Вера обожает аттракционы, сообщила Катя парням очевидное. Вот только вытащить ее удается редко, но сегодня нам повезло, и самая занятая девушка России с нами. Погнали на американские горки!
Я с радостью окуналась в эту витающую в воздухе беззаботность, вдыхала ее, как самый желанный дурман, и снова чувствовала себя ребенком. Пока не вспомнила Веронику, которая и привела меня в этот парк, когда мне было шесть лет. Мы в очередной раз сбежали из-под присмотра, возомнив себя взрослыми.
Ника казалась мне старше на целую жизнь, да так, по сути, и было ей восемь, мне шесть. Она любимая дочь нормальных родителей, школьница, а я малявка-оборвыш, одетая в обноски. Нас разделяла целая пропасть, и я безумно, яростно, всей своей детской душой завидовала Веронике, и ее сказочной жизни.
И больше всего на свете я мечтала, чтобы моя жизнь стала такой же, как у нее.
Мечта эта сбылась до ужаса быстро: мама Вероники стала моей мамой, и даже имя ее теперь мое. И жизнь ее теперь тоже моя, чего не изменить, как ни старайся.
Прости, Ника! Прости, прости, прости, прости если бы я только могла хоть что-то исправить, я бы по раскаленным углям прошлась, я бы голыми руками бетонную стену пробила я бы сделала все! Но я не могу!
Ты чего, Ника?
Вера! излишне резко поправила я Кирилла, и тут же улыбнулась мягко: Прости, но называй меня моим именем.
А есть разница? Вероника это ведь и Вера, и Ника. Ника красивее, как мне кажется, и больше тебе идет.
Вера, и точка.
Хорошо, «Вера, и точка», передразнил Кирилл, паясничая, мороженое будешь? Идем.
На мороженое я согласилась, как и на то, чтобы Кирилл пошел провожать меня домой. По дороге Катя с Антоном потерялись как-то незаметно и быстро либо пошли гулять, либо целуются в каком-нибудь проулке, наслаждаясь друг другом и этим летом.
К тебе можно?
Кирилл
Ничего такого, перебил меня парень, расширив честные глаза. Руки хочу помыть, кофе выпить пустишь?
А почему нет? Что мне мешает? Соседи? Так они разделились на два лагеря, одна часть меня жалеет, как несчастную сиротку, а другая презирает за то, что я маму угробила. Плевать на их мнение, да и сейчас двадцать первый век на дворе, а не восемнадцатый.
Пущу, выдохнула я, и открыла дверь в подъезд.
Как только маму положили в больницу, в доме опустело, и сначала я едва на стены не лезла от тоски, от дикости, что я одна, ведь одна я никогда не была. Ни пока с родной матерью жила, дом которой всегда был полон тех ужасных людей, ни в приюте там вообще никто не знает, что такое одиночество и личное пространство. А сейчас я узнала, что и в одиночестве есть своя прелесть, когда ты одна, и знаешь, что ни в эту, ни в следующую секунду никто не ворвется в комнату, и не станет обыскивать твои вещи в поисках сигарет или выпивки, чем грешила мама.
Не доверяла мне. Боялась, что я по кривой дорожке пойду, как та, что меня родила. И сводила меня с ума своими подозрениями, своими скандалами, которые я принимала за склочность, а оказалось, что она сама медленно с ума сходила прямо на моих глазах.
Ванная слева, выключатель внутри, указала Кириллу на белую дверь, сквозь которую мутное стекло врезано. Я на кухне буду.
Помыла руки в кухонной раковине, поставила чайник, и застыла у окна, как Влад любит делать на улице уже начало темнеть, укрывая город вуалью из звезд.
Может, фильм включим?
Мне завтра рано на работу.
Тебе же к обеду! удивился Кирилл. Мне Катя твой график сказала, не проспишь уж.
На другую работу, поморщилась от неприятного воспоминания об утренней встрече с Владом. Ты слышал, что Влад вернулся? Слышал, вижу. Так вот, я буду у него работать.
Вау. А кем?
Девочкой для битья, видимо.
Снарядом для оттачивания издевок и жестокости.
Секретарем. В салон я звонила, предупредила, что больше у них не работаю временно. Думаю, у Влада я не задержусь надолго.
Как бы я ни не любила пилить ногти, и покрывать их не всегда уместными узорами, лучше эта работа, чем на Влада. Рядом с ним я чувствую себя, как дочь трубочиста на приеме у короля замарашкой, которая не знает, за какую сторону вилки хвататься, а про остальные столовые приборы и вовсе имеет лишь смутное представление.
Почему?
Что почему?
Почему ты думаешь, что не сможешь долго работать на брата? повторил Кирилл, и сам принялся разливать нам кофе.
Мы не ладим. Да и не умею я ничего. Вся эта офисная работа: бумаги, звонки, встречи это не для меня, призналась я, поморщившись от осознания собственной бестолковости.
Что мне удается это игра на рояле. Единственное, к чему у меня талант, да и мама поощряла мои многочасовые занятия. Лишь из-за игры на рояле, вместо которого теперь стоит дешевое пианино, мама не укладывала меня в кровать выздоравливать от очередной болезни, позволяла заниматься, овладевать инструментом, наслаждаться им и сливаться воедино. Она слушала мою игру, слушала любимого Рахманинова в моем исполнении, прикрывала глаза, и становилась обычной женщиной, а не издерганным существом.
Пожалуй, этому я бы могла посвятить всю жизнь музыке, но все сложилось совсем не так, как я планировала.
справишься, я уверен.
Рассеянно улыбнулась парню, и кивнула, хотя прослушала почти все, что он говорил.
Вера?
Что?
Вместо ответа Кирилл резко так, что сахарница подпрыгнула на столе, бросился ко мне, неловко обнял, и поцеловал. Я и отскочить не успела, сообразить, что к чему.
Так вот, что значит поцелуй когда чужие мокрые губы обхватывают мои, раздвигают их настойчиво, втягивают в себя, и настойчиво пропихивают язык фу!
Пусти, отпрянула от Кирилла, и прижала руку к губам. Ты ты что себе позволяешь?
Это всего лишь поцелуй, Вера. Поцелуй, не более. Тебе не понравилось?
Нет, не понравилось. Это было отвратительно, но черт, Кирилл ведь нравится мне. Я просто не ожидала от него, да и от себя не ожидала, что позволю, чтобы мой первый поцелуй случился над двумя чашками растворимого кофе в моей кухне.
Понравилось.
Правда? Так давай продолжим. Ты ведь знаешь, что нравишься мне, Вера?
Не сейчас, уперлась ладонями в его грудь, но парень почему-то воспринял мое «нет» как «да, но будь понастойчивее». Кир, я серьезно, не сейчас. У меня мама болеет, и мне не до того
Всего лишь поцелуй, прошептал нагло, облапив меня, наседая и ломая мое сопротивление сырой мужской силой, против которой мне не выстоять.
Черт, мне неприятно, страшно даже, и страх этот иного рода, чем перед Владом. Сейчас страх животный, мешающий думать, не позволяющий закричать во все горло. Я могу лишь пищать, упираясь ладонями в плечи Кира, вцепляясь пальцами и ногтями в ткань его футболки
Пусти! Слышишь, кто-то пришел? обманула я Кирилла, и он отпустил меня.
Но звонок в дверь и правда раздался к моему облегчению я согласна даже на продавцов пылесосов по три тысячи долларов, которые шастают, и обманывают наивных пенсионеров. На миссионеров, на наглых бомжей, что просят иногда мелочь, на кого угодно, лишь бы не оставаться с Киром наедине.
Влад? пригляделась к приглушенному свету за дверью, и застыла растерянно.
Пустишь?
В-входи, одернула топ, и раскрыла перед ним дверь.
А у самой горько-ироничная мысль в голове крутится заезженной пластинкой: не дом, а проходной двор какой-то. То никому не нужна была, то всем вдруг понадобилась, и все в гости напрашиваются.
Я почти популярна, впору гордиться, и записываться на конкурс красоты. Буду потом те самые пылесосы рекламировать в торговых центрах.
А это еще что? Мальчик, пошел на хрен отсюда, услышала Влада, и поспешила обратно на кухню Боже, хоть бы не сцепились, и не перебили мамину посуду.
Вера, кто это?
Тебе повторить: свали нахер!
Кирилл, торопливо вклиниваюсь между ними, это Влад. А тебе лучше уйти, прости.
Ааа, брат, тогда понятно. До завтра, Кир потянулся ко мне, поцеловал в щеку, которая загорелась, как от пощечины таким взглядом ожег меня Влад.
И через несколько мгновений мы остались наедине.
Зачем ты пришел?
А ты неплохо проводишь время, да, Вера? Веселишься по полной сестренка?
И зачем я спросила, какого черта он приперся итак ясно, что изводить.
По-другому Влад не умеет.
***
ВЛАД
Дрянной, ненавистный город с бельмами-фонарями, который через один разбиты, с бесконечными вывесками пивных, зазывно привлекающими местных и тех, кому не посчастливилось здесь оказаться.
От работы мозг кипит, и чтобы отвлечься, чтобы расслабиться, и заснуть обычный трах не поможет нужно нечто иное. Не алкоголь, не перепихон, а драка. Бой, чтобы в кровь, в мясо, до рассекаемой кожи, до самих костей. Своя боль, и чужая, бальзамом проливающаяся на мою, и успокаивающая.
Боль-успокоение.
Охренеть, да я философ!
Парень, есть закурить?
Нет.
А если найду? услышал привычный вопрос как из анекдота, как из бородатой шутки из девяностых.
Слабо замахнулся, и также слабо ударил торчка тупо чтобы угомонился. Пусть приляжет, и отдохнет. Не он мне нужен. Где-то здесь был теневой клуб единственная отдушина для таких, как я. Где можно отдаться бою, выбить из других, и из себя скопившуюся черную ярость.
Но ноги несут меня не к бойцовскому клубу, а к дому, в котором вырос к пятиэтажке за сетчатым забором, у которого местные старушки выращивают цветы в клумбах-покрышках. Как в бреду поднимаюсь выше, и выше, пока не останавливаюсь у знакомой квартиры, и сам не понимаю, как нажимаю на дребезжащий звонок, а из квартиры слышится не просто звон, а мелодия.
К Элизе, кажется.
Не секу в классике, но вроде, она.
Вера открыла. Не удивилась, даже обрадовалась мне? Да, обрадовалась. Глаза вспыхнули мимолетной искрой счастья, что именно Я пришел, что
Что за черт?
А ты неплохо проводишь время, да, Вера? Веселишься по полной сестренка?
Мелкий обсос, взбесивший меня самим фактом своего существования ушел, а Вера стоит, и смотрит на меня. Просто смотрит, и мне снова мерещится в ее глазах та радость, с которой она открыла дверь.
На него она тоже так смотрела? Тоже радовалась, привечала? Позволяла себя целовать, и целовала в ответ, раздевалась перед ним другим, и на члене скакала, наполняя комнату стонами хватит, что за хрень?!
Мне какое дело?
Не понимаю, почему бы мне стоило перед тобой отчитываться. Ты в полиции нравов работаешь? И вообще, Влад, я тебя не звала.
Это мой дом
Это не ТВОЙ дом, а МОЙ, ясно? прошипела Вера, обняв себя руками за хрупкие плечи спряталась от меня, от всего мира спряталась. Я прекрасно знаю, что тебя выписали из квартиры, так что не смей! Не смей считать мое своим!
Жадная.
И говорит быстро, глотает согласные, задыхается почти так сильно ненавидит меня. А мне нравится чувствовать этот искренний вкус на кончике своего языка, и я как пьяница тянусь к ней, но замираю, не в силах коснуться пальцами ее кожи.
Замер, как дурак, ладонь в миллиметре от ее щеки, и божественно-прекрасно, дьявольски-ужасно ощущать ее жар, ее дрожь сомнений, испуга, и непонимания, непринятия, что прежней жизни не будет.
А вот я понял.
Что все, что я проклят.
И за это ненавижу Веру еще сильнее. За гребаный удар молнии прямо в сердце.
Уйди, Влад, я устала. Завтра мне на работу, уже спать пора собираться. Визит окончен, всем спасибо, все свободны.
И нужно бы убраться, я и сам не понимаю, зачем пришел сюда. Никакой ностальгии, никаких теплых воспоминаний, которые бы согревали меня вдали от дома, да и не мой это дом. Здесь Вера права: мать отказалась от всех прав на меня, отец выписал меня, и выписался сам, и дом мой в другом месте.
А вот в каком не знаю.
Налей мне выпить, сказал, садясь на неудобный стул у окна.
Я сказала, чтобы ты ушел!
А я сказал: налей мне выпить.
Вот оно! Вот зачем я пришел насладиться ее ненавистью, плещущейся в ее глазах, как вино в бокале. Кроваво-красная, с лиловыми нотками и золотыми бликами, горько-сладкая ненависть.
Сукин сын! выплюнула Вера, и развернулась к чайнику. Движения ее резки, она в таком же бешенстве от меня, в каком и я от нее. Резко выплескивает воду из фильтра в чайник, разлив половину на столешницу, оборачивается, и смотрит как хищная птица.
Чай? Кофе?
Виски.
Иди в бар, там нальют, а я не алкоголичка. Либо чай, либо кофе, либо проваливай к черту!
Странно, что ты не алкоголичка, с такими-то генами
Не смей! прошипела, подскочив ко мне вплотную, руку занесла, как для удара, для пощечины, и я жду ее. Пусть ударит, пусть врежет мне, хоть так почувствую ее прикосновение, на котором помешался, как конченый псих. Не смей, слышишь?
Слышу.
Я под гипнозом, я в нирване-чистилище когда Вера близко. Вдыхаю ее чертов аромат восточных цветов, и кроет с новой силой.
Я гребаный маньяк, я точно проклят.
И я ее хочу.
Кофе, хрипло выбрал, вспомнив ее вопрос. Кажется, я успел наговорить еще что-то, забыв о планах быть с ней милым, чтобы ударить побольнее. Не обижайся, Вера, характер у меня дерьмовый.
Это ты дерьмовый! А я, было, подумала, что ты изменился, наивная.
Люди не меняются, рассмеялся ее искреннему возмущению, запомни это. Что выросло, то выросло, а все изменения чаще всего притворство. Зазубри эту истину, и жить станет намного проще.
Не поверила, Вера даже не слушает меня. Открыла банку растворимого кофе, поставила передо мной, и также громко, выплескивая кипяток, опустила чашку.
Кофе, сахар, угощайся. И уходи, у меня не ночлежка. Не понимаю, зачем ты явился!
А ты гостеприимная. Ладно, я же извинился
Ты не извинился! поправила Вера, успокаиваясь. Села напротив, барабанит пальцами по столу нервно. Сжать бы ее пальцы в ладони так, чтобы больно стало обоим.
Какого хрена я один должен париться?
Извини.
Не извиню.
Как хочешь. А пришел я не знаю, гулял, решил навестить дом, в котором вырос. Я и не знал, что встречу такой прием.
Ты бы встретил другой прием, поведи себя по-другому, Влад. Сам виноват.
Дьявол, какая ты злопамятная, Вера меня раздражает даже больше, чем это мерзкое пойло, которым пришлось давиться. С таким характером, как у тебя, думаю, мы не сработаемся.
Так уволь меня, я готова, Влад. Ты ведь знаешь, что я не горю желанием идти завтра к тебе, и прислуживать. Мне неуютно с тобой, я тебя боюсь. Хочешь, я напишу расписку, и буду возвращать тебе деньги частями? Буду переводить их тебе на карту, могу с процентами возвращать, и мы больше не увидимся.
Вера хочет этого. В глазах надежда, она и не скрывает, что видеть меня не желает. Говорит все как есть то, о чем думает, и предложение ее разумно. Вот только нахер мне эти деньги? И нахер мне сама Вера, которая будет сидеть за дверью пять дней в неделю?
Я ее не выношу с самого раннего детства.
Я хочу Веру. Мечтаю сжать так сильно, как только возможно, почувствовать ее голую под собой, и вбиваться в нее членом осатанело, пока не отпустит.
Не могу прикоснуться к ней кожа ядовита, кажется, ожог будет, если дотронусь.
Вера убила мою сестру, разрушила семью, и до сих пор плетет свою паутину.
Сука.
Завтра в восемь, не опаздывай. Решений я не меняю, заставил себя допить эту мерзость, которую Вера называет кофе, криво улыбнулся, и вышел из этой кухни.
И из этого дома, бывшего когда-то родным.
Глава 5
Может, притвориться, что я заболела, и не выходить на работу? Хотя, нет, Влад просечет это, ведь маму не навестить я не смогу.
Вычислит, и снова явится, чтобы чтобы что? Нагрубить, а затем криво извиняться, будто заставляя выдавливать из себя неприятные слова?
Нет уж, придется идти завтра в этот чертов офис на чертову работу к чертову Владу.
Спать я легла уверенная, что не смогу заснуть, но я, как всегда, ошиблась, и отключилась, едва голова моя коснулась подушки. И снилась мне Вероника.
Она всегда приходит, когда мне плохо. Чтобы утешить, или чтобы добить.
Ника! Ну пойдем, а? Там, говорят, привидения. Пойдем, пожалуйста!
Я прыгала рядом с подругой, которая казалась мне взрослой почти подростком. Веронике восемь, она одета в куртку небесного цвета чистую, без дырок, без масляных пятен. На губах розовый блеск, и она улыбается этими своими ягодными губами, глядя на меня сверху-вниз недосягаемая для шестилетней девочки, которая считает ее богиней.