них не влезали. Самые ступни ног он должен был даже обернуть в газетную бумагу, чтобы надеть сапоги. Единственной вполне теплой вещью на нем был гарусный шарф на шее, спускавшийся своими концами на грудь под кацавейку. При согревании изнутри водкой такой костюм еще грел в холодную осеннюю погоду, но у Пуда Чубыкина со вчерашнего полудня водки во рту не было, а сегодня моросил снег, и погода была уж похожа на зимнюю.
Выйдя из лавки дяди, Чубыкин остановился на углу и сосчитал собранные им деньги. Оказалось всего пятьдесят две копейки.
«Мало еще, подумал он. Мерзавчика пить не стоит, очень уж посуда мала, только разбередишь себя, и никакого толку не будет. А выпить сороковку, так много ли мне тогда на селянку и на ночлег останется! Пустяки. А сегодня для прибытия в Питер хочется всласть солененького с кисленьким поесть. Да должен я вечером еще товарища лужского кадета попотчевать. Обещал ему. Нет, надо еще посбирать, пока трезв. Пьяному собирать хуже. Мало кто подает. Незнакомые совсем не подают», решил он и вошел еще в лавку шорную.
Пахло кожей, ворванью. Висели хомуты, шлеи, подпруги, супони, гужи. Целый ряд дуг ломовых стоял на полу. На полках виднелись разложенные щетки разных сортов, пачки с металлическими украшениями для сбруи, нашильники для парной упряжи, а с потолка были свесившись валеные сапоги. На скамейке около выручки сидел хозяйский сын, черненький, с маленькой бородкой, в барашковой скуфейке, в тулупчике на овчине. Он курил папироску и читал газету. Приказчик за прилавком кроил ремни из кожи.
Пожертвуйте на сткляночку начал Чубыкин, остановясь около двери.
Читавший газету хозяйский сын быстро опустил газетный лист, взглянул на Чубыкина и быстро воскликнул:
А! Явленное чудо! Пуд! Недолго же ты нынче пропадал. Когда объявился?
Вчера прибыл-с в Северную столицу и остановился в Европейской гостинице.
Покажись-ка, покажись! Батюшки, в каком ты виде! В таком ужасном виде ты никогда еще не приходил.
Приходил-с, Анисим Парфеныч хе-хе-хе, запамятовали вы только хуже еще приходил, приходил так, что даже рубашки под одежей не было, а сегодня я в рубашке, отвечал Чубыкин.
Откуда ты такие костюмы берешь?
Музей у нас в Шлиссельбурге есть такой.
Удивительно. А казенную одежу, в которой вас пересылают на место приписки, значит, побоку?
Лишняя обуза, Анисим Парфеныч, для странного человека.
Именно, братец ты мой, ты странный человек.
Не судите и не осуждены будете. А лучше вот подайте, что милость будет.
Да ведь я жалеючи. Когда-то мы с тобой гуливали по «Аркадиям» и «Аквариумам».
Было, прошло и быльем поросло! На сткляночку
Чубыкин махнул рукой и поклонился просительно. Хозяйский сын покачал головой и сказал своему приказчику:
Ведь вот когда-то человек франтиком был, кадрили с фигурами монстр на вечеринках отмахивал, при фраке и при белом галстуке, и вдруг из полированного человека верхним концом да вниз. Который год по этапу-то ходишь? спросил он Чубыкина.
По этапу-то всего третий-с Конечно, раньше я тоже уж свихнувшись был, но
Ах, Пудя, Пудя! Да неужто ты не можешь исправиться?
Старая история, Анисим Парфеныч! Пожертвуйте
Чубыкин опять махнул рукой.
Да ведь пожертвовать на вино можно, но я хотел бы для тебя что-нибудь получше проговорил хозяйский сын.
Не стоит-с.
Дайте ему валенки, ребята. Снимите Ведь зима начинается, а у него голые пальцы из сапог торчат. Вот тебе валенки сейчас дадут. Переоденься. Только смотри, не пропей их.
Благодарим покорно, Анисим Парфеныч, но ручаться за себя не могу. Действительно, очень холодно, но
Ах ты какой! Ну, все равно, переобувайся. А ведь когда-то он по двенадцати рублей за сапоги платил.
Слышал я, хотя сам и не запомню. В рынке сказывали, произнес приказчик, подавая валенки.
Чубыкин стал переобуваться.
Это я по старой памяти, так как мы с тобой, Пуд-ка, когда-то гуливали. Вместе ведь путались-то, но отчего я не свихнулся и отчего ты так опустился? рассуждал хозяйский сын.
Линия такая. Вы и я ох, какое междометие обширное! Вы ведь трагедию-то знаете. Я мачеху полюбил, и она была ко мне очень склонна. Ну, отец Он выгнал меня из дома. Мачеху на запор
Все-таки ты мог бы жить у кого-нибудь в приказчиках Свой хлеб добывать А теперь милостыню просишь, спился и в каком положении!..
Анисим! Да ведь любовь Я из-за любви погибаю!.. И из-за жалости к ней. Из-за Елены. Ты думаешь, ее-то мне не жалко? Вот что здесь у меня
Чубыкин ударил себя в грудь кулаком, а потом смахнул с глаза слезу.
Забыть надо. Пойти к отцу повиниться продолжал хозяйский сын.
К отцу? Да разве он впустит? Ведь он проклял меня. Помните, когда мы с ней, с мачехой, бежать задумали? Ты должен помнить. Нас тогда у Красного кабачка накрыли. И вот он меня проклял, а ее на запор, на ключ. Что-то она теперь, сердечная?..
Недавно вместе с твоим отцом в театре сидела. Она-то угомонилась. В «Аквариуме» она тут как-то летом с ним была. Только ты вот забыть и обдержаться не можешь.
Такая уж планета надо мной! Ничего не поделаешь.
Брось пьянство. Наплюй на паскудную, забудь мачеху, так и мы тебя к себе в приказчики возьмем. Я упрошу отца. Только ты мне должен дать слово, поклясться перед иконой, что бросишь.
Да ведь уж пробовал взять меня дяденька мой Осип Вавилыч, но толку-то не вышло, отвечал Чубыкин.
Дядя твой поместил тебя в своей лавке, а лавка его против окон твоей мачехи ну, понятно, она тебя и раздражала. А мы поместим тебя служить не здесь в лавку, а в нашу лавку в другом рынке. Подумай, Пуд.
Нечего думать-с. Деяния мои многогрешные должны скончаться где-нибудь под забором. Умру как собака и делу конец. Туда мне и дорога.
Ах, Пуд, Пуд! И говоришь это трезвый!
Со вчерашнего дня капли во рту не было. За валенки спасибо Но пожертвуй на баночку с килечкой
Эх, голова, голова! Совсем ты, Пуд, ежова голова! Панфил! Принеси-ка мой старый пиджак из задней лавки, отдал приказ хозяйский сын. Там пиджак есть, в котором я летом в лавке терся. Пусть он его на кацавейку сверху наденет. Пиджак широкий. Пусть наденет. Ему будет теплее.