Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что в моих ладонях нет осколков.
Я попыталась отложить панику и истерику в закрома своего сознания, чтобы подняться на ноги и сбежать отсюда.
Я вам этого не прощу, слезы, то ли от боли, то ли от шока, не переставая текли по моему лицу.
Я не помню, как я ушла, как оказалась дома.
Помню только, что на улице был сильный ливень и что я замерзла настолько, что уже не чувствовала боли.
Глава 2
Начало кошмара
Когда я вернулась домой, мама уже спала. Скинув куртку на диван и снимая по пути всю остальную одежду, испачканную кровью, я подавляла рыдания, пока добиралась в ванную.
Из кармана джинс вывалилась пачка сигарет, которую я от злости и обиды растоптала и смыла в унитаз.
Теперь на меня смотрело мерзкое месиво табака и бумаги, которое утонуло только после пятого нажатия на слив.
Руки были изрезаны не так сильно, как мне изначально показалось. Здесь хватило бы просто хлоргекседина и пластыря.
Дышать было тяжело. С каждым ударом сердца что-то тяжелое и свинцовое проваливалось под желудок. Я включила воду и замывала кровь с одежды, давясь от собственных рыданий, слезы застилали мне глаза, поэтому я почти ничего не видела.
Через некоторое время бесполезных усилий я бросила все на пол, и сама сползла вниз по стене.
Рыдания становились такими невыносимыми, такими неконтролируемыми, что я хотела кричать, и наверняка кричала бы, не будь матери дома. Почему я здесь? Почему я никому не могу, наконец, довериться? Почему все стремятся обидеть меня? Почему нельзя просто исчезнуть, в одно мгновение перестав существовать?..
Пар от горячей воды уже начал заполнять комнату. Не до конца соображая, что я делаю, я, в нижнем белье и с лезвием, которое еще несколько дней назад успела припрятать под ванну, уже сидела в ней и старательно, уверенной рукой выводила полосы по уже наметившимся шрамам на руках и бедрах.
Помню, что страшно мне было только в первый раз, когда я не могла решиться на боль.
А когда ты в точке невозврата, тебе уже становится все равно. Боль становится зависимостью, жизненной необходимостью.
Когда ты понимаешь, что только это способно успокоить тебя, заглушить другую боль, до которой ничем не доберешься, ты будешь делать это снова и снова.
Мама видела мои шрамы, водила к психотерапевту, благодаря которому у меня теперь есть таблетки, но это лишь отсрочило мои новые панические атаки, которые, из-за накопленных эмоций, становились каждый раз только хуже.
Боль агрессивно кусала кожу, и в этот момент мне было очень жаль себя, но эта странная решительность не давала мне плакать.
И вот паника начала отступать. Из-за потерянной крови сердце замедлилось, я стала дышать глубоко и размеренно.
Таблетки не действуют так быстро.
Я пробыла под горячей водой, пока кровь более-менее не остановилась, выбралась из ванны и бережно обработала каждый порез.
Теперь я сильнее чувствовала боль, нежели под напором воды, и это тоже помогало мне. Мне было на чем сосредоточиться, кроме своей бесконечной тревоги и внутренней пустоты.
Уже спокойно, будто бы в трансе, я достирала одежду, отмыла следы крови в ванной и выпила успокоительное вместе со снотворным.
Пришлось вылить некоторую часть бутылки геля для душа, чтобы в ванной пахло цветами, а не ржавым металлом.
Зато я перестала бояться крови такой себе плюс.
Возможно, теперь, единственное, что меня беспокоило, это легкое, но навязчивое чувство вины за то, что я снова не справилась и навредила себе. Не сдержала обещание, которое дала маме. Которое дала себе.
Первый раз я порезала себя, когда мне было двенадцать. В год, когда папа резко оборвал общение не только с мамой, но даже со мной. Совсем.
Мне казалось, что это даже хуже, чем если бы он умер. О мертвых помнят только хорошее и понимают, почему они больше не говорят с тобой.
Не то, чтобы до этого он уделял мне внимание, и я получала всю любовь, которую, безусловно, заслуживает любой ребенок, но ради редких «моя девочка», «умница, дочка» и «люблю тебя», я готова была стерпеть любой холод с его стороны, лишь бы хоть иногда слышать эти слова.
Но теперь
Всепоглощающая тоска и чувство ненужности.
Мама тоже после этого замкнулась, сосредоточилась на работе и почти не обращала на меня внимания, была полностью сосредоточена на себе и говорила только о своих проблемах, обесценивая мои.
Иногда эти оправдания моему поведению казались мне недостаточными, но иногда случалось то, что случилось и теперь.
А если добавить к моим отцу и матери еще и отсутствие друзей, хотя бы одного, с которым можно было бы поговорить обо всем, то становилось совсем тоскливо.
У меня были друзья, так называемые для которых я тоже была свободными ушами и была нужна только тогда, когда дела у них шли плохо.
Я лежала в холодной постели на спине и смотрела в потолок, ожидая, когда сон возьмет надо мной вверх, но он все не шел.
Лечь на бок или както пошевелиться было невозможно, потому что порезанные места тут же ослепляла яркая вспышка боли, из-за которой я могла даже громко стонать, когда нечаянно терлась увеченными местами о постель или делала резкие движения.
Я прокручивала в своей голове жизнь, сегодняшний вечер, и мне становилось нестерпимо больно. Из глаз тонкими струйками, уже по привычным местам, которые все время шелушились, побежали слезы. Они затекали в уши, немного заглушая мир, затекали туда неприятно и холодно, пробивая мурашки сквозь кожу.
Сон все не шел.
Это было самым страшным, потому что приходили мысли, от которых мне успешно удавалось скрыться на протяжение всего дня.
Не помню, когда я в последний раз нормально спала. Таблетки помогают только если не заниматься самокопанием.
Я размеренно дышала, прислушиваясь ко вдохам и выдохам.
Ева? мамин голос раздался так неожиданно, хоть и очень тихо, что я подскочила.
Наверное, из ванной. Я же все убрала, она не может ничего подозревать, верно?
Я вжалась в подушку и прислушивалась к звукам за пределами комнаты. Все было тихо.
Предприняла еще одну попытку заснуть, но сердце эхом билось в матрас и сводило меня с ума.
Самым верным решением теперь было встать и отварить ромашку с мелиссой либо пустырник, взять какуюнибудь книгу и сидеть с ней, пока не подействуют таблетки.
Что-то они сегодня долго. Должно быть, из-за сильного перевозбуждения.
Когда я встала, стены немного кружились. Я включила свет и стала искать в коробке книгу, с которой мне бы хотелось провести ближайший час.
Когда мои руки наткнулись на обложку книги, которую давал мне Адам, я беззвучно закричала и отскочила в сторону.
Книга снова упала на пол, и из ее корешка текла кровь. Я готова поклясться, что это была кровь.
Они точно что-то мне подмешали. Употребляют наркотики, а потом говорят, что существуют высшие сверхъестественные силы. Мне, по крайней мере сейчас, хватает рассудка, чтобы понимать, что все это галлюцинация.
Где-то на задворках сознания копошились мысли о том, что надо бы постараться не разбудить маму.
Я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов с резкими выдохами.
Когда я посмотрела на пол, там лежал сборник стихотворений Бродского. Ничего необычного, но это я бы читать сейчас точно не стала, станет еще тоскливее. Бросив книгу назад в коробку и отправившись на кухню, я поняла, что в принципе не хочу больше прикасаться к каким бы то ни было книгам сегодня.
Ева.
Так, интересно, мама зовет меня на самом деле или это мне тоже кажется?
В груди разгорелся какойто неприятнотомительный жар, от которого кружилась голова.
Несмотря на свое состояние, я решила проверить маму, надеясь, что она ничего не заметит.
В комнате ее не было. Значит, она все же в ванной. Наверное, я что-то забыла убрать. Обычно, в каком бы я ни была состоянии, таких оплошностей со мной никогда не случалось.
В ванной горел свет, почемуто издалека отдававший красным, и когда я заметила это, мне стало не по себе.
Под дверью замаячила тень, и я напряженно ждала, когда мама снова меня позовет, но она не звала.
Я потянула дверь на себя за ручку, вглядываясь в то, что могло бы вызвать это странное красноватое свечение, и пришла к выводу, что и это тоже бред.
Как и тень. Мамы не было и здесь.
Но где же она тогда?
Ева.
Позвонили в дверь в то же время, в которое было произнесено мое имя, и голос я бы точно никогда уже не распознала, если бы не отчетливое воспоминание, принадлежавшее не мне, как будто чужое, но дарованное кемто (а может, и ниспосланное проклятием).
Странные мысли. Тоже не мои.
Так, дверь. Ктото звонил в дверь.
По коридору я шла, опираясь на стену, потому что перед глазами хаотично танцевали красные точки, вызывавшие головокружение и тошноту.
Я хотела посмотреть в окно, но не увидела ничего, кроме пугающей черноты. Возможно, я сплю.
Кто там? спросила я, приставив ухо к щелочке между дверью и косяком. Эй!
Никто не ответил.
Некоторые мгновения я металась в сомнениях, по итогу решив, что мне нечего бояться, и просто открыть посмотреть, что там, я вполне могу.
Может, это Аглая или Вероника, а может, они вместе пришли извиниться? Я не хотела им открывать, но только они одни знают о моем состоянии и могут мне помочь. Поэтому впустить придется. Да и если мама все же у себя и спит, то повторный звонок наверняка ее разбудит.
Поэтому я открыла дверь.
Меня захлестнуло черной безобразной волной, липкой, как деготь, сначала я думала, что надо мной снова смеются и облили чеммто из ведра, но поток не кончался.
Меня сбило с ног. Нос, глотка, легкие все горело, сжималось в попытке дышать, но чем сильнее я старалась не захлебнуться, тем больше задыхалась.
Мои глаза не видели ничего, кроме черноты, которая выжигала слизистую глаз.
Что это?
ЧТО ЭТО?!
***
Я проснулась, продолжая захлебываться, сминая онемевшими и болевшими от напряжения пальцами простынь. Я плакала и беспомощно кашляла до тех пор, пока меня не стошнило.
Шок был настолько сильным, что я даже перестала плакать. На часах было 7.37 утра, что означало, что мама только-только вышла из дома и не слышала всего этого ужаса.
Что это было?
Что
это
было?
Меня трясло так сильно, что начинало казаться, будто бы это никогда не кончится.
Интересно, с какого момента все это было сном? Совершенно не помню мгновения, когда я уснула.
Теперь же все события сна казались мне очевидным сновидением. И почему во сне никогда об этом не догадываешься?
С такими реалистичными снами, где я чувствую и осязаю, лучше бы мне снилось что-нибудь действительно хорошее.
Доброе утро!
Как здорово начинать день с уборки рвоты.
Я сидела на краю кровати, простынь и одеяло были перепачканы, я знала это и старалась не смотреть. Сейчас просто сгребу это все, отнесу в ванну, а дальше пусть справляется стиральная машина. Шевелиться вообще не хотелось, это было слишком тяжело.
Я включила прикроватную лампу, все еще избегая глазами испорченную постель.
Хм, а ведь можно сказать маме, что я с утра плохо себя чувствую и не пойти в школу.
Когда я поднялась на ноги, мне и правда поплохело: кружилась и болела голова, както странно, как будто волнами и в то же время вспышками прокатываясь под черепом.
Я, шатаясь, как бурый медведь после спячки, поменяла постельное белье и закинула старое в стирку вместе с пижамой, которую до прихода матери заменила на широкую футболку и шорты.
Дальше утро по стандарту, только сначала нужно позвонить маме.
На удивление, сняла она быстро.
Что уже случилось? судя по звуку, мама все еще была в пути. В трубку задувал ветер.
Мне что-то плохо с утра, стошнило вот не могла бы ты позвонить в школу
Что, напилась вчера?
Мама! эти слова подняли во мне нешуточный гнев.
Ладно, но только один день. Выпей угля. И разбери коробки, раз уж весь день собираешься сидеть дома.
Но
Но она уже положила трубку.
Коробки
Естественно, если я дома, значит, я конечно же буду бездельничать.
Из-за ее безразличия хотелось плакать, но у меня были дела и поважнее. Для истерики больше подходит ночь. Я и так в надрыве. Как будто не спала, а ревела всю ночь.
Интересно, что это были за наркотики? Не хотелось бы больше с ними сталкиваться. Никакого кайфа.
Я вытащила из-под матраса последнюю пачку сигарет, открыла окно. Зря я вчера утопила сигареты Адама, они явно были не из дешевых, без фильтра и с приличной дозой никотина, который бы сейчас расслабил лучше, чем это Придется выкурить минимум три моих, чтобы получить желаемый результат.
Было темно. Черные макушки деревьев возвышались далекодалеко в небо и плавно качались в сырой утренней свежести и прохладе, от которой все мое тело покрылось мурашками.
С каждой затяжкой мне все больше хотелось спать. Я даже почти уговорила себя лечь в постель, но мысли о том, что может мне присниться, заставили меня передумать.
Когда я закрыла окно, в комнате, да и во всем доме, стало настолько тихо, что моя глотка будто сжалась в комочек, а в желудке повисло тяжелое напряжение.
Не то что бы снаружи, за окном, обстановка была живее, но там хотя бы было движение потоков воздуха, который, заставляя кроны деревьев слегка подрагивать, создавал хотя бы какуюто иллюзию жизни.
Я всегда одна. Я привыкла быть одна. Мне больше нравится быть одной, чем в компании, но боже, боже, как же меня душит это одиночество.
Хоть бы кота разрешила мне завести, ну честное слово
Виски сжало от подступивших слез, но я снова их прогнала. Отвратительное болото беспомощности, из которого я не в силах выбраться сама. Какая же я жалкая.
Так, таблетки.
Сначала таблетки, а потом уже все остальное.
Тем более, что порезы неумолимо саднят и пульсируют, я буквально чувствую каждую черточку, оставленную лезвием на моей коже ночью.
Утренняя рутина всегда помогала мне отвлечься, но после этого сна все в моей груди трепыхалось, дрожало и проваливалось. Он никак не хотел меня отпускать. Ощущалось приближение нешуточной панической атаки.
Надо приготовить завтрак. Что-нибудь вкусное, обычно это хоть немного поднимает настроение.
Я решила приготовить бутерброды с арахисовой пастой и какао.
Когда дело дошло до нарезки хлеба, обнаружилось, что разделочные доски все еще где-то в коробках.
На кухне их не оказалось. Можно было, конечно, плюнуть на это все и резать так, прямо на столешнице, как я делала неделю до это, но мне все равно нужно разобрать коробки и чемто себя занять в очередной скучный серый отвратительный день.
Я крутила в руке нож, который почемуто взяла с собой, и медленно, коробка за коробкой, продвигалась в гостиную.
Нож пригодился: я без труда избавлялась от скотча, которым были перемотаны картонные горы.
Спина уже порядком начинала болеть, как и желудок, напоминавший мне о моей цели всякий раз, когда я начинала раскладывать вещи.
Наконец, нужная коробка нашлась. Я уже доставала доску, как вдруг что-то черное мелькнуло справа от меня, дохнув холодком.
Нож както сам собой крепче лег в ладони, я развернулась на сто восемьдесят градусов, выставив руку с лезвием вперед.
В кресле напротив меня сидел мужчина.
У меня пропал дар речи. Я в ту же секунду зажмурилась, чтобы совладать со страхом, сделала несколько вдохов, но, когда я открыла глаза, он не исчез.
Это не может быть реальностью. Я снова сплю.
Давай, просыпайся.
Пожалуйста, проснись.
Видимо, я все еще ловлю приход.
Я пыталась вглядеться в лицо мужчины, но оно казалось сплошной мечущейся тенью, как и его тело.