Эллис, ты меня слышишь? повторяет Такер. Мама устраивает большую вечеринку. Такую, на которой все нарядные и произносят речи. Полгорода приглашено! Он знает, что я его слышу. И просто ждет, когда я это признаю.
Не знаю, хотят ли они на самом деле меня видеть.
Такер указывает на бумагу между нами:
Ага, все выглядит так, словно они до сих пор не уверены. Может, тебе следует подождать, пока они предложат первый класс.
Такер пользуется моим молчанием, чтобы сфотографировать наши стаканы с кофе и билет, а потом выкладывает снимок в Сеть. Секунду спустя мне приходит уведомление, что меня отметили в посте с подписью «Строим планы», и я испепеляю Такера взглядом.
За что ты меня так ненавидишь?
Мне нужны доказательства, что разговор состоялся, чтобы прикрыть собственную задницу. Он смотрит на меня с язвительной ухмылкой. Кроме того, ты уже фактически согласилась.
Я стискиваю зубы.
Я не еду.
От мысли, что я увижу всех, увижу его, у меня разрывается сердце, и я ненавижу Такера за такое предательство.
Эллис, прошел целый год. Ты вообще не собираешься возвращаться? Не хочешь видеться ни с кем из дома?
Я вижу тебя почти каждый день. И с осени мы будем учиться в одном колледже.
Это не то же самое. Такер откидывается на спинку стула и пристально смотрит на меня. Его длинные пальцы касаются татуировки на левой руке нервная привычка, характерная и для его братьев. Ты боишься?
Я смеюсь, но это пустой звук даже для моих ушей. Такеру всегда удается добраться до тех сторон моей души, которые я пытаюсь скрыть. В моем ответе звучит отчаянная нужда, и я ненавижу себя за это.
Они сказали, что я должна приехать?
«Они»? переспрашивает он. Такер хочет, чтобы я объяснилась, потому что считает: если я произнесу имя Истона вслух, это станет своего рода прорывом. Эллис Трумэн, на билете на самолет стоит твое имя.
На билете, который купил твой отец, уточняю я.
Я уже говорил тебе, мама просила тебя приехать домой на все большие и маленькие праздники, которые отмечают в Америке. Она хотела быть на твоем выпускном. Ты и правда думаешь, что мне сойдет с рук, если я не привезу тебя домой на ее день рождения?
Я рассматриваю свои ногти. Выпускной словно натянутый нерв между нами. «Эгоистка и нахалка» так назвал меня Такер, когда я сказала, что не хочу, чтобы его мама приезжала. Потребовалось несколько недель, чтобы наш обоюдный гнев утих. Тот факт, что он снова напомнил об этом, означает, что он решил: это стоит борьбы.
Знаю, выглядит так, будто она хочет меня там видеть, но
Такер открывает и закрывает рот. Потом снова открывает.
Я размышляю о том, чтобы стукнуть тебя. Ты превращаешь меня в плохого человека.
Такер никогда не сделал бы мне больно.
Я все еще не знаю, как быть с работой.
Он смеривает меня взглядом, а потом проводит пальцем по стакану с кофе.
Истон не приедет.
Я поднимаю голову мне не удается сдержаться. Как бы я ни старалась! Целый год попыток не обращать внимания на то, как у меня внутри все сжимается, как я поворачиваюсь, когда мне кажется, что я слышу его имя. Но некоторые вещи просто неотделимы от нас, подобно дыханию.
Какая мне разница, будет он там или нет?
Он тычет в меня пальцем.
Вот это самое раздражающее из всего, что ты делаешь.
Что?
Из всего того, из-за чего мне хочется утопить тебя в океане, это хуже всего. Хуже, чем твой храп, чем твои причмокивания, когда ты жуешь жвачку, чем то, как ты брызгаешь на себя абсолютно все духи в дурацком магазине косметики. Я терпеть не могу, когда ты делаешь вид, будто я не знаю про тебя и Истона.
На самом деле он не знает. Никто не знает. Я даже не уверена, что сама понимаю все стоны и вздохи, что составляют меня и Истона.
Такер отпивает кофе, и тот оставляет пенку у него на верхней губе. Он слизывает ее, как щенок.
Истон тебе писал? Или звонил?
Нет.
Такер расслабляется, словно я только что сообщила ему отличные новости.
Я сглатываю по большей части свою гордость.
Он действительно не приедет? Надеюсь, что он не услышит в моем голосе разочарования.
На его красивом лице появляется раздражение.
Конечно, он приедет. Это же пятидесятилетний юбилей его матери. И ты тоже там будешь. Не глупи!
Такер!
Он меня игнорирует и наклоняет голову.
Ты точно с ним не говорила?
Я откидываюсь назад.
С тех пор как уехала.
Он играет желваками.
Ты должна ему позвонить, Эл.
Он, похоже, замечает страх у меня на лице, потому что в следующую же секунду у него в руке оказывается телефон.
Что ты делаешь? Мой голос полон паникующих ноток, которые мне, кажется, не скрыть.
Собираюсь покончить с этим дерьмом. Он нажимает три кнопки.
«Неистовый Исти» имя вспыхивает на экране телефона, который он кладет между нами.
Такер! Раздается один гудок, второй. Я чувствую, как у меня в желудке бурлит кислота. Нет, произношу я. Такер, повесь трубку!
Он как будто не слышит меня. Я прошу себя встать и уйти.
Пожалуйста!
Третий гудок. Я не могу здесь сидеть. Четвертый гудок. Мне надо
Что? Из телефона доносится голос Истона, глубокий и слегка хриплый.
Такер переводит взгляд на телефон и замечает:
Долгая ночка?
Я слышу, как Истон разминает мышцы после сна, и вспоминаю, как именно это выглядит: его длинное тело вытягивается, грудь расширяется.
Что тебе надо?
Как поездка? Такер смотрит на меня. Ждет, отразится ли у меня на лице удивление.
Что тебе надо, Дятел? повторяет Истон, называя брата прозвищем.
Я испытываю боль, слушая, как они разговаривают друг с другом. Я скучаю по этому сильнее, чем готова признать.
Поздравляю с победой в поэтическом конкурсе! За этим следует долгая пауза, пожирающая время, пока Такер не задает очередной вопрос: Тебе Диксон звонил?
Насчет чего?
Насчет мамы.
Звонил, конечно. Я обязан быть дома не позднее третьего числа, иначе он позаботится о том, чтобы мой член больше никогда не заработал.
Мне не удается сдержать водопад мыслей о том, с кем он сейчас. Он с девушкой, поэтому угроза Диксона так страшна для него?
До чего же я глупа!
Ну то есть ты там будешь, уточняет Такер.
Зачем ты вообще задаешь такие тупые вопросы? И какого хрена? Не мог просто написать мне?
Я слышу, как Такер еле сдерживается, и понимаю, что дело во мне.
Итак, мы все будем там.
Ну да! Ты что, не в себе?
Меня задевает, что он не понял, о чем говорит Такер. Похоже, Истон обо мне забыл.
Мы все будем там, повторяет Такер, в том числе Эллис.
Звучание моего имени подобно камню, подброшенному в воздух, и на меня падают долгие секунды молчания Истона на том конце линии.
Клево! Одно слово в нем нет ни боли, ни надежды, которые я ждала. Оно звучит нормально.
Такер не сводит с меня глаз, наблюдая за реакцией. Потом издает безрадостный смешок.
Клево. И никому совсем не будет неловко, ага. Так весело.
Истон фыркает, и в динамике телефона раздается треск.
С чего вдруг кому-то станет неловко? Уверен, ей все равно, буду я или нет, да и мне все равно.
Истон, теряет терпение Такер.
Что? Да не переживай, я не собираюсь портить мамин день рождения. У нас с Эллис все в порядке.
Первый раз почти за год я слышу, как он произносит мое имя.
Такер услышал достаточно.
Я не собираюсь играть с тобой в эту игру, братишка. Мне без разницы, что вы с Эллис поругались
Да не ругался я с твоей девушкой, Так.
Он умолкает, и Такер опять смотрит на меня. На его лице отражается печаль, но не из-за меня, а из-за брата.
Она не моя девушка, Истон. Прекрати нести этот бред!
Отлично, его ответ звучит сдавленно, и я вопреки всему надеюсь, это потому, что ему больно. Я ей не нужен, у нее есть ты. Называй ваши отношения как хочешь. Эллис теперь твоя проблема.
Ох уж эта ваша гордыня, с досадой выдыхает Такер. Папа попросил меня позаботиться о том, чтобы Эллис приехала. Не хочу, чтобы она переживала, что ты будешь вести себя вот так. Может, ты ей позвонишь?
По голосу Истона я понимаю, что он раздражен.
Она не цветок.
Откуда тебе, на хрен, знать, кто она? Ты не говорил с ней уже год! Эти слова просачиваются сквозь мою кожу и ложатся правдой на кости. Просто уладь все. Убедись, что ты не станешь причиной, по которой она не приедет. Хорошо?
Звонок завершен, и я смотрю на Такера с одинаковой долей гнева и благодарности.
Я об этом не просила.
Знаю, отвечает он, допивая кофе, но пожалуйста.
Как бы мне хотелось не ждать вестей от Истона целых шесть дней и чтобы для меня не значили так много два слова, что появились на экране моего телефона, чтобы они не были подобны привязи, что тянет меня домой: «Просто приезжай».
4
Одиннадцать лет
Ты проблема, цыкнула мать, прежде чем прикурить сигарету, свисавшую из сжатых губ. Зеленый лак облупился, и под ним виднелись желтые ногти заядлой курильщицы.
«Проблема» добавила я к списку слов, которыми меня называли за мои одиннадцать лет.
На выдохе у нее изо рта вырвалось облачко, окрасив воздух в комнате пыльно-серой дымкой в фильтрованном солнечном свете. И я поняла, что это то же самое, что и ее слова: яд.
Я уже собиралась открыть книгу, чтобы избежать нотаций матери, как в гостиную вошел отец.
Да ладно тебе, Анна! Что ты на нее накинулась? Она же не банк ограбила.
Папа подмигнул мне, взглянул на книгу у меня в руках, читая название: «Япония». Потом одобрительно кивнул. Отец дал мне эту стопку всего месяц назад книги с голубыми корешками, на которых написано название какой-нибудь страны.
Пока нет. Но именно с этого все и начинается ложь и воровство, и снова разочарованный выдох облаком дыма.
Я ничего не крала, ведь комикс принадлежал Истону. Я перевернула страницу книги, открыв картинку с цветущими ветками вишни рядом с заметками для путешественников, изучающих горы.
Мне не нравится, что она общается с этими людьми, добавила мама.
Папа расправил плечи и широко распахнул глаза.
Но моя мать только начала.
Уверена, ты просто в восторге от того, что она спуталась с этим пацаненком Олбри.
Взгляд папы отчетливо говорил, что ему хочется прекратить эту ссору, и я не удивилась, когда он ответил ей:
Я уже запретил ей туда ходить, Анна.
Я поджала губы, чтобы ничего не сказать. Отец не говорил ничего подобного, когда брал из руки Сэндри пирог и справлялся о матери Сэндри. Он обещал ей, что мы непременно вернемся и искупаемся в озере.
Я и до этого говорил Эллис, но ты же знаешь, она никогда не слушается, продолжил он.
Вот только он ничего не говорил.
Когда мама ему улыбнулась, я поняла, почему он так сказал ее счастье было важнее правды, и он использовал меня в качестве дешевого полироля, чтобы скрыть пятна своей лжи.
Я прочитала слова на странице передо мной.
«Есть две вещи, которые обязан знать каждый путешественник, ступающий на землю новой страны: как сказать Здравствуйте и Спасибо на местном языке».
Мне стало интересно, как будет по-японски «проблема» и называют ли японцы так своих детей. Приносят ли они их в жертву на алтарь собственной лжи?
Я решила провести остаток дня, читая старые путеводители, и именно за этим занятием нашел меня Истон днем в воскресенье.
Я сидела на складном стуле на крыльце с путеводителем по Коста-Рике. То и дело ерзала, когда пластиковые полоски сиденья слишком глубоко впивались в меня, и читала о самом длинном в мире зиплайне, проходящем мимо водопада.
Мама ушла, не потрудившись сообщить, когда вернется, а отец уехал по делам. Я как раз дошла до рассказа о хостеле, где можно спать в гамаках на пляже, когда услышала, как кто-то говорит:
Серьезно?
В грязи, что должна быть лужайкой, стоял Истон Олбри в своем лучшем воскресном костюме. Его галстук развязался, а ботинки покрылись пылью после прогулки по нашей подъездной дорожке.
Что? спросила я, опуская ноги на землю, и положила книгу рядом со стеклянной банкой с фиолетовым «Кулэйд»[4].
Ты просто сидишь на крыльце и ничего не делаешь и это в воскресенье? В его вопросе помимо неприятного удивления слышалось и обвинение, сути которого я не поняла.
Я посмотрела на дорогу, словно к дому в любой момент могла подъехать мама. Может, я что-то пропустила?
Ну да, а что?
Лицо Истона скривилось, словно я ляпнула что-то неприличное, а потом он громко рассмеялся.
Больше не будешь. Меня за тобой отправила моя мама.
У меня в животе нервы свились в тугой комок.
За мной? А зачем?
Чтобы я привел тебя на воскресную трапезу. Она не помнит, ходила ли ты на причастие, но пастор уверен, что ты не была на таинстве с тех пор, как Ну, ты знаешь.
Я знала. Все знали. Моя мама могла быть моей мамой.
Мы больше не ходили в церковь, но никто не спрашивал почему. Очевидно, всех вполне устраивало, что Трумэны оставались дома.
Может, мы атеисты, ответила я.
Он простонал. У нас в городе в церковь ходили даже атеисты.
Ну сегодня ты пойдешь на трапезу.
Да все нормально, я подняла стакан и сделала несколько больших глотков.
Он наморщил нос, глядя на меня.
Фиолетовый это не вкус.
Виноградный.
Я никогда не ел винограда, который так выглядел бы. Истон переступил с ноги на ногу. Ну так ты идешь?
Мне как-то не хочется идти.
Ты думаешь, это я прошу тебя прийти на обед?
Мои ребра охватило болезненное чувство неловкости. Может, я ошиблась и он не хотел, чтобы я пошла с ним.
Я не могу вернуться без тебя.
Я не хочу никуда идти! Уверена, ему не удастся меня заставить, более чем уверена.
Он глубоко вздохнул.
Я тоже не хотел идти сюда, пока пироги не выставят на стол, и все же я здесь. И теперь мои братья съедят самые вкусные, а мне останется только отвратительный ванильный, который испекла миссис Уоллмонт.
Я решила с ним не спорить, чтобы он поскорее ушел. Велика вероятность, что домой вернется отец и увидит, кто здесь.
Истон подошел ближе, смахнул пыль с крыльца и сел.
Выбирай: либо ты пойдешь со мной, либо я останусь здесь и проведу с тобой весь день.
Меня передернуло от мысли, что Истон так и будет сидеть у меня на крыльце. У отца, когда он появится дома, явно возникнут вопросы. Да и неизвестно, что скажет мать, вернувшись.
У тебя есть другие книги? Истон прислонился спиной к старым доскам.
Я встала.
Ладно.
Тебе, наверное, лучше переодеться. Истон вроде бы не пытался меня обидеть, но по тому, как изменилось его лицо после этой реплики, я поняла, что он знает: обидел. От этого мне стало еще хуже.
Я вошла в дом. В моей комнате был бардак: одежда, листы бумаги, игрушки, что уже мне не по возрасту, чашки и тарелки, которые я не унесла на кухню, незаправленная постель и картинка с лошадью в дешевой рамке. Я поискала свою единственную юбку и негрязную кофту. Они лежали в углу моего шкафа рядом со старой парой туфель, которые мне принесла мама и которые мне нещадно жали. Переодевшись, я оставила короткую записку на конверте для папы, а потом вышла на крыльцо, расставив руки в стороны.
Вот так отлично, ответил Истон на мой молчаливый вопрос.
Мы вышли на дорогу.
Тебе не нужно подождать и спросить у кого-нибудь, можно ли тебе уйти? Истон оглянулся на мой дом.
Нет.
Мы молчали, пока шли по дороге, ведущей к его дому. У нас под ногами скрипел гравий.
По воскресеньям время будто останавливалось. На дороге ни единой машины, никто не работал во дворе, потому что все были в церкви на воскресной трапезе.
Мы срезали путь через пустырь и вышли к маленькому коричневому дому, что был мне незнаком.
Куда мы идем? спросила я, следуя за Истоном.
Он не обернулся, отвечая:
Мне нужно кое-что забрать.
Мы подошли к заднему крыльцу. В доме явно никого не было, царила странная тишина. Над деревянным крыльцом нависала оцинкованная крыша, а под закоптившимся окном стоял белый морозильник. Истон поднял крышку и порылся внутри.
Что ты делаешь?
Вместо ответа он вытащил два фруктовых мороженых на палочке, покрытых ледяным налетом от морозильника.