С удовольствием-с, отвечала девушка, еле удерживая улыбку. Воспитывалась я в Екатерининском институте и два года уже занималась воспитанием детей.
Нам бы хоть на Сенной воспитывались, а только чтоб все в порядке, как следовает, как у господ. Жить будете у нас, харчи хорошие, ешь до отвалу, у нас на это запрету нет; по постам рыба и грибы, баня тоже наша, потому с моей хозяйкой будете ходить. Вы девушка?
Девица.
Ну, вот и чудесно. Только ведь и девицы ноне разные бывают в одно ухо вдень, в другое вынь. У нас прежде всего, чтоб юнкарей и писарей к себе не водить, потому дом у нас солидарный.
Помилуйте, вы меня обижаете, вспыхнула девушка и поднялась с места.
Сиди, сиди! остановил ее купец. От слова ничего не сделается, а все лучше, как скажешь. Вот мы тоже щетины этой не любим. Мало ли, что иногда под хмельную руку скажешь, а ты хозяина уважь, нежели щетиниться, мы люди простые. Французский-то язык у вас в порядке? задал он ей вопрос.
По-французски я говорю свободно.
Свободно! Иной и свободно, а настящей модели в нем нет. Вон я сынишку своего за железным товаром в Англю посылал: вернулся, говорит по-английски свободно, а на самом деле только хмельные слова. Ну-ка, поговори что-нибудь по-французски-то.
Девушка потупилась.
Помилуйте, зачем же это? заговорила она. Ведь вы все равно по-французски не знаете. Я имею диплом
Диплом дипломом, а это само по себе. Что ж из этого, что я по-французски не знаю? Не знаю, а слушать-то все-таки могу. Ну, полно, госпожа мамзель, не стыдись, здесь в лавке никого нет, потешь, прочти что-нибудь
Я с удовольствием бы, но, право, не знаю, что вам начала сдаваться девушка.
Да так, стих какой-нибудь, a нет просто: шпилензи полька, се тре журавле
Нет, уж увольте меня от этого!
Купец кивнул головой.
Ну вот, значит, из шершавых, со щетинкой, а так на местах жить нельзя, сказал он. Ну а как фортупьянная музыка? Нам чтобы и с музыкой.
Игру на фортопиано я тоже могу преподавать Я хорошо играю.
На самоигральных фортупьянах или на настоящих?
Зачем же на самоигральных
Ну, то-то Опять же, чтоб и танцы танцевать, потому эта вся отеска в ваших руках будет: кадрель покажете, польку лансе одно слово, как графским детям.
Это такие пустяки, что я тоже могу, с улыбкой проговорила девушка.
Ну, значит, и давай дело клеить! А как ваша цена?
Вы мне дадите отдельную комнату и пятьсот рублей в год.
Пятьсот рублей? Фю-фю! просвистал купец. Да у меня, сударыня, молодцы за триста рублей в год живут и спят вповалку, а они все-таки мужчины. Рубликов за двести?
Нет, это мне не подходит. Прощайте!
Девушка поднялась с места и направилась к выходу.
Постой, постой! остановил ее купец. Видишь, какая ретивая! Уж будто и поторговаться нельзя. Ты то разочти: ведь мы к Рождеству и Пасхе на платье дарить будем. Ну, бери триста!
Я за четыреста рублей уж жила на месте, извольте, то же и с вас возьму, отвечала, остановившись, девушка. Ах да! Сколько же у вас дочерей, которых я должна?..
Две дуры: одна по одиннадцатому, другая по двенадцатому годку. По печатному читать уж обучены, ну и насчет писанья тоже. Конечно, их писательство на манер как бы слон брюхом по бумаге ползал, а все-таки Вы, мамзель, возьмите триста рублев.
Не могу.
Купец почесал затылок и смотрел на гувернантку.
Дал бы и четыреста, уж куда ни шло, сказал он, да из себя-то вы больно субтильны и жидки, вот что Боюсь, что вам с моими дурами и не справиться. У меня старшенькая-то девка хоть сейчас замуж отдавай: рослая, полная. Раздеретесь, так вам ее и не обуздать. Ей-богу! Пожалуй, и вас изобидит.
Надеюсь, что мы будем жить в мире
Купец задумался.
Ну ладно! сказал он. По рукам! Четыреста я дам, только уж, пожалуйста, чтобы по-господскому, а главное, чтоб насчет нас самих без шершавости. Да вот еще что: за ту же цену, прибавил он, теперича в баню с супругой будете ходить, а она у меня женщина сырая, толстая, так уж чтоб ей и спину мочалкой тереть, коли попросит. Согласны?
На глазах девушки показались слезы.
Нет, не согласна, отвечала она. Это все можно сделать из любезности, но чтоб уговариваться это уж оскорбление. Прощайте! Ищите себе другую! прибавила она и стала спускаться с лестницы.
Мамзель! Мамзель! Вернитесь! кричал ей вслед купец, но она не оборачивалась.
В конке
О-хо-хо-хо! зевнул средних лет купец в сизой сибирке и дутых сапогах, садясь в стоящий на Разъезжей улице калашниковский вагон конно-железной дороги, зевнул и стал крестить рот.
Публики в вагоне было немного: какая-то баба, засучив рукав у платья, ловила у себя на руке блоху, да пожилой господин в очках читал газету.
Конница одолела? спросил купец бабу и тут же прибавил: Здесь, в вагонах, этого войска достаточно. Надо полагать, кондуктора спят в вагонах, ну и развели. Ты смотри, коли поймаешь, на меня не пусти.
Зачем же это я на тебя-то пущу? спросила баба.
А так, ради охальства. Ты вдова, замужняя или девушка? отнесся он к ней с вопросом.
Замужняя.
Ну и веди себя хорошенько, потому муж тебя поит, кормит, а ты ему потрафлять должна, ни с того ни с сего начал читать купец нравоучение бабе.
Да я и потрафляю.
То-то, и потрафляй! У хорошего мужа после делов своих собственных только и заботы, что о бабе, значит, вы должны чувствовать. Вон у меня жена расхворалась, так я ей сейчас за доктором ездил и нашел настоящего, простого доктора, что наговором от всех болезней лечит. Значит, он ее лекарством неволить не будет. Хороший доктор, у Пирогова учился, прибавил он.
А что у тебя с женой-то? спросила баба.
Да распотелая в воду на перевозе сверзилась, ну, после этой оккупации и расхворалась. Ехали мы это с Пороховых от Ильи Пророка, были, известно, праздничные, стали выходить из ялика, а она и бултыхнулась. Еще спасибо, что городовой за шиворот ухватил, а то бы, пожалуй, и рыбам на обед досталась.
Упаси Бог! прошептала баба.
Купец опять начал зевать. Думал, думал, о чем бы спросить бабу, и наконец разрешился вопросом:
Не бьет тебя муж-то?
Нет, Бог милует.
Разговор с бабой иссяк. Купец присел к господину с газетой.
Что, ваше благородие, насчет англичан-то пишут? спросил он. Правда ли говорят, что они у турки все хмельные острова забрали?
Какие хмельные?
А разные, где это самое елисейское вино делают. Теперича Кипр, Мадеру-остров, Херес, Коньяк-остров. «Ты, говорит, турка, малодушеством насчет вина не занимаешься! Так на что тебе хмельные острова?» И Ром-Яманский, сказывают, флотом окружили и бомбардируют; на Портвейн рекогносцировку делают. Правда это?
Нет, неправда. Таких островов, как Коньяк и Ром, даже и не существует, отрезал читающий господин и уткнул нос в газету.
Ну вот! Толкуй слепой с подлекарем! Не существует! протянул купец. Давно уж я не читал газет-то, продолжал он. Да неинтересно и пишут ноне. Прежде, бывало, заглянешь в газету, и сейчас тебе такой суприс, что на таких тонях поймали осетра в двенадцать пудов; в таком-то месте женщина родила тройни. А теперь Бисмарк да Бисмарк вот и все. Вы, господин, женатый или холостой?
Да вам-то какое дело? Оставьте меня в покое! огрызнулся читающий господин.
Купец опешил.
А будто уж так тебе покой нужен? сказал он. Ну, Бог с тобой! Вишь, какой Иоанн Грозный выискался! Сиди, сиди, я трогать не буду!
Купец отвернулся, подышал на стекла и начал выводить по нем пальцем вавилоны.
После спектакля
В летнем помещении Приказчичьего клуба кончился спектакль. Давалась, между прочим, пьеса «Простушка и воспитанная», в которой особенный эффект произвел актер, плясавший вприсядку. «Дербалызнувшие» в антрактах купцы пришли в неописанный восторг и заставили повторить пляску два раза. Некоторые не могли прийти в себя от восторга и после спектакля и все еще время от времени восклицали: «Ах, волк его заешь, как ловко он эту самую дробь делал!» В особенности умилялась значительно подгулявшая компания, сидевшая на балконе и распивавшая шато-марго пополам с пятирублевым шипучим квасом. Тут была пара пожилых купцов, был один средних лет купец и один молодой. По фуражкам, надетым вместо шляп, и по пестрым «глухим» жилеткам можно было сейчас догадаться, что это приезжие. На диво постоянным посетителям клуба пробки «пятирублевого кваса» так и хлопали у них на столе. Было шумно. Кто-то из компании даже спрашивал:
А что, ежели этой самой бутылкой шваркнуть вон в энту березу?
В это время через балкон прошел актер, плясавший вприсядку, и направился в буфет.
Вон он! Вон он идет! зашептали купцы и начали указывать пальцами.
Уж и ловкач же, лягушка его заклюй! Сеня! Нельзя ли его к нашему шалашу приалтынить, чтоб он нам потом в отдельной комнате эту самую дробь сдействовал? обратились они к молодому купцу.
Да неловко, дяденька Парамон Захарыч. Тут в Питере все актер с купоросом. Может обидеться и к черту под халат послать.
Ничего, трафь! Ежели драка выручим! ободряли его купцы.
Молодой хватил для храбрости стакан вина и направился в буфет. Там около стойки стоял актер и закусывал выпитую рюмку водки бутербродом. Купец остановился против него, подпер руки в боки и стал смотреть ему прямо в глаза, время от времени улыбаясь. Смотрел на него и актер. Купец кивнул ему головой и сказал:
Актер? Актеры будете?
Ну да, актер. Что ж из этого? недоумевал тот.
Ничего, так Ловко даве дробь эту самую делали, пробормотал купец и одобрительно потрепал его по плечу. Послушайте, нас там компания на балконе прибавил он после некоторого молчания. Шипучий квас пьем Пойдем к нам. Купцы просят. И чтоб перед нами эту самую дробь
Какую дробь?.. выпучил на него глаза актер.
Ну, эту самую дробь ногами, что даве в театре-то делал. Там у нас и вино. Небось, мы заплатим.
Вы хотите, чтоб я перед вами на балконе плясал? Да за кого ж вы меня считаете? возмутился актер.
Тише, тише! Не буянь! остановил его купец. Мы с дружеством пришли, а не для того, чтоб на ссору лезть. Ну что тебе стоит на шабаш дробь эту самую для нас сделать? По крайности на спиньжак себе заработаешь. Право, пойдем! Там у нас все купцы обстоятельные, не надуют. И деньги тебе сейчас в шляпу.
Да ты, должно быть, почтенный, совсем с ума спятил, коли думаешь, что я перед вашей пьяной компанией на балконе плясать буду! крикнул на него актер.
Что ж, у нас в Рыбинске актеры перед нами плясали и завсегда довольны оставались, отвечал купец. А раз у Макарья один актер целые сутки в номерных банях с нами гулял и все рассказы рассказывал да куплеты пел.
Актеру сделалось смешно.
Так такого себе и теперь ищи, а я не такой, чтоб на балконе плясать, сказал он.
Ой! Уж будто и не такой, чтоб на балконе А ты гордость-то брось! Тебя купцы просят.
За молодым купцом стоял уже старый купец, явившийся ему на подмогу, и улыбался.
Да не на балконе. Совсем не ту антресоль толкуешь, поправил он. Господину актеру почтение! прибавил он, взял актера за руку и обнял его за плечи. Вот, видишь ли, в чем дело, шепнул он. Намухоморились мы теперь и хотим перемену места для плезиру сделать, едем Палестины обозревать, так сделай нам дробь в отдельной комнате. Понял? Ну, на синенькую вперед.
Пожилой купец полез за бумажником. Актер презрительно скосил на него глаза.
Как посмотрю я на тебя, борода у тебя седая выросла, а ума не вынесла, сказал он.
Что?! заорал купец, поплевал на руки и ринулся на актера.
Дяденька Парамон Захарыч, оставьте! схватил его за руки молодой купец. Ну бросьте его, коли он такой шершавый! Мы к цыганам лучше поедем. Те нам с вывертом танец докажут.
У меня борода ума не вынесла? горячился пожилой купец. Ах ты, пес! Да знаешь ли ты, что я потомственный почетный гражданин и медали имею!
Дяденька, Бога ради, бросьте! Ну плюньте на него! Что тут! Здесь ведь не Рыбинск, a Питер. Сочинителев на каждом шагу и не оберешься. Сейчас подслушают, опишут и смотришь наутро со всей своей фамилией в газету влетел. Ну что за радость, ежели эдакий альбом про вас у нас в Рыбинске прочтут? Вон он, сочинитель-то, в углу стоит и смотрит. Мне даве его показывали.
Пожилой купец присмирел.
Сочинитель? переспросил он. Который?
А вот энтот, что нос-то набалдашником и один глаз на вас косит. Здесь этих сочинителев что собак нерезаных!
Вот дурак-то! шептал актер, отходя в сторону.
Пожилой купец чесал затылок, посматривая в угол на сочинителя, и что-то соображал. Минуты через две он вынул из бумажника десятирублевую бумажку и, скомкав ее, понес в угол к смотрящему на него во все глаза пожилому мужчине.
Бери отступного, господин сочинитель, а только нас не трожь, сказал он, суя ему в руку деньги.
Позвольте, что вам угодно? В чем дело? недоумевал тот и спрятал руки за спину.
Бери, коли дают! Ведь ты сочинитель? спросил его пожилой купец.
Ошибаетесь-с. Я титулярный советник! Восемнадцать лет верой и правдой служу! обидчиво отвечал мужчина и, обернувшись к купцу спиной, стал уходить.
Перед петушьим боем
Проживающий у себя на даче меняла Рыбоплесов, охотник до кур, задумал у себя устроить в одно из воскресений петуший бой. Дело сначала для чего-то держалось в тайне, но дворник разболтал по соседям, вследствие чего в назначенный день перед дачей-особняком, где проживал меняла, сновали дачники и заглядывали в решетку сада. В саду ничего не было видно, только желто-лимонного цвета безбородый меняла время от времени выходил на балкон и злобно улыбался на заглядывавшую в его сад публику. Среди публики были и дамы. Некоторые лорнировали менялу и говорили:
Совсем обезьяна!
Катичка, вышла бы ты за него замуж? спрашивала молоденькая девушка в малороссийском костюме другую девушку в синем сарафане.
Ни за что на свете!
Ну а ежели бы он тебя силой похитил и запер в необитаемом замке?
Я отказалась бы от пищи и умерла с голоду. Не только что за него, но даже и за нашего учителя музыки Карла Богданыча не вышла бы, прибавила девушка.
У ворот дачи стоял дворник и смотрел вдоль по дороге, ожидая гостей менялы. К нему подошла пожилая набеленная дама с взбитыми волосами, сунула ему в руку пятиалтынный и спросила:
Скажи, любезный, что за женщины с этим менялой вместе живут? Жены это его?
Нет, тетки-с. У них, по их меняльной вере, жен не полагается. Теперича, ежели прежде у кого и была жена, и та теткой делается, рассказывает дворник.
Мерси, протягивает дама. Ах да! спохватилась она. Правда, что они мяса никогда не едят?
Сами не жрут-с, ну a петухов перед боем и сырой говядиной кормят, и водкой поят. Сегодня, верите ли, даже жалости подобно: купили сороковку и давай петухам в глотку вливать. Гляжу и думаю: чем бы зря в птицу вино травить, дали бы дворнику. Так нет, не дают. Таких жадных для постороннего человека поискать!..
Мерси еще раз.
Дама отошла от дворника, но к нему подбежал лакей без фуражки и с пустой бутылкой в руках.
Я вот теперь в лавочку, а ужо как петуший-то бой начнется, ты пусти меня посмотреть.
Пущать, которые ежели не бабьеголосого согласия, никого не велено, а ты забеги к нам с задов да на забор и залезай. Там и посейчас ребятишки сидят. Все увидишь.
Ладно. Бутылка пива за мной! крикнул лакей и пустился бежать, подбрасывая на бегу медный пятак и снова ловя его.
Между тем к калитке дачи подъехала извозчичья крытая пролетка с двумя менялами: старым и молодым.
Печешь ли пирог-то для гостей, Пантелей Селиверстыч? крикнул пискливым голосом старый меняла, завидя на балконе хозяина, и начал рассчитываться с извозчиком.
Пеку, пеку! Так из печи вон и лезет! Милости просим! любезно откликнулся хозяин.
Слез с линейки и молодой меняла и вынул стоявшую в ногах обвязанную тряпицами корзину. Тряпица заметно шевелилась.
Петух внутре-то сидит! воскликнули в один голос прогуливающиеся около дачи, и действительно из корзины послышалось громкое кудахтанье.
Это наш гостинодворский меняла и вместе с приказчиком, шепнул своей жене заглядывавший в дачу купец и, подбежав к меняле, крикнул: Амосу Тарасычу почтение! Петушком побаловаться приехали?
Да, да, петушком, пищал меняла. Что же из этого? Петушок птица Божья. Многие вот нас осуждают за эту охоту, а чего тут! По лесам-то с ружьем ходить да птичек стрелять хуже. Там смертоубийство, а у нас вся беда, что петушки себе гребни в кровь расклюют, так ведь мы потом им залечим, запользуем, оправдывался он. Прощенья просим, сосед.