Как ты смела, мерзавка, разговаривать с казаком!
И раздался свист плети и удары. И плач. Босой вскочил хорунжий, приоткрыл дверь в соседнюю хорому, и что же увидел он?
По комнате, как летучая мышь, металась красавица Марьяна! Но, Боже мой, как она изменилась! Каким злым и страшным стало ее прекрасное лицо. В правой руке у нее свистел и извивался ременный бич, а левой рукою держала она за седую косу несчастную старуху, что прислуживала Емельяну. Со страшной сатанинской улыбкой хлестала и хлестала ее Марьяна, била по морщинистым щекам, топтала черевичками.
Да что ж ты творишь! крикнул Емельян, вышибая плечом дверь и становясь между женщинами. Я не посмотрю, что ты дочь моего любимого батьки-атамана!
И мощною рукою своею схватил он и вырвал из рук Марьяны кнут.
Дочь? Дочь? проговорила красавица страшным хриплым голосом и залилась таким смехом, что волосы у казака на голове встали дыбом.
Руки ее неестественно вытянулись и схватили казака за горло. Как будто два стальных обруча сдавили его. Емельян рванулся, но жуткие руки держали его, как капкан. Задыхаясь, кружились казак и Марьяна по комнате, и уж было совсем задушила она казака, но в последнем движении он сорвал с груди ладанку, что дала ему матушка, с молитвой отправляя на войну, и сыпанул горстью земли, что сохранялась в ней, в страшно распахнутые глаза атаманской дочки.
Вой и стон наполнили комнату.
Полынь! Полынь! закричали сто хриплых голосов.
Железные пальцы разжались, и Марьяна с визгом и воем откатилась к стене. Но не успел казак опомниться, а она уже разрасталась до страшных размеров, изо рта у нее высунулись два страшных клыка, и жуткая голова, словно отделившись от тела, понеслась казаку в самое лицо. Огромная зловонная пасть распахнулась над головой Емельяна. И вот бы сомкнулись зубы, если бы сухая старческая рука не поставила перед ним заслоном веточку полыни емшана-травы все из той же ладанки, что хранилась у казака на груди.
Боже, что стало с невзрачной травкой! Какое огненное сияние шло от нее, каким ослепительным светом пылал каждый лист!
Лязгнула страшная голова зубами, раздался стон и вой, и Марьяна черной тенью метнулась к печи.
Стой! закричал казак. Стой, ведьма! и накрест, дважды ударил ее ременным хлыстом.
Черной чудовищной птицей взвилась Марьяна, но казак схватил ее за косу/ и хлестал, хлестал бичом накрест. С воем и визгом вышибла ведьма окно и вынеслась вместе с хорунжим прочь! Столбом взвилась она в черное небо и понесла Емельяна, едва не задевая звезды.
Но казак, изловчившись, обвил ее кнутом и закрутил его так, что едва не переломил ведьму пополам. Рухнула она на землю, совсем превратившись в нечто, мало напоминающее человека, но гадкое и смрадное. Перехватив кнут, бил это черное, скулящее существо казак тяжелым кнутовищем. Все тише и тише были его вопли, все меньше становилось оно, сжимаясь в темное мохнатое пятно. И вот уж занес казак кнутовище для последнего удара. Как запел петух
Проснулся Емельян в той постели, куда уложила его заботливая старуха. Солнце уже стояло на полдне, и лучи пробивались сквозь затворенные ставни. Но не от их тепла проснулся казак. В дверях его покоев стоял писарь:
Как спалось? спросил он, глядя желтыми своими глазами, будто в самую душу Емельяна.
Да лезла в очи всякая чепуха! сказал не умеющий лукавить казак. А так ничего. Постеля мягкая.
Вставай! Марьяну убили.
Гроб стоял в горнице, а в нем в цветах и кружевах лежала прекрасная атаманова дочка.
Бахмутские казаки, что входили тихо и так же тихо выходили, сокрушенно крутили чубатыми головами: «Никогда такого не было. Что стало с этим светом! Не чисто дело!»
Писарь подошел ко гробу и сдернул покрывало с рук покойницы.
Смотри! сказал он Емельяну.
На девичьих нежных руках синими бороздами виднелись страшные кнутобойные рубцы.
Знать бы, кто это сделал! проскрипел писарь. Не скоро бы он у меня смерти допросился А что это у тебя на шее?
Где? спросил хорунжий.
А вот, и страшная рука писаря потянулась к его горлу. Холодом обдало Емельяна от этой руки. Отпрянув, он глянул в зеркало. Четыре страшные царапины виднелись на его мускулистой шее, словно кто-то сорвал с нее колючий ошейник.
Золотым монистом в дороге набил, будто кто-то ему подсказал, ответил хорунжий.
Ну-ну! медленно произнес писарь. Снаряжайся. Перенесем мертвую в часовню, а ты станешь всю ночь у дверей караул нести, чтобы убийца ее над нею не надругался.
Емельян пошел одеваться. Вчерашняя старуха молча слила ему воду из рукомойника. А когда он надел справу, вдруг протянула пустую ладанку с оборванным гайтаном. И вздохнула:
Трудно тебе будет. Выстоишь три ночи, не испугаешься навек родной город от нечисти избавишь. Дрогнешь возьмет она здесь полную силу.
Да кто ты? спросил казак странную старуху. Но та тихо ушла, приложив палец к губам.
Гроб с мертвой атаманской дочкой перенесли в старую часовню, наполовину ушедшую в землю, что стояла на краю кладбища.
Почему ее не положили в войсковом соборе? толковали меж собою казаки. Но писарь сказал, что это семейная часовня, где отпевали всю родню атамана.
Емельян обошел всю часовню вокруг нигде в нее не было другого входа, никто не мог войти или выйти из часовни, кроме как з дверь. Привычно осмотрел хорунжий вход и решил, где стоять ему, чтобы не напали со спины или с боков.
Казаки разошлись, последним ушел, крепко заперев часовню, писарь. Емельян проверил пистолеты, сунул за сапог острый нож и, положив руку на саблю, стал у двери.
Вдруг недалеко от себя он увидел старуху, которая ему прислуживала.
Хорошо ли ты приготовился? спросила она.
Как учили, ответил Емельян.
Каких же врагов ты отразить хочешь, если ведьму ты убил сам?
Что же мне делать?
Против твоих врагов не помогут ни пистоль, ни сабля, но только молитва и защита Бога.
Не силен я в молитвах.
Придет беда найдутся и молитвы, сказала старуха. А знаешь ли, почему тебе удалось убить ведьму? Потому что ты заступился за слабую старуху и тем заслужил помощь Господа.
Что же мне делать теперь?
Читай Отче наш" и ничего не бойся, ничему не верь, что ни увидишь. Все это сатанинское наваждение, и ничего тебе не сможет сделать ведьма.
А разве она не мертва?
Она умрет через три дня и три ночи, если ты выдержишь произнесла старуха и повернулась чтобы уйти, но в последний момент остановилась и спросила- А не схватила ли ведьма какую нибудь твою вещь?
Да нет. Все мое при мне.
Тогда она не сможет открыть двери. Крести дверь веточкой полыни и не смотри ей в глаза.
Старуха исчезла. И казак долго слушал, как затихает засыпающий Бахмут. Вдруг его как стрелою пронзило.
А монисто? Монисто, что я привез на своей груди! Емельян прильнул к щели в двери часовни. В этот момент на колокольне бахмутского собора пробило полночь. Сразу осветилась мертвенным синим светом вся внутренность часовни. Гроб сам раскрылся! В нем, вытянув руки перед собою, сиделa покойница. Она обвела страшными огромными глазами часовню и стала скрести шею, стягивая золотое монисто. Потом начала нюхать его. И вдруг, закатившись смехом, взлетела вместе с гробом под потолок и с криком «Чую! Чую!» ударила гробом, как тараном, уверь часовни так, что она затряслась. И тут началось! Изо всех :лей, из-под всех камней, полезла разная нечисть: одни, похожие громадных крыс, другие голые и липкие, как лягушки; и все это выло, скакало и приплясывало, протягивая жадные руки с когтями к Емельяну или проносясь в вершке от его головы. А в дверь часовни бился и бился гроб. Непрерывно читая молитву, казак вытащил саблю. Но сабля вдруг стала мягкой и повисла, будто плеть. И только рукоять, где под серебряной чеканкой хранилась стружка от гроба Святого Ильи из Киево-Печерской лавры, оставалась твердой.
Ко всему привыкает человек, и, опомнившись, Емельян догадался, что вся эта нечисть не видит его, а только чует по запаху, о он где-то здесь. Все эти тысячи страшных карликов рвутся в часовню на соединение с ведьмой, но не могут отыскать дверь, а ведьма во гробе не может разломать ее.
Но только он, в изнеможении, переставал читать молитву, как ;чисть подступала ближе, а удары становились сильнее. И вдруг я часовня дрогнула от страшного удара, и дверь отлетела на сто шагов в сторону. Подобно черной лодке вылетел из двери гроб и, ли бы казак не поднял над головой своею рукоять сабли, снес бы ему голову.
Господи, заступись! выкрикнул казак в смертельном ужасе
Тут прокричал петух и мигом все исчезло. Казака бросило на млю, и долго оставался он в беспамятстве. Очнулся он оттого, что писарь смотрел в самое его лицо.
Ты что тут разлегся, пес? загремел его голос.
Приказ был стоять до утра, а вот уже полдень!
Аи, пес! громоподобно засмеялся писарь и пошел прочь. Емельян подивился, как молодо он ступает. Куда девалась старческая сутулость и хромота страшного старика. Он будто помолодел лет на двадцать и стал выше ростом.
С трудом поднялся казак с земли и, хромая, пошел в атаманские палаты. Там встретила его старуха и молча всплеснула руками. А когда глянул Емельян на себя в зеркало, то увидел там незнакомое лицо. Чуб его стал снежно белым, белой же стала и борода, и усы.
Неужели это я? спросил Емельян и подивился своему незнакомому хриплому голосу.
День провел он как в беспамятстве, а вечером опять стал на свой страшный пост.
В полночь осветилась часовня, растворилась ее дверь, и оттуда вышла давно умершая мать Емельяна, оборванная, избитая и страшная. Слепо шарила она руками, взывая:
Сыночек, сыночек мой! Где ты, отзовись! И совсем было собрался казак крикнуть:
Я здесь, мамо! но вдруг блеснуло ему в очи из-под рваного материнского рубища золотое монисто, и таким ледяным холодом повеяло от него, что Емельян невольно заслонился саблей со святой реликвией, и тут все опять завыло, заметалось и понеслось вихрем над его седою головою. И продолжалось до петушиного крика, возвестившего когда-то Воскресение Христово и тем наложившего заклятие на силы зла.
И снова все стихло и стало как прежде. С трудом поднялся с земли хорунжий, чувствуя, как свинцом налилось его тело и руки.
С трудом отворил он тугую дверь часовни, которую прежде открывал одним легким толчком могучей ладони. Спустился по скрипучим ступеням. Снял крышку с гроба, где лежала, притворяясь мертвой, ведьма, и хотел сорвать с нее золотое монисто. Но только протянул руку, как вся часовня наполнилась казаками и громовой голос писаря грохнул в самые уши Емельяна:
Хватайте этого старика, казаки! Он хотел ограбить покойницу!
Десяток рук схватили хорунжего. Хотел он было, как прежде, тряхнуть плечами так, чтобы разлетелись нападавшие горохом, но не было в нем сил. Его стянули его же чекменем и, наверное, забили бы чугунными сапогами, если бы женщины и старухи не закричали:
Не трогайте старика!
Кто же старик? думал Емельян, когда толкнули его в подполье Атаманского дворца, но, глянув на свои иссохшие перевитые синими жилами руки, понял, что состарился на пятьдесят лет.
Он повалился на охапку соломы, что заменяла арестантам постель, и впал в забытье. Страшные видения являлись ему не то во сне, не то наяву. Видел он и плачущую покойную матушку свою, видел и обрывки всего, что случилось с ним за две ночи.
Но вдруг отворились двери подпола, и на пороге появился писарь. Узнать его было невозможно. Статный красавец в кунтуше и атласных шароварах, с такой саблей и в таких сапогах, что и царю были бы впору. Он крутил усы и смеялся. Только голос, громкий и хриплый, выдавал его.
Что, пес? сказал. Перехитрил я тебя. Век теперь будешь догнивать здесь в подземелье. Но не огорчайся. Срок твой будет короток, ибо я забрал твою молодость, и теперь тебе столько лет, что и не сосчитать. На погибель оставил здесь Бахмутский атаман свою дочку, на погибель прислал сюда и тебя. Ты бы мог еще сразиться со мною третья ночь еще не прошла, но ты здесь, приказ стоять на посту три ночи нарушен, и никакая власть, земная либо иная, не могут тебя защитить.
Опомнился Емельян. Вечер уже катился на землю, и бледные звезды мерцали в темнеющем небе.
Емельян! Емельян! услышал он зов.
Старуха прильнула к зарешеченному оконцу темницы.
Это ты, старуха! прошептал казак. Выведи меня отсюда! Я должен сразиться с нечистою силою.
Слава Богу! перекрестилась старуха. Ты не сломлен душою. Вот тебе склянка с маслом из лампады от образа Пресвятой Богородицы нашего войскового собора. Вылей его на дверные запоры и засовы, и все двери откроются.
Дрожащими руками принял казак стеклянную бутылочку, опираясь на стены, добрел до дверей, и, как только первая капля лампадного масла упала на хитрый английский запор, что держал двери, они сразу же растворились.
В темноте прошел Емельян мимо спящего караула, мимо коновязей, где было множество казачьих коней со всей округи собрались казаки на завтрашние похороны.
Вышел к кладбищу и добрел до часовни. За минуту до полночи остатки масла он вылил себе на правую руку и начертал крест на дверях часовни и у себя на лбу.
И в ту же минуту, как ударила полночь, пошла на хорунжего вся сатанинская сила.
Все обидчики его, от самого детства, плотными рядами пошл на согбенного казака. Петух, которого он боялся младенцем, вырос выше колокольни и скреб прямо у лица его огненными шпорами. Пес, что когда-то не давал ему прохода на станичной улице, теперь мчался на него из темноты, сверкая ослепительными желтыми глазами, изрыгая пламя и копоть из трехсаженной пасти. Все учителя и надзиратели с розгами, плетями и шпицрутенами» шли на него стеною. Вот пошли турки с отрубленными головами те, что убил он в жарких сечах; поляки, насаженные им на пику; шведы, растесанные надвое его острой саблей; и все это выло, грозило, наступало Становилось все многочисленней.
А во главе этого воинства, на крылатом коне, с когтями вместо копыт, скакал писарь, высотою до неба, и на голове его серебром сияли длинные козлиные рога.
Пес! Пес! кричал он Емельяну, где тебе тягаться со мною, немощный старик.
Рядом с ним на вороном коне с крылами летучей мыши, что шипел и хлестал себя по бокам змеиным хвостом, скакала ведьма с голой грудью, ребрами, прорывавшими тело и космами шерсти на ногах с копытами.
Где тебе тягаться с нами, немощный старик! хохотала нечисть. Ты потерял силу, ты потерял молодость! Попался! Попался!
И уже летела прямо ему в очи Костлявая с оскалом черепа и косою в руках.
И понял казак, что погиб.
И встал хорунжий, выпрямил истерзанное старое тело свое и перекрестился! А затем, не мигая, глядя прямо в глаза смерти, плюнул в самый ослепительный оскал ее.
И в ту же минуту все исчезло!
Очнулся Емельян в пыльном бурьяне у кладбищенской дороги. Мимо шли казаки, неся на плечах гроб, взятый в часовне.
Два черноморца в широченных шароварах шли за гробом, негромко переговариваясь:
Жалко хорунжего! говорил один. На беду свою приехал он. И вот ведь какова судьба человека: на войне, посреди смерти, остался жив, а здесь умер неизвестно отчего.
Положим их вместе! сказал второй. Я, грешным делом, когда приехал с пакетом хорунжий, да стал в покоях рядом с Марьяной, еще подумал нет лучше пары. Говорят, их и атаман благословил.
Бедный атаман! Каково ему будет узнать посреди сражения, что дочка и хорунжий померли.
Услышав эти слова, все понял Емельян и попытался встать, но едва мог приподняться на старческих ногах.
Так вот не поддамся же сатанинской силе, а хоть бы и самому сатане! сказал он и, встав на колени, прочитал молитву.