Мы не стали с ней спорить и, молча спустившись вниз, прошли за ней в беседку.
Простите меня, но я не могла там более находиться, вздохнула Аглая, садясь на скамейку. Боже, какие могут там быть тайники?! Я не хочу видеть этих векселей и не понимаю, что они нам дадут! Разве это поможет доказать то, что отца убили?
В саду скрипнула калитка. Это вернулась домой кухарка, ведя за собой носильщика, навьюченного корзинками и мешками с явно солидным запасом провианта.
Вовремя смылись, проговорил Данилевский, проводив взглядом эту маленькую процессию.
Однако в возвращении кухарки с рынка имелись и преимущества, поскольку совсем скоро для нас в саду был накрыт стол и выставлен горячий самовар.
После обеда и чая мы еще долго сидели и болтали, и смеялись над шутками Данилевского, и над веселыми последними новостями, услышанными от Липы, пока не заметили, что вечер уже принялся раскрашивать небо в золотисто-багряные тона.
Данилевский выпил еще чашку чаю, заев ее очередным большим калачом и с благодарностями распрощался.
Ах, я, как и всегда, совершенно забыла о времени! Мне тоже давно пора, Олимпиада повернулась ко мне, и ее глаза лукаво блеснули. Михаил Иванович, вы не проводите меня?
Почту за честь, ответил я, втайне радуясь удобному поводу улизнуть из дома.
Аглая с насмешливым укором посмотрела на нас и исчезла в глубине сада
Дом Липы, утопавший в зелени, находился совсем недалеко от усадьбы Савельевых. К нему от дороги, по которой мы шли, вилась тропинка, ведущая вверх по склону холма.
Михаил Иванович, давайте прогуляемся! Весь день такая духота! Мне ужасно не хватает воздуха! сказала Липа, накидывая на плечи свой палантин. Полупрозрачный, такого же густого гранатового оттенка, как и ее платье, он развевался в первых порывах предгрозового ветра, окутывая красными языками тканевого огня то бледную шею, то запястья девушки, видневшиеся между оборками рукавов и кружевной тканью перчаток.
Я остановился, всматриваясь в багровеющее небо, на которое с одного края стремительно наползала темная клубящаяся облачная пелена.
Тучи обойдут нас стороной, я уверена, прищурилась моя спутница. Хотите, я покажу вам место, где гулять в сумерках особенно удивительно?
Только если дома вас не хватятся скорее из вежливости, нежели из искреннего опасения ответил я.
Пойдемте, Миша, тут недалеко, Липа свернула на боковую тропинку и побежала с холма вниз, в сторону от своего дома.
Я поспешил за ней. Небо стремительно темнело, но гранатовое платье девушки мелькало впереди, разрезая сгущавшиеся сумерки, и мне ничего не оставалось, как только стараться не отстать.
Наконец Липа остановилась.
Вот мы и пришли, сказала она, чуть запыхавшись. Теперь можно идти спокойнее.
Я перевел дух и осмотрелся.
Мы стояли у невысокой оградки кладбища.
Мне стало немного не по себе.
Липа же была совершенно спокойна и даже, как мне показалось, весела. Она потянула на себя почерневшую от времени калитку, но та не поддалась, и я поспешил к девушке на помощь.
Кладбище дает огромную свободу! Я это уже давно поняла. Подумайте только, никто и слова не скажет против того, что я хожу сюда одна. А ведь девице приличествует сопровождение даже при обыкновенных прогулках! Никто не спросит, отчего я тут с этими словами Липа неспешно обходила по узким тропинкам старые замшелые каменные плиты и потемневшие деревянные кресты.
Некоторые могилы утопали в высаженных на них цветах, другие же были совсем заброшены. Невольное любопытство подталкивало меня по очереди читать эпитафии на надгробных камнях, и мне казалось, что со всех сторон до меня доносятся предостережения и нравоучения, исполненные житейской мудрости всего человечества. Здесь были и краткие выдержки из Ветхого Завета, и бесталанные любвеобильные четверостишия, и сухие сдержанные слова о чьей-то давно прожитой жизни, уместившиеся лишь в двух строчках, вырезанных на могильном граните.
Вдали среди предгрозового вечернего сумрака светился огонек: это над входом в старую замшелую часовню горела лампада.
Липа свернула на боковую дорожку и остановилась.
Миша, вы были когда-нибудь на могиле вашего дядюшки? спросила она, уже второй раз называя меня любезнее, чем того требовали обстоятельства.
Я покачал головой.
Действительно, во всей этой суете с наследством я позабыл про то, что дядя был мне и просто родственником, близким, родным человеком.
Мне стало неловко.
Липа обернулась:
Хорошо здесь!.. На кладбище все чувствуешь намного острее! Да и память проясняется
Замедлив шаг, я остановился у нового деревянного креста и горбившегося перед ним холмика земли. Напротив него почти целиком вросла в землю низенькая каменная скамейка. Я перчаткой смахнул с нее бледные сухие прошлогодние листья и сел. Мой взгляд скользнул по кресту, на котором темнели резные буквы: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится».
Я вспомнил себя мальчишкой, вспомнил свое детство и дядю, очень изредка приезжавшего к нам в гости, вспомнил однажды подаренную им деревянную лошадь и сладости, которые он всегда нам привозил. Отрезы тканей, преподнесенные им моей матери, были столь богатыми, что потом удивляли весь город. Я вспомнил, как боялся дотрагиваться до этой материи, насколько тонкой и воздушной она казалась. Вспомнил я и огромный стол, который накрывали к дядюшкиному приезду, и большого гуся, которого выставляли на огромном рдяном блюде в окружении сморщенных печеных яблок. Дядя очень любил мою голубятню и спрашивал меня о ней, и вместе мы ходили смотреть молоденьких голубков диковинных пород, которых мне дарили на именины или на Пасху
Сверкнула молния, и через секунду по небу покатился раскат грома.
Липа схватила меня за руку:
Скорее отсюда, а то мы вымокнем!.. и она побежала вперед, увлекая меня за собой.
Но дождь уже хлестал вовсю.
Мы стремглав пронеслись через лабиринт тропинок, затерянных между могил, к часовне, прямо на огонек ее лампады. Массивные каменные ступени церквушки, расписанные теперь темными водяными струями, были покрыты слоем уже отцветших лепестков и опавших листьев. В жару камни раскалялись, и попавшая на них листва просушивалась до коричнево-желтой трухи. Сейчас юбки Липы смели ее прочь, оставив за девушкой чистую дорожку.
Олимпиада подбежала к двери и дернула позеленевшую ручку.
Часовня была открыта.
Мы вошли внутрь.
Я думаю, это подходящее укрытие, сказала Липа, убирая со лба мокрую прядь волос, и шагнула вперед. Боже! Посмотрите, как красиво!..
Большие кусты сирени, росшие снаружи, закрывали маленькие окна часовни, и поэтому внутри было темно. Лишь у иконы Троицы горела лампадка, а слева от нее в полутьме слабо сверкал образ Богоматери.
Мы подошли ближе.
На окладе иконы сидели десятки светлячков. Старинный киот у маленького приоткрытого окошка стал пристанищем для этих удивительных насекомых, спасавшихся от ненастья.
Это просто волшебство! прошептала Липа. Какое невозможное украшение
Снаружи вовсю шумела гроза. Струи ливня, казалось, слились в один нескончаемый поток. Последние просветы на небе исчезли за тучами, и мир погрузился в дождь.
В часовне было сухо, чуть душно, тепло и таинственно. Присесть было некуда, поэтому я снял сюртук и разложил его на полу подкладкой вниз.
Ваши родные уже, наверное, вас хватились сказал я, жестом приглашая Липу присесть и отдохнуть.
Ничуть, отозвалась девушка. Они наверняка уверены, что я осталась у Аглаи. Так уже было множество раз
Что же, укрыться тут и подождать явно лучше, чем промокнуть и схватить лихорадку. Перед свадьбой-то
Ах, вы уже знаете? Аглая рассказала? кокетливо спросила Липа.
Нет, Надежда Кирилловна как-то упомянула об этом О вашем приданом и о том, что благородное семейство вашего избранника слишком высоко ценит свое благородство
Липа, подобрав мокрый подол платья, села рядом со мной на сюртук, по-детски поджав под себя ноги.
Слишком высоко! согласилась она. Ну, а мне все равно, что мой отец занимается торговлей скотом! Зато долгов карточных у него нет, и дом наш не заложен
Значит, вы против вашего союза?
Если говорить по правде, то нет. Представляете, не против! Мой нареченный беден, но его титул откроет многие двери и мне, и моему отцу. И, знаете, новое положение даст мне чуть большую свободу, нежели теперь, может, и гораздо большую. Да уж не так и противен мне жених! Он не стар, он учтив и образован. Осталось только договориться о том, во сколько голов скота они оценивают свою фамилию и титул. Правда, это занятно? Титул, стоивший нескольких тысяч коров, оплаченной закладной и большого дубового шкафа с итальянской резьбой. Вам смешно? Мне очень! И когда я появлюсь на свадебном балу, то среди розовых мраморных колонн залы я буду представлять себе не людей, а тысячи пасущихся и мычащих буренок, и закладные будут играть в карты за ломберными столиками Право, это очень мило! Вы осуждаете меня?
Даже мысли не было
Ах, а я себя иногда осуждаю! Вы, наверное, думаете, что я должна любить и потому быть счастливой, либо же быть несчастной и страдать оттого, что судьба связывает меня с чужим человеком против моей воли? Но открою вам секрет: все неверно! Мне было бы скучно просто любить! Страдания мне более отрадны, и эта свобода тоже, когда я могу приходить сюда по ночам, чтобы побродить по кладбищу и подумать о своем Да, представьте, меня тут несколько раз замечали ночью, среди могил и ни разу не решились даже близко подойти, а я ведь умышленно прихожу сюда именно в светлом платье
Это просто удивительно! Я не успел заметить в вас склонности к меланхолии и мистицизму!
Это самая оберегаемая моя тайна. Я и вправду полюбила это кладбище, а если бы это заметили дома, то эти прогулки мне бы тут же запретили. Но не запрещают. И, стало быть, не замечают, и Липа вздрогнула.
Вы озябли? спросил я.
Нет. И давайте сегодня будем говорить друг другу «ты»! Вам, Миша, совсем не идет ваше «Михаил Иванович», шутливо прогудела Липа, произнося мое имя. Чересчур солидно для вашего юного и бледного лица!
«Олимпиада» тоже звучит втрое длиннее и тяжелее, чем хотелось бы, не остался я в долгу.
Вот видишь, будто бы улыбнулась в полутьме девушка, значит, сегодня Липа
Мелкая сладкая дрожь волной прокатилась по моему телу.
Липа, дай мне руку, попросил я.
Липа подняла голову. Я, боясь повернуться к ней лицом, краем глаза увидел, как она медленно и аккуратно сняла с кисти перчатку, а потом просто потянулась и своими длинными тонкими пальцами взяла меня за руку.
У меня перехватило дух и застучало в висках. Казалось, время замерло, и никому не нужно было ни оправдываться, ни в чем-то признаваться, ни говорить о чем бы то ни было. Я остатками сознания мог только молиться, чтобы из глубины дождя внезапно не возникла перед нами чья-нибудь мокрая фигура, не вторглась в наше темное, теплое, мрачное и такое красивое убежище и не нарушила нашего уединения.
Липа положила голову мне на плечо. Я почувствовал своей щекой пряди волос, выбившиеся из ее прически, я услышал ее дыхание. Пальцы ее в моей руке почти не двигались, но, казалось, они говорили гораздо красноречивее любых слов о любви, о вечных клятвах, данных друг другу мужчиной и женщиной перед Богом и людьми А может, о том, что сейчас наши руки сплетены, и что эта старая часовня, холод этого каменного пола, этот запах воска и ладана, этот дождь и этот миг только наши, и они навсегда останутся нашим общим воспоминанием.
Я любовался пальцами Липы в моей руке, а потом вдруг поцеловал их. И еще. И еще Мысли, стук сердец, дыхание, время все остановилось и растворилось в темноте часовни
Дождь, увы, заканчивался. Небо посветлело, и казалось, что ночь обратилась вспять.
Нужно было возвращаться.
Мы поднялись. Я нехотя надел свой сюртук, и Липа подошла и отряхнула пылинки с его рукавов и воротника. Я повернулся к ней и, едва удержавшись от того, чтобы не поцеловать ее, только бережно поправил непослушный локон, вьющийся у ее виска. Еще несколько мгновений мы стояли и смотрели друг другу в глаза, ни промолвив ни слова.
Потом мы вышли за дверь. Наших раскрасневшихся лиц коснулся свежий вечерний ветер. Липа снова взяла меня за руку, и мы, прыгая через лужи, закружили вокруг могил по пути к воротам кладбища.
Теперь мы снова в мире людей, и нам снова придется быть осторожными, сказала Липа.
И, помолчав, она добавила:
Зато теперь у нас есть тайна.
Она подошла ко мне вплотную и поцеловала меня прямо в губы
От калитки ее дома я с легким кружением в голове и на ставших будто бы ватными ногах неторопливо доплелся в сумерках до усадьбы Савельевых. Ворота были уже закрыты, но внизу под ними оставалась щель, которую обычно по ночам закладывали доской-подворотней. Щель эта была достаточно широкой для того, чтобы протиснуться в нее взрослому человеку, но после дождя под воротами разбухла такая грязь, что войти в дом «инкогнито» этим путем я не отважился.
Свернув за угол и пройдя дальше вдоль ограды, я добрался до уже знакомой мне калитки. Она бесшумно распахнулась передо мной. Я скользнул по дорожке к дому и мягко толкнул дверь черного хода, которая тоже оказалась незапертой. Я мысленно поблагодарил Аглаю за предусмотрительность и неслышно, как тень, не скрипнув на лестнице ни единой половицей, поднялся к себе.
Уже лежа в постели и, по обыкновению, с карандашом в руке листая свою записную книжку, я не мог не думать о Липе. Все события ушедшего дня просто померкли в моей памяти, вытесненные одной главной новостью и переполнявшими меня чувствами. Случившееся казалось мне сном. И перетекая сознанием из мнимого сна в настоящий, я видел Липу, которая обворожительно улыбалась мне, как тогда, при прощании, перед тем, как скрыться за дверцей калитки. И клянусь, что эту улыбку я буду хранить в своем сердце до самого конца жизни
Глава VI
Савельевский дом пробыл в нашем распоряжении три дня. На руку нам был не только сам отъезд Надежды Кирилловны, но и заметная в связи с ним утрата ретивости в делах со стороны кухарки и горничной, посему Аглае не приходилось особенно утруждаться в изобретении поручений, дабы отослать прислугу из дому. Данилевский и Липа, напротив, зачастили к нам. Они являлись в гости прямо к завтраку, успев по пути через уже согретый солнцем сад своим смехом и шутками распугать прочь из сиреневых кустов всех соловьев и зорянок, неделикатно прервав их восторженные утренние концерты. Расставались же мы лишь под вечер, после ужина и душистого чая, когда по небу уже разливался закат, зной в саду уступал место прохладному ветру, несшему аромат ирисов, пионов и белой акации, и стрижи резво бросались вдогонку за шмелями, стремясь посытнее поужинать на сон грядущий.
Днем же мы внимательно комнату за комнатой осматривали дом. Верхние покои, кладовые, чердаки все стены, полы, потолки и мебель здесь мы пядь за пядью осмотрели, ощупали и простучали. К концу третьего дня поисков оставалось признать, что наши усилия оказались тщетными.
Мы ничего не нашли.
К вечеру третьего же дня в усадьбу вернулась Надежда Кирилловна. Она выглядела утомленной и явно недовольной своей поездкой. Поэтому я предположил, что, если ее и занимали мужнины бумаги, в имении на Клязьме найти векселя ей тоже не удалось.