Эмануил Нобель не боялся гражданской войны: его компания поставляла третью часть всей российской нефти, и Нобель полагал, что нужен и красным, и белым. Лето восемнадцатого года Эмануил Людвигович решил провести, как обычно, на минеральных источниках в Ессентуках, где предпочитали отдыхать промышленники, коммерсанты и финансисты. С собой он взял Гению, жену младшего брата Йосты, и её детей с гувернанткой. Гения любила дамское общество в Кисловодске. Из Петрограда на Кавказ по взбаламученной стране семейство сопровождал Хамзат Мамедов он один стоил взвода охраны.
В Ессентуках Эмануил Людвигович и получил неприятное известие из Главной конторы в Петрограде. Управляющий телефонировал, что из Николо-Берёзовки на Каме пришла депеша от господина Турберна, геолога Арланской экспедиции. Турберну не доставили буровое оборудование, хотя баржу с нужным грузом Самарская контора отправила ему уже три недели назад. От результатов бурения под Арланом зависела судьба всей компании. И Эмануил Людвигович спешно командировал Мамедова на поиски баржи. Вот так Хамзат Хадиевич и попал в Вольск, а потом на борт буксира «Вандал».
На закате вольская армада бросила якоря у берега в эту навигацию никто не выставил на фарватерах бакены, и бакенщики не зажигали на ночь огни. С рассветом армада снова двинулась в путь. И вскоре впереди на бледном небе тонкими линиями обрисовался длинный Александровский мост у Сызрани.
Мамедов, разминая плечи, поднялся в штурвальную рубку. На судне его уже знали и везде пропускали как-никак, доверенное лицо самого Нобеля. В Мамедове была какая-то снисходительная восточная повелительность, и люди безотчётно подчинялись ему, хотя никаких особых прав он не имел. В рубке рядом с матросом-штурвальным стояли капитан «Вандала» в чёрном кителе, старпом и пожилой артиллерийский офицер начальник флотилии. Офицер оглянулся на Мамедова и молча поприветствовал, коснувшись пальцами козырька фуражки. За «Вандалом» по реке рассыпались дымящие пароходы.
А под пролётами моста появились два буксира. Перед носом «Вандала» вдруг с плеском взметнулся водяной столб, а потом донёсся хлопок выстрела.
Пассажиры на носу «Вандала» забеспокоились. Заплакал разбуженный ребёнок. Матрос у штурвала застыл. Капитан поднял бинокль.
Без паники, Телегин, это наши! сказал он. Вижу флаги КОМУЧа!
Наши! Наши! загомонили внизу пассажиры. Бог милостив!
Два буксира уверенно подходили всё ближе. У переднего парохода на мачте рядом с флагом КОМУЧа полоскался длинный вымпел командующего. На передней стенке капитанской рубки было написано название «Вульф».
На колёсном кожухе «Вульфа» появился моряк с рупором.
Кто такие? крикнул он.
Артиллерийский офицер тоже взял рупор и вышел из рубки.
Мы речной отряд Вольской Народной армии КОМУЧа! Отступаем в Самару! Я командир отряда штабс-капитан Соколов!
Я командующий Речным боевым флотом КОМУЧа мичман Мейрер! ответил моряк, судя по голосу совсем мальчишка. Готовьте швартовы!
Вспенивая воду, «Вульф» начал разворот, чтобы сойтись с «Вандалом» так, как полагается при швартовке на реке, против течения. Мичман Мейрер оставался на кожухе, рассматривая вольские суда. А Мамедов рассматривал мичмана. Вот кто ему будет нужен в Самаре. Вот у кого он потребует пароход.
02
Новая железная дорога, нацеленная на Екатеринбург, оборвалась возле Сарапула недостроенным мостом через Каму, и Сарапул оказался конечной станцией. Казанский поезд прибыл в середине дня. Из заплёванных вагонов на дощатый перрон повалили крестьяне, рвущиеся в богатый город за хлебом; из теплушек вяло выбирались разномастные красноармейцы, и командиры орали, собирая своих бойцов. С подножки длинного пульмана соскочили два моряка с вещевыми мешками и солдат; моряк с короткой интеллигентной бородкой и усиками помог сойти высокой красивой девушке в тёмном дорожном платье.
Николь, а где встречающие? требовательно спросила девушка.
Коля Маркин моряк с бородкой огляделся.
Из распахнутых окон низкого деревянного вокзала уже доносился гвалт там покупатели сошлись с продавцами. За сквером началась злобная толкотня вокруг извозчиков: от станции до города было пять вёрст, кто первый попадёт на базар, тому и выгода. Паровоз с шипеньем спустил пар и окутался белым облаком. Июльское солнце лупило с неба, точно главный калибр.
Не маячит никто, легко сказал Маркин. Да хрен с ними, Михаловна.
Им же телеграфировали, что едет жена члена Реввоенсовета фронта, недовольно заметила девушка. Они должны соблюдать субординацию.
Я тоже, знашь, не окурок, поддакнул Маркин, сразу поменяв мнение.
Маркин был комиссаром Волжской военной флотилии, а девушка Ляля Рейснер женой Фёдора Раскольникова, заместителя наркомвоенмора. Федю вчера ввели в состав Реввоенсовета, и Ляля тотчас затеяла поездку в Сарапул за беглым пароходом «Межень». Ляля желала, чтобы штаб флотилии её штаб разместился на судне, которое называли императорской яхтой. Раскольников не умел спорить со своенравной женой, а Маркин для Ларисы был согласен на всё. Уже вечером Ляля, Маркин, Утёмин и Волька Вишневский загрузились в пульмановское купе. От Казани до Сарапула поездом была только ночь пути.
В Сарапуле располагался штаб Второй армии, отступающей под нажимом чехов из Самары и Уфы. Три командарма друг за другом переметнулись к белым, а четвёртый увяз в делах. Может, ему вообще не принесли телеграмму Раскольникова. В любом случае командарму сейчас было не до Ляли Рейснер.
Волька Вишневский, рослый и плечистый, распихивая толпу, двинулся к какому-то шарабану. Вольке ещё не исполнилось восемнадцати, а он выглядел мужиком, и на его солдатской гимнастёрке блестел Георгиевский крест.
Не кипятись, дядя, улыбаясь, заговорил Волька, вытаскивая из повозки толстяка в сюртуке. Уступи даме экипаж. Тебе полезно пешочком гулять.
Я уполномоченный банка! гневно сопротивлялся толстяк.
То-то и весишь как золотой телец, согласился Волька.
На германский фронт он сбежал из гимназии и кое-что ещё помнил.
Эй, братишки! крикнул Волька своим. Карета подана!
Извозчик, покосившись, помрачнел, но промолчал. Понятно, что матросы не заплатят, но с ними лучше не связываться. Маркин заботливо подсадил Лялю в шарабан. Ему нравилось прикасаться к Ляле и услуживать.
Мягкая дорога тянулась через елово-осиновые перелески и крестьянские выгоны, огороженные жердями. Сарапул начался порожними сеновалами, щелястыми овинами, приземистыми избами и штабелями брёвен. По широким деревенским улицам окраины шли бабы с коромыслами, на пустырях детишки пасли коз, в пыли кувыркались куры, сквозь заборы лаяли собаки.
Впереди появился всадник паренёк в синей косоворотке. Он поравнялся с шарабаном, увидел моряков, сразу осадил лошадь и развернулся.
Товарищи балтийцы! крикнул он. Я военком Ваня Седельников!
Куда же ты запропастился, сучье вымя? ответил ему Маркин.
Да у нас тут всё вразнос Извозчик, к Стахееву правь!
Сарапул городок ладный и живший в достатке сейчас был расхлёстан революцией и завален мусором. Витрины магазинов и окна первых этажей были выбиты или заколочены. Всюду сновали красноармейцы. На Соборной площади жутко чернели сожжённые торговые ряды и чей-то особняк.
Возле арки в кирпичной ограде юный военком Седельников спрыгнул с лошади и растолкал створки ворот. Шарабан свернул во двор.
Речком у нас тут, пояснил Седельников. Купец наш Стахеев поднял бунт и угнал буксир, а мы его хоромину реквизировали.
По-хозяйски сойдя с шарабана, Маркин подал руку Ларисе и уловил восхищённый взгляд Седельникова. Ясное дело, Лялька что твоя царица.
Не оступись, Михаловна, сказал Маркин Ляле и через плечо бросил парнишке: У речняков, Ваньша, заместо речкомов теперь стали рупводы.
Маркин намеренно говорил «речняки» так звучало пренебрежительнее.
Анфиладу безлюдных комнат сквозь голые окна наискосок пронзало солнце. Обыватели и солдаты разграбили дом: ободрали шторы, растащили посуду, бельё и стулья, выпотрошили шкафы, кое-где вскрыли паркет.
Делать-то речкому нечего, виновато сказал Седельников. Пароходы на приколе, где кто от команды остался пьют. Ни лоцманов, ни капитанов.
Утёмин поднял брошенную книгу, вырвал страницу и начал скручивать «козью ножку». Волька Вишневский весело рассматривал чёрную чугунную скульптуру императрицы Екатерины, стоящую в углу на чугунной колонне.
Славный балласт, братишки, сказал он, шлёпнув Екатерину по заду.
Из управы я сюда перевёз лоции и архивы судоходной дистанции, чтобы при деле состоять, продолжил Седельников. Нас, большевиков, в Сарапуле всего-то меньше сотни, да и тех Красная армия от власти отстранила.
Показывай, где нефтекараван могли спрятать, распорядился Маркин.
Караван ускользнул из Самары, когда туда нагрянули белочехи, и пошёл в Пермь, но по пути внезапно исчез. Потом до Нижнего доползли слухи, что нефтебаржи захвачены сарапульским пароходчиком Стахеевым. Возвращение беглой «Межени» Маркин хотел совместить с освобождением каравана.
Пойдёмте в кабинетную, сказал Седельников. Лоции там.
В кабинете хозяина разорённом, как и весь дом, растопырился массивный письменный стол с вывернутыми ящиками. На столешнице, покрытой зелёным сукном, Седельников разложил лоцманские карты.
Баржи, я думаю, в Дербешке, это стахеевский затон пониже устья Белой. Седельников прижал карту. В Челнах, Елабуге или Чистополе караван давно бы заметили. У Стахеевых есть ещё малая стоянка возле Святого Ключа.
Ляля подошла к стене, на которой в рамке висела большая фотография. Красивая дама в длинном платье и шляпке сидела в кресле, а за ней стояли, видимо, сын и муж: важный мужчина во фраке и мальчик в матросской форме.
Вот этот белобандит, да? Ляля постучала пальцем по мужчине.
Седельников близоруко прищурился на фотографию.
Нет, не он. Этот уже помер. А буксир увёл, который младший.
03
Вольские пароходы швартовались к другим пароходам, стоящим возле дебаркадеров самарских пристаней, какой где пристроился. Хамзат Мамедов перебрался на берег, на улицу, огляделся и махнул рукой извозчику.
На Щепновку, друг, сказал он, влезая в рессорную коляску.
Мамедов казался грузным, как матёрый медведь, но, подобно медведю, двигался неспешно и ловко. Мясистое лицо его обросло чёрно-седой щетиной. Толстый нос делал Мамедова похожим на безобидного деревенского увальня, однако тёмный взгляд персидских глаз давил с какой-то непреклонной силой.
Коляска катилась по Набережной улице вдоль Волги мимо причалов, купален, плотомоен, штабелей брёвен, рыбных садков, лодок и складов. Навстречу попадались ландо с дамами под зонтиками, офицеры, мальчишки-лоточники, чиновники с семействами на моционе и провинциальные щёголи будто не было никакой революции и большевистского простонародья.
Нобелевский городок располагался на стрелке реки Самары, на месте бывшей деревни Щепновки. Мамедов издалека увидел огромные клёпаные цилиндры резервуаров, выкрашенные в белый цвет, и кирпичную башенку водокачки. Городок был обнесён аккуратной деревянной оградой. Мамедов смотрел с ясным чувством правильности того, что здесь сделано.
Карл Петрович Нюстрём, управляющий Самарским отделением, принял гостя в своём просторном кабинете с готическими часами.
Мы здесь отрезаны от новостей компании, сказал он, усаживаясь в кресло. Что происходит в Баку? Нефтепромыслы национализированы?
Да, любэзный, усмехнулся Мамедов. Там совсэм плохо. Деватсот скважин с дэбетом, а большевики нычего нэ могут взять. Рабочие на мытингах. Пэрегонные заводы стоят. Пароходы стоят. Нэфт сначала слывали в ямы, потом нэкуда стало, льют в морэ.
А вас, я вижу, нацьонализация пощадыла?
Повезло, подтвердил Нюстрём. Ленин подписал декрет двадцать пятого мая, а пятого июня совдеповцы уже бежали из Самары от чехословаков. Словом, не успели ничего у нас растащить или разрушить.
И как под учредыловцами жить, Карл Пэтрович?
Отношения у нас нейтральные. КОМУЧ признаёт частную собственность. Но проблема, Хамзат Хадиевич, в другом. КОМУЧ сам занимается вопросами сбыта, а это для коммерции неприемлемо.
Мамедов поворочался, устраиваясь в кресле удобнее.
Прочная лы власть у КОМУЧа?
Он держится на штыках чешского легиона, пояснил Нюстрём. И в обществе поддержки у него нет. У всех свои претензии. Буржуазия недовольна тем же, чем и мы. Офицерство не принимает демократию. Рабочие до сих пор одурманены идеями коммунизма.
Крестьяне обозлены мобилизацией.
Жал, заметил Мамедов. Пры всэх нэдостатках КОМУЧ нэплох.
Судьба КОМУЧа решится на фронтах, а там у него пока успех. Красные отступают. Сызрань теперь наша, Уфа наша, вся железная дорога от Самары до Челябинска тоже наша. В Оренбурге и Уральске казачьи правительства.
Мамедов в сомнении покачал головой.
Заволжья мало, сказал он. Я видел Россыю. Болшевики побэдят.
Давайте будем оптимистами, возразил Нюстрём.
Эманьил Людьвигович считает, что надо пэрестраиваться под власт Совэтов. Потому я и здэс, дорогой.
Советская власть после долгих колебаний национализировала нефтяную промышленность, однако на время оставила её под управлением прежних хозяев. Мамедов знал, что Нобель надеется отыграть собственность обратно.
Мамедов трезво осознавал значение товарищества «Бранобель». В любом уездном городе России и в любом затерянном селе имелись керосиновые лавки «Бранобеля»: керосиновые лампы освещали всю страну. Нобелевские дизели крутили станки на сотнях российских фабрик. На мазуте и бензине Нобелей работали двигатели пароходов, автомобилей и аэропланов. Россия не могла обойтись без Нобелей. Но большевики выкинули их вон. А Нобели не хотели отрекаться от дела, в которое они вложили столько упорства и веры.
Нюстрём извлёк из портсигара папиросу, всунул в мундштук и закурил.
Слушаю вас, Хамзат Хадиевич.
Эманьил Людьвигович жэлает вынудить болшевиков вэрнуть ему «Бранобэль» на прэжных основаньях. Йили хотя бы заключить концессью.
Большевики понимают только язык силы.
Ещё они должны понять размэн.
Что вы имеете в виду? прищурился Нюстрём.
КОМУЧ отрэзал болшевиков от Баку. Нэфтаные караваны по Волге нэ пройдут. У болшевиков нэт нэфти. Нобэль может прэдложить йим Арлан.
Башкирское село Арлан находилось в низовьях Белой недалеко от Камы.
Нефтеносен ли Арлан? усомнился Нюстрём.
Доказатэлства должна добыть экспедицья Турберна. А Турберн до сых пор нэ получил баржу с буровым оборудованьем. Так что судба компаньи, Карл Пэтрович, завысит от этой баржи. Я должен доставыть её Турберну. Болшевики мнэ нэ помогут. Но учредиловцы должны помочь.
Это же против их интересов! удивился Нюстрём.
У ных тоже нэт нэфты. Убэдите их, мой друг, что Арлан достанэтся йим. От Уфы до Арлана по Белой только дэнь пути на пароходе.
Сарапул ближе, возразил Нюстрём.
Но красные просто забэрут всё. А бэлые соблюдают частное владенье.
Нюстрём размышлял.
Что ж, Хамзат Хадиевич, сказал он, будем спасать нашу баржу!
Мамедов встал, подошёл к окну и отодвинул занавеску. Яркое солнце, ухоженные дома служащих, тополя, столбы с проводами, рельсы с вереницей цистерн, причалы правда, без остроносых наливных барж, слепящий простор Волги, белое облако. Здесь, в государстве Нобелей, был мир, в котором всегда что-то строили буровые вышки, заводы, моторы, дороги, суда. Здесь был разумный порядок. Достаток. Справедливость. Он, Хамзат Мамедов, не умел изобретать новые машины или руководить промышленными предприятиями. Зато он умел убивать ради тех, кто созидает.