Пошатнувшись, я отступаю назад и увязаю ногами в шелестящей траве.
Совсем не похоже на блок! гаркает мой отец.
Оглянувшись, вижу его в нескольких футах от меня, а рядом с ним стоит дядя Иберик. Ненавижу, когда они наблюдают за мной, обращая внимание на любой промах.
Я устал, пыхчу я. Мне приходится вытирать со лба пот, потому что он попадает мне в глаза, вызывая дискомфорт.
Ты до сих пор слаб, возражает он, скрестив руки на груди, обтянутой красной рубашкой в тон моей. Цветом она напоминает кровь. Такого же цвета была вчера у меня губа, когда я пропустил блок, и Кадо засунул мне в рот рукоять своего меча. Такого же цвета стекает по моим рукам кровь, когда из них вырываются шипы.
Заставляй себя, Слейд. Воспользуйся силой и призови свою магию.
Стиснув зубы, я разворачиваюсь и, едва успеваю пригнуться, замечаю, как уже замахивается Кадо. Я пытаюсь взмахнуть мечом, но не успеваю поднять его для второго выпада. В последнюю секунду Кадо отступает, и мне в бок врезается не клинок, а его рука, но все равно больно.
Я валюсь на землю, уткнувшись в нее лицом, и дышу так тяжело, что колышутся стебли сухой травы. По медному привкусу во рту понимаю, что, похоже, у меня рассечена губа.
Вставай! приказывает отец.
Я пытаюсь, но дрожу всем телом, а еще я уронил меч. Даже не знаю, куда он упал.
Вставай!
Стэнтон!
Услышав материнский голос, я сажусь. Она подходит к отцу с перекошенным лицом. Мне неприятно видеть, что она за меня волнуется, поэтому снова пытаюсь подняться. Это нелегко, и у меня чуть-чуть кружится голова, но я справляюсь. Вот только меч найти не могу.
Ему нужен перерыв, слышу я ее слова.
Дядя Иберик качает головой.
Ай, да все с ним в порядке.
Черные волосы матери слегка развеваются на ветру, которого я не чувствую. Но хотел бы, потому что сейчас так жарко, что я ощущаю себя буханкой хлеба, выпекаемой в духовке Кука.
Ты здесь уже несколько часов, и он устал.
Отец даже не смотрит на меня, но я вижу, как темнеет его взгляд, обращенный на мать. Я вновь покрываюсь потом, но вовсе не от жары.
Он фейри, парирует дядя Иберик. Мы устроены совсем иначе, чем вы, ореанцы. Мы сильнее.
Интересно, еще кто-нибудь видит, как моя мать сжимает кулаки?
Да, а еще он наполовину ореанец. И ему всего восемь. Даже мальчики-фейри не могут тренироваться на мечах по нескольку часов под палящим солнцем. Ему нужен перерыв, иначе он перегреется на солнце и не сможет завтра тренироваться. У большинства фейри сила проявляется только в пятнадцать лет! Ты слишком на него давишь. Мать говорит решительно, не сводя взгляда с отца.
Но я знаю, что произойдет. Позже, когда никого не окажется рядом, отец будет с ней груб. Может, даже причинит боль. Я этого не хочу.
Последние несколько недель я ходил за мамой как приклеенный. Если отец рядом, я отвлекаю его от нее. Пока это легко, учитывая, как он был взволнован тем, что моя сила проявилась так рано. Не хочу, чтобы он снова обратил внимание на мою мать.
Мне приснилось, как он ее бил, и я проснулся, увидев, что матрац был в клочья порван торчащими шипами на спине, с шипов на руке свисали лоскуты простыни. Линии на моей коже раскинулись и на мою кровать, отчего дерево прогнило и обрушился каркас. Потому что эти линии и есть гниль. Может, я и не Разрушитель, но все равно разрушаю.
Я в порядке, говорю я, но у меня першит в горле, и как было бы приятно с головой окунуться в пруд. А еще хотелось бы бросить в него этот дурацкий меч, чтобы больше не пришлось практиковаться.
Кадо молчит, переводя взгляд между взрослыми, но беспокойства я в нем не наблюдаю. Он с радостью втоптал бы меня в землю, если бы того захотел мой отец.
Видишь? показав на меня, говорит отец. С мальчишкой все в порядке.
Стенто
Возвращайся в дом, Элора, приказывает он.
Мама, кажется, разозлилась, как и мой отец, вот только эта эмоция немного отличается от его. Она всегда улыбается мне и Райатту. Смеется со слугами-ореанцами, она добра и спокойна по отношению к лошадям. А рядом с отцом лицо у нее меняется. На нем либо застенчивое, либо злое, либо испуганное, либо грустное выражение. И все они ей не подходят. Так не должно быть.
Хочу, чтобы она была такой же, как в моменты, когда смотрит на нас с братом.
Я пойду в дом вместе со своим сыном, упрямо говорит она.
Сердце у меня гулко бьется, пока я наблюдаю за родителями.
Дядя Иберик изумленно смотрит на нее.
Как ты смеешь проявлять такое неуважение к своему господину и мужу! Он фейри. Он привел тебя в наш мир, позволил тебе тут остаться, даровал долгую жизнь, детей и возможность жить в нашем мире.
Мать даже не обращает на него внимания, в отличие от отца. Когда к нам приезжает дядя Иберик, характер у отца всегда становится хуже. Ему не нравится, если кто-то перечит или плохо себя ведет особенно когда рядом посторонние.
Гнев на лице моего отца вызывает у меня прилив эмоций. Когда он делает шаг к маме, трава у моих ног внезапно становится коричневого цвета. По моим рукам пробегают черные линии. Шипы, каждый разной длины, пронзают кожу.
Когда по траве растекается гниль, отец поворачивается ко мне. Вместо радости, как в первый раз, он крепко сжимает губы.
Так вот когда проявляется твоя сила? рычит он. Ты должен был воспользоваться ею во время тренировки. Вот еще одно доказательство, что ты не прикладываешь никаких усилий.
Клянусь, я стараюсь, говорю я ему. Я пытаюсь дотянуться до ноги и стереть кровь, стекающую из порезов на руках, но только рву штаны одним из шипов.
Тебе нужно учиться, говорит мне отец и идет вперед. Он проводит взглядом по коротким и длинным шипам, по испачканной порезанной коже. Ты не имеешь права поддаваться своей магии или дурацким эмоциям, выплевывает он. Ты мой сын, и тебе придется научиться использовать свою магию, чтобы я гордился тобой.
А не то пеняй на себя.
Эти слова негласная угроза.
Я склоняю голову.
Да, отец.
Он вздергивает подбородок.
Уводи его в дом.
Не теряя времени даром, мама спешит ко мне. Она хватает меня за плечо, не изрешеченное шипами, и мы бредем к поместью.
Всю дорогу мы молчим, но в голове громко звучат отцовские слова.
«Тебе придется научиться использовать свою магию, чтобы я гордился тобой».
Потому что сейчас он мной не гордится. Я снова и снова разочаровываю, и он возненавидит меня до конца жизни.
Глаза жжет, но я продолжаю шмыгать носом и силюсь не плакать. Слишком часто я плачу в последнее время. Но все равно слышу в голове слова отца. Я ужасно хотел, чтобы он перестал во мне разочаровываться, и полагал, что как только покажу свою силу, так и произойдет. Но все вышло совсем иначе.
Вернувшись в свою комнату, я молчу, пока меня купают и помогают подготовиться ко сну. Позже мама приносит еду и какие-то флаконы с лекарствами, чтобы очистить мою раздраженную, разодранную кожу. Я снова молчу, хотя когда она поливает меня жгучей жидкостью, становится больно. Но шипы хотя бы исчезли, потому спать с ними мне не придется.
Вытерев последние капли крови, мама обхватывает мои щеки руками и заставляет на нее посмотреть.
Слейд, я хочу, чтобы ты выслушал меня, и хочу, чтобы ты запомнил мои слова. Хорошо?
Я медленно киваю.
В ее взгляде сквозит неистовая любовь.
Ты мой сын, и я уже горжусь тобой. Каждый день.
Кажется, будто я сейчас разревусь, как младенец, но с трудом глотаю подступивший к горлу ком.
Но я слабый. Моя сила проявляется только, когда я испытываю эмоции, а отец говорит, что так не должно быть.
Ты не слабый, уверенно возражает мама. Когда я принимаюсь спорить, она продолжает: Необязательно проявлять жестокость, чтобы быть сильным. Необязательно становиться злым, чтобы казаться храбрым. Необязательно смотреть на других свысока, чтобы казаться выше. Если ты испытываешь чувства, это не означает, что ты слабый. Наоборот, ты настолько умен, что позволяешь себе чувствовать.
Когда в глазах щиплет так сильно, что сдержаться уже невозможно, мама вытирает мне щеки большими пальцами.
Я не хочу быть похожим на него, шепчу я и смотрю на дверь, боясь, что отец меня услышит, хотя в комнате только мы с мамой. Я не хочу ломать, заражать гнилью или портить. Я хочу быть хорошим.
На лице матери отражается печаль.
Ты очень хороший, Слейд. Я каждый божий день тобой горжусь. И не потому, что на руках у тебя шипы, а по венам течет магическая сила. Не из-за крови или статуса, который ты однажды получишь. Мама кладет руку мне на грудь, накрывая гулко бьющееся сердце. Я горжусь тобой благодаря этому. Не из-за того, на что ты способен, а за то, кем ты однажды станешь.
И кем я стану?
Она наклоняется и, убрав влажные волосы с моего лба, целует меня.
Ты станешь собой. И будешь этим гордиться.
Глава 8
Слейд
Толком не помню, когда и как я заснул. Прихожу в себя, только когда входная дверь с грохотом распахивается, и я, лежа на диване, резко поднимаю голову, изогнув шею. Вижу, Райатт тоже здесь уснул, однако не ведаю, когда он вернулся. Брат подрывается со стула, на котором сидел, согнувшись, а я вскакиваю на ноги, чувствуя, как заходится сердце от столь внезапного пробуждения.
В пещере завывает ветер, и я понимаю, что уже снова стемнело: либо я проспал дольше положенного, либо буря полностью застлала солнце. Заметив копну желтых волос, я замираю.
Джадд?
Соскучился? Стоя в дверях, он трясет головой, как мокрый пес, и в стороны летят капли воды.
Я вздыхаю и тру лицо рукой.
Мои приказы и впрямь никто не слушает?
Райатт бросает на меня хмурый взгляд и отправляется на кухню.
Нет, если приказы у тебя дурацкие, живо отвечает Джадд.
Хочется что-нибудь ударить. Жуть как хочется.
Но потом Джадд отступает, и в комнату заходит худощавый мужчина, одетый в длинное пальто с нашитыми на плечах красными полосами, и закрывает за собой дверь.
Ходжат.
Меня переполняет облегчение, и, вытаращив глаза, я обращаюсь к Джадду:
Ты проделал такой путь до лагеря, чтобы найти Ходжата и привезти его сюда?
Ага.
Меня разрывает от удивления, благодарности и раздражения, что сам я до этого не додумался.
Не за что, улыбнувшись, говорит Джадд, снимает с плеча сумку и ставит ее на пол.
Спасибо. Присутствие Ходжата, который может осмотреть Аурен, немного развеивает сковавшую меня тревогу.
Они заходят в гостиную, а потом Джадд помогает нашему армейскому лекарю снять насквозь промокший плащ, пока Ходжат роется в висящей у него на плече сумке. Я слышу, как звякают флаконы.
Хорошо, что ничего не намокло.
Боюсь, другой твоей сумке повезло меньше, говорит Джадд и показывает на мешок, который мокрой кучей валяется у входной двери.
Ничего, капитан Джадд, говорит Ходжат, стряхнув с каштановых волос воду.
Из коридора появляется уставшая Лу.
Что-то ты долго, зевая, произносит она.
Ты же знаешь, как я ненавижу летать, отвечает Джадд, сняв плащ и повесив его на крючок возле камина, где уже висит наша одежда. Да еще и сквозь бурю прорваться пришлось. Дождь стал мокрым снегом, а мокрый снег обернулся градом. Ты была когда-нибудь под градом, пытаясь удержаться в обледеневшем седле вместе с лекарем, который боится высоты? стаскивая сапоги, спрашивает он.
За последнее время нет.
Он снова трясет волосами.
Так вот это трудно.
Ходжат хмурится.
Капитан Джадд, я впервые летал на тимбервинге, говорит он и легонько вздрагивает, снимая мокрые сапоги. И летать с вами не очень приятно.
Лу фыркает. Райатт возвращается с парой оловянных кружек, от которых поднимается пар. Он протягивает их Джадду и Ходжату, которые с благодарностью берут их и хлебают бульон.
Из-за этой шуточной перепалки терпение у меня рвется, как бумага.
Никто не хочет объяснить, почему вы не вернулись к войску, как я приказал?
Они вчетвером смотрят на меня, как на капризного ребенка, бросая на меня взгляд, так и говорящий «ну ты и устроил».
Успокойся, говорит Джадд и, подойдя, хлопает меня холодной рукой по спине. С войском Оз, и они по его приказу уже выдвинулись. У него все в порядке. К тому же мы с Лу сошлись на том, что тебе понадобится Ходжат. Ради Дигби и ради Он замолкает и смотрит на еще лежащую на диване Аурен. Она до сих пор не проснулась?
Я резко качаю головой.
Извините, капитан Лу, шепчет Ходжат и обходит ее, встав перед Аурен. Он внимательно смотрит, и левая сторона его обожженного лица от беспокойства морщится. Капитан Джадд сказал, что нам нельзя прикасаться к ней в светлое время суток, это правда?
Правда, отвечаю ему я. Ходжат единственный, помимо моего Гнева, кому я безоговорочно доверяю. Лекарь знает немало тайн, и теперь, когда он рядом, мне становится гораздо легче от того, что он может помочь Аурен. Но она так и не позолотила подушки или чулки Лу. Не знаю, хорошо это или плохо. Возможно, она просто истощила силы.
Ходжат задумчиво хмыкает.
Ну, уже ночь. Могу я?..
Кивнув, я отхожу, чтобы он внимательно ее осмотрел. Для начала Ходжат щупает ее лоб, проверив температуру, подносит пальцы к губам, чтобы подсчитать вдохи, ощупывает руки и ноги, а после прижимается ухом к груди.
Ну что?
Кажется, будто она просто отдыхает. Возможно, и правда потратила слишком много сил, как вы и сказали. Кажется, припоминаю, Ваше Величество, что и вы не раз теряли сознание, когда чересчур злоупотребляли своей силой, с обнадеживающей улыбкой замечает Ходжат.
Я оставил в ней частичку гнили, выпаливаю я. И не могу ее вытащить.
Он смотрит на меня карими глазами, окруженными морщинками.
По-вашему, это наносит какой-то урон?
На всякий случай проверяю еще разок и качаю головой.
Ничего такого не чувствую. Гниль просто не покидает ее тело.
Он хмыкает еще раз.
Вы за этим понаблюдаете?
Да.
Кивнув, он смотрит на Джадда, а потом снова на меня.
Капитан Джадд сказал, на спине у нее могут быть раны.
Я каменею.
Джадд поднимает руки.
Да-да, я многое ему рассказал, но, чтобы помочь ей, он должен это знать.
Я качаю головой, потому что не сержусь на него за то, что он рассказал Ходжату. Я бы тоже так поступил. Я злюсь, что просто лишь перевернул ее на бок.
Я не мог Я прочищаю горло, пытаясь казаться сильнее, чем чувствую. Я не проверял.
Потому что я трус.
Потому что я не мог этого вынести.
Ходжат не бранит меня, хотя я того заслуживаю. Он просто наклоняет голову, показав на Аурен.
Лучше, если я сделаю это сам. Наклоните ее вперед, чтобы я осмотрел ее и, если понадобится, обработал раны.
Кивнув, я обхожу диван с другой стороны. Аккуратно беру Аурен за плечи и переворачиваю ее на живот. Ходжат тем временем роется в висящей поперек его груди сумке и достает ножницы. Не теряя времени даром, он осторожно разрезает платье.
Когда ее спина обнажается, с моих губ срывается судорожный вдох. Я слышу, как мой Гнев громко охает, и все подходят поближе, желая рассмотреть. А я не могу. Я словно прирос к полу.
Спина у нее в ужасном состоянии.
Атласные золотые ленты, которые прежде росли вдоль ее позвоночника, как оперившиеся крылья, полностью уничтожены. У нее вырвали все двадцать четыре тонкие полоски, которые ранее шлейфом тянулись за ней. Теперь же на ее окровавленной спине торчали обрубленные лоскуты около одного-двух дюймов.
Ленты Аурен были прекрасны. Бесподобны. Они показывали ее истинную натуру фейри. Они были такими же яркими и живыми, как она. А теперь их срезали, как ветку дерева, отрубили и измельчили.
«Воспользуйся лентами».
«Я не могу».
Я смотрю на обрубки, на запекшуюся на кончиках кровь и замазанную по коже золотистыми брызгами, и глаза наполняются слезами. Кончики лент искорежены и истрепаны, а кожа усеяна синяками. И даже сейчас из некоторых лоскутов сочатся золотые капли крови. Я снова проклинаю себя за то, что слишком сильно тряхнул ее, за то, что сразу не осмотрел ее. За то, что был трусом.