Ман потрясенно слушал эти речи. До поступления в Брахмпурский университет Рашид получил традиционное религиозное образование, и Ман знал, как тверда его вера в Аллаха и Коран, слово Божие, переданное людям через пророка. Настолько тверда, что Рашид даже не стал прерывать разучивание суры из Корана с Тасним, когда его вызвала к себе Саида-бай. Однако созданный Господом мир, его неустроенность и несправедливость явно возмущали Рашида. Что же до старика, то его Рашид уже упоминал, когда они впервые обходили окрестности, но тогда Ман был не настроен смотреть на разнообразные мучения деревенских жителей.
Ты всегда так серьезно к этому относился? спросил Ман.
Отнюдь, ответил Рашид, криво усмехаясь. Отнюдь. В юности я думал только о себе и больше всего любил помахать кулаками. Ну да я тебе уже об этом рассказывал, верно? Как и свойственно ребенку, я смотрел по сторонам и подмечал закономерности. Деда моего в округе очень уважали: люди часто приходили к нему за советом, просили разрешать их споры. Порой он делал это при помощи кулаков. И конечно, я пришел к выводу, что человека чтут и уважают именно за крепкие кулаки. Поэтому тоже начал пускать их в ход. Рашид умолк на минуту, поднял глаза на медресе, а потом продолжал: В школе я вечно со всеми дрался. Находил себе жертву и избивал. Мог запросто подойти к какому-нибудь мальчишке на дороге или в поле и залепить ему пощечину просто так, без причины.
Ман засмеялся:
Да, помню, ты рассказывал.
Ничего смешного тут нет, сказал Рашид. И моим родителям тоже было не до смеха. Мать почти никогда не поднимала на меня руку хотя пару раз было дело. Зато отец регулярно меня поколачивал. Бабá самый уважаемый человек в деревне очень меня любил и нередко спасал от побоев. Я был его любимчиком. Помню, он не пропускал ни одной молитвы. Поэтому я тоже исправно совершал намазы, хотя учился хуже некуда. После драк отец жаловался на меня деду. Помню, однажды тот в наказание велел мне присесть сто раз, зажав уши. Рядом стояли мои приятели, и я сказал, что не стану этого делать. Может, мне и сошло бы это с рук, но мимо проходил отец, и он был так потрясен моим ослушанием и дерзостью, что прямо при всех ударил меня кулаком по лицу, очень сильно. Я заплакал от боли и стыда, а потом решил убежать из дома. И далеко убежал, между прочим, до манговой рощи за молотильней на краю деревни, но потом кого-то послали вернуть меня домой.
Ман завороженно слушал, словно то была очередная байка гуппи.
Это случилось еще до того, как ты сбежал к Медведю? уточнил он.
Да, ответил Рашид. Осведомленность Мана его немного покоробила. Потом я начал потихоньку прозревать. Кажется, это случилось в семинарии Варанаси, куда я уехал учиться. Ты наверняка о ней слышал, она знаменита на всю страну и пользуется большим почетом в академических кругах, но это ужасное место. Поначалу меня не принимали из-за плохих оценок, однако я сумел здорово подтянуть учебу: за год вошел в тройку лучших учеников, а в классе у нас было шестьдесят мальчишек. Я даже драться перестал! Из-за условий, в которых мы жили, я заинтересовался политикой и стал организовывать студенческие митинги. Мы боролись с несправедливостью и жестоким обращением в семинарии. Наверное, тогда я впервые заинтересовался реформами, но социалистом еще не стал. Мои бывшие школьные приятели только дивились этим переменам и, наверное, истовость моих убеждений немного их пугала. Один из них стал дакойтом. Теперь они слушают мои речи о переменах и благоустройстве деревни и считают меня сумасшедшим. Но Аллах знает: здесь есть чем заняться. Вот только времени на нас у Него нет, сколько ни совершай намазы. Что же до законов Рашид встал. Идем. Уже поздно, а мне еще надо кое-кого проведать. Если я не вернусь в Дебарию до захода солнца, придется совершать намаз вместе со старейшинами этой деревни теми еще ханжами. Сагал в его глазах явно был рассадником несправедливости и беззакония.
Ладно, сказал Ман. Ему стало любопытно, кому же Рашид хочет нанести визит. Возьмешь меня с собой?
10.14
На подходе к хижине старика Рашид немного рассказал Ману о его жизни:
Ему лет шестьдесят, он из очень богатой семьи. У него было много детей, но почти все они умерли, кроме двух дочерей, которые сейчас по очереди за ним ухаживают. Он славный человек, никогда никому дурного не делал И у него много братьев, они все обеспеченные, причем богатство нажили нечестным путем, купаются в деньгах и нарожали детей, а родного брата довели до такой плачевной жизни. Рашид умолк, затем добавил: Знаешь, люди судачат, что это проделки джинна. Джинны ведь злые создания, но часто ищут компании добрых людей. В общем
Рашид резко замолчал. По узкой улице им навстречу шел высокий, почтенного вида старик. Они поздоровались: старик доброжелательно, Рашид угрюмо.
Это как раз один из братьев, несколько мгновений спустя пояснил он Ману, один из тех, кто обманом лишил его доли семейного состояния. Местные уважают этого проходимца. Когда имам в отъезде, он часто руководит молением в мечети. Мне с ним даже здороваться неприятно.
Они вошли в тесный двор, и их взору предстало странное зрелище.
К колышку в земле неподалеку от кормушки были привязаны два тощих бычка. Козел лежал на чарпое рядом с маленьким ребенком, над красивым лицом которого вились мухи. Забор порос травой; к нему была приставлена метла из веток. Прямо на гостей смотрела серьезным взглядом хорошенькая девочка лет восьми в красной одежде, державшая за крыло дохлую ворону с единственным мутным глазом. Ведро, разбитый глиняный горшок, каменная плита, скалка для измельчения специй и еще несколько предметов смутного предназначения в беспорядке валялись по двору, будто никому не было до них дела.
На крыльце полуразвалившейся двухкомнатной тростниковой хижины стоял продавленный чарпой, а на нем, на грязных лохмотьях в зеленую клетку, лежал старик: худое изнуренное лицо и тело, впалые глаза, седая щетина, торчащие кости. Руки его были скручены артритом и походили на клешни, тонкие иссохшие ноги тоже скрутило. Казалось, ему лет девяносто и он при смерти. Однако говорил он громко и ясно. Заметив гостей, он вопросил (поскольку видел очень плохо):
Кто? Кто это?
Это я, Рашид, громко ответил Рашид, зная, что и на ухо старик туговат.
Кто?
Рашид.
А, здравствуй! Когда приехал?
Да вот только что, жену в деревню перевез. Рашиду не хотелось говорить, что из Брахмпура он вернулся довольно давно, а к нему пришел только сейчас.
Старик обдумал его слова и спросил:
Кто это с тобой?
Один бабý из Брахмпура, ответил Рашид. Из хорошей семьи.
Ман не знал, как отнестись к этому краткому описанию своей персоны, но решил, что «бабý» уважительное обращение к мужчине в здешних краях.
Старик немного подался вперед, потом со вздохом лег обратно.
Как там в Брахмпуре?
Рашид кивнул Ману.
Все еще жарко, ответил тот, не зная, какого ответа от него ждут.
Отвернись-ка вон к той стене, тихо велел Рашид Ману.
Ман без вопросов повиновался, но не сразу, поэтому успел краем глаза увидеть хорошенькое светлое лицо молодой женщины в желтом сари, которая поспешно скрылась за квадратным столбом, подпирающим крышу крыльца. На руках она держала того самого ребенка, что спал на чарпое. Из своего импровизированного укрытия женщина, соблюдавшая пурду, присоединилась к разговору. Девочка в красном куда-то забросила ворону и отправилась играть с мамой и братиком за столб.
Это была его младшая дочь, пояснил Рашид.
Очень красивая, ответил Ман. Рашид бросил на него строгий взгляд.
Да вы присядьте на чарпой, прогоните козла, гостеприимно обратилась к ним женщина.
Хорошо, кивнул Рашид.
С того места, куда они сели, Ман мог то и дело поглядывать украдкой на молодую женщину с детьми, конечно, делал он это только тогда, когда Рашид отворачивался. Бедный Ман так давно был лишен общения со слабым полом, что теперь его сердце замирало, стоило ему хоть краешком глаза увидеть ее лицо.
Как он? спросил Рашид женщину.
Ну вы же видите. Худшее впереди. Врачи отказываются его лечить. Муж говорит, надо просто обеспечить ему покой, выполнять его просьбы больше все равно ничего не поделать. Голос у нее был бойкий и жизнерадостный.
Они стали обсуждать старика, как будто его здесь не было.
Потом тот вдруг вышел из забытья и крикнул:
Бабý!
Да? откликнулся Ман, вероятно, слишком тихо.
Что сказать, бабý, я болен уже двадцать два года И двенадцать из них прикован к постели. Я такой калека, что даже сесть не могу. Скорей бы уж Господь меня забрал. У меня было шесть детей и шесть дочерей (Мана потрясла эта формулировка), а осталось только две дочки. Жена умерла три года назад. Никогда не болей, бабý. Такой судьбы никому не пожелаешь. Я и ем здесь, и сплю, и моюсь, и говорю, и молюсь, и плачу, и испражняюсь. За что Господь так меня покарал?
Ман взглянул на Рашида. Вид у него был сокрушенный, раздавленный.
Рашид! вскричал старик.
Да, пхупха-джан.
Ее мать, он кивнул на свою дочку, заботилась о твоем отце, когда он болел. А сейчас он меня даже не навещает с тех самых пор, как у тебя появилась мачеха. Раньше, бывало, иду я мимо их дома двенадцать лет тому назад а они меня на чай зовут. Потом навещали часто. А теперь только ты и приходишь. Я слышал, Вилайят-сахиб приезжал, но ко мне не зашел.
Вилайят-сахиб ни к кому не заходит, пхупха-джан.
Что ты сказал?
Говорю, он ни к кому не заходит.
Ну да. А отец твой? Ты не обижайся, я ж не тебя ругаю.
Конечно-конечно, я понимаю, сказал Рашид. Отец не прав. Я не говорю, что он прав. Он медленно покачал головой и опустил глаза. Потом добавил: И я не обижаюсь. Надо всегда прямо говорить, что думаешь. Прости, что так вышло. Я всегда готов тебя выслушать. Это правильно.
Зайди ко мне еще разок перед отъездом Как у тебя дела в Брахмпуре?
Очень хорошо, заверил его Рашид, пусть это и не вполне соответствовало истине. Я даю уроки, на жизнь мне хватает. Я в хорошей форме. Вот, принес тебе гостинец конфеты.
Конфеты?
Да, сладости. Передам их ей. Женщине Рашид сказал: Они желудку не навредят, легко перевариваются, но больше одной-двух за раз не давайте. Он вновь обратился к старику: Ну, я пошел, пхупха-джан.
Добрый ты человек!
В Сагале нетрудно заслужить это звание, заметил Рашид.
Старик посмеялся и наконец выдавил:
Да уж!
Рашид встал и направился к выходу, Ман пошел за ним.
Дочь старика со сдержанным теплом сказала им вслед:
То, что вы делаете, возвращает нам веру в добрых людей.
Когда они вышли со двора, Ман услышал, как Рашид пробурчал себе под нос:
А то, что делают с вами добрые люди, заставляет меня усомниться в Боге.
10.15
Покидая Сагал, они прошли мимо небольшой площади перед мечетью. Там собрались и стояли, беседуя друг с другом, человек десять старейшин, в основном бородатых, включая того мужчину, которого они встретили по дороге к дому старика. Рашид узнал в толпе еще двух его братьев, но в сумерках не разглядел выражения их лиц. А все они, как вскоре выяснилось, смотрели прямо на него и настроены были враждебно. Несколько секунд они молча оглядывали его с ног до головы, и Ман, в белых штанах и сорочке, тоже попал под их внимательный осмотр.
Пришел, значит, слегка насмешливым тоном произнес один из старейшин.
Пришел, ответил Рашид прохладным тоном, даже не использовав подобающего уважительного обращения к человеку, который с ним заговорил.
Смотрю, не очень торопился.
Да, кое-какие дела требуют времени.
То есть ты сидел и тратил дневное время на пустую болтовню, вместо того чтобы пойти в мечеть и совершить намаз, сказал другой старейшина (тот, которого они недавно встретили на улице).
Вообще-то так оно и было: Рашид увлекся беседой со стариком и даже не услышал вечерний зов муэдзина.
Да, сердито ответил он, вы совершенно правы.
Рашида вывело из себя, что эти люди накинулись на него без всякой причины, лишь из желания его позлить да понасмешничать. Плевать они хотели, посещает ли он мечеть. «Они просто мне завидуют, подумал Рашид, потому что я молод и уже кое-чего добился в жизни. Их пугают мои убеждения за коммуниста меня приняли. А больше всего их раздражает моя связь с человеком, чье жалкое существование служит им вечным упреком».
Высокий кряжистый мужчина воззрился на Рашида.
Кого ты с собой привел? спросил он, указав на Мана. Может, соблаговолишь нас познакомить? Тогда мы сможем узнать, с кем водит дружбу наш мауляна-сахиб, и сделать выводы.
Из-за оранжевой курты, в которой Ман был в день приезда, по деревне прошел слух, что он индуистский святой.
Не вижу смысла, ответил Рашид. Он мой друг, вот и все. Друзей я знакомлю с друзьями.
Ман хотел сделать шаг вперед и встать рядом с Рашидом, но тот жестом осадил его и велел не лезть на рожон.
Изволит ли мауляна-сахиб совершить завтра утренний намаз в мечети Дебарии? Как мы поняли, сахиб утром любит поспать подольше и на жертвы идти не готов, сказал кряжистый.
Я сам решаю, когда мне совершать намазы! запальчиво ответил Рашид.
Вот, значит, какую манеру взял, сказал еще кто-то.
Слушайте, прошипел доведенный до белого каления Рашид, если кто-то хочет обсудить мои манеры, пусть приходит ко мне домой там мы поговорим и решим, у кого манеры лучше. Что же касается того, кто живет более праведной жизнью и у кого вера крепче, так это обществу прекрасно известно. Да что обществу! Даже дети знают о сомнительном образе жизни некоторых особо пунктуальных и набожных господ. Он обвел рукой стоявших полукругом бородачей. Если б была на свете справедливость, даже суды
Слушать надо не общество, не детей и не судей, а одного только Всевышнего! закричал какой-то старик, грозя Рашиду пальцем.
С этим утверждением я бы поспорил, резко возразил ему Рашид.
Иблис[27] тоже спорил, прежде чем был низвергнут с небес!
Как и остальные ангелы, в ярости ответил Рашид, и вообще все остальные!
Считаете себя ангелом, мауляна-сахиб? ядовито спросил его старик.
А вы считаете меня Иблисом? заорал Рашид.
Вдруг он понял, что пора заканчивать: спор зашел слишком далеко. Все-таки нельзя так разговаривать со старшими, какими бы ханжами, завистниками и зашоренными ретроградами они ни были. Еще он подумал, как может выглядеть эта сцена в глазах Мана, в каком дурном свете он выставляет перед учеником себя и свою религию.
И опять эта пульсирующая, распирающая боль в голове Он шагнул вперед на пути у него стояло несколько человек, и люди расступились.
Уже поздно, сказал Рашид. Простите. Нам нужно идти. Что ж, еще увидимся Тогда и поговорим. Он прошел сквозь разомкнутый полукруг, Ман двинулся следом.
Похоже, мы и «кхуда хафиз» от него не услышим, язвительно бросил кто-то им в спину.
Да, кхуда хафиз, храни Господь и вас, сердито пробормотал Рашид, не оборачиваясь.
10.16
Хотя Дебарию и Сагал разделяла по меньшей мере миля, слухи и молва распространялись между ними так, как если бы это была одна деревня, то есть моментально. Жители Сагала приносили в Дебарию зерно на прокалку, жители Дебарии ходили на почту в Сагал, дети учились в одном медресе, люди ходили друг к другу в гости или встречались на полях, словом, две деревни оплели такие прочные путы дружбы и вражды, информации и дезинформации, исторических корней и новых брачных союзов, что из них сформировалась единая сеть для быстрого распространения сплетен.
В Сагале практически не было индусов высших каст. В Дебарии жило несколько браминов, и они тоже стали частью этой сети, поскольку состояли в добрых отношениях с лучшими мусульманскими семьями (такими, как семья Рашида, например) и иногда заглядывали к ним в гости. Они испытывали особую гордость по поводу того, что внутренняя вражда между членами одного сообщества в их деревне была куда более жестокой и непримиримой, чем вражда между двумя противоборствующими сообществами. В некоторых окрестных деревнях особенно там, где еще помнили столкновения мусульман и индусов в ходе Раздела Индии[28], все обстояло иначе.