В самом конце войны стали финнов привозить раненых. Мужики как мужики ничем внешне, от наших не отличаются. Что финн, что русский, без формы одинаковые! Белобрысые, голубоглазые. Правда, характеры разные. Говорят, один требовал, чтобы ему не отмороженную кисть руки ампутировали, а руку по локоть. У них в Финляндии закон ворам кисть руки отрубать. Объяснял, что, мол, без кисти он для финнов вор, а если не руки по локоть герой!
Но я думаю это вранье. Какие там обычаи! Двадцатый век на дворе!
Правда, я сама видела, как подошел парикмахер финна раненого брить. (А тогда война была конфетка! И ванна раненым, и подарки от шефов (мандарины шоколад, папиросы «Казбек») и парикмахер, и концерты с артистами из «Александринки» ) так финн этот белый сделался и руками замахал! Наверно думал, что ему глотку перережут. Все раненные, как загудят! «Мол, мы не вы! Мы над ранеными не измываемся, и раненых не добиваем!»
Я много лет эту сцену вспоминала. Раненых то мы не добиваем! У нас иностранцам хоть бы и пленным почет! У нас свои ни во что!
Пленных этих, когда после войны финской стороне выдавали, чуть не в шелковое белье одели. Выбрили, раздушили А наших, говорят в чем взяли в том они и гни ли , в том и к нам вернулись. Сама не видела, не скажу. Наши пленные к нам не поступали. Их куда то в другое место везли. А потом узнала, что отношение к ним было, как к предателям. Мол, советский боец не сдается! Не даром на фронте все плена больше смерти боялись! Я думаю, что и к немцам служить шли, чтобы к нашим в лагеря не возвращаться.
Папа
Вдруг телеграмма папа умер. Сразу как обухом по голове «Как это умер? Тут убивают кругом, а он вдруг умер? Он же в тылу! Как это вдруг: папы нет?»
Мне сразу по телеграмме отпуск, литер За три дня в станицу добралась. Все волновалась, что без меня папу похоронят. Никак понять не могла, как это так, он же еще не старый шестидесяти нет Ну, и что ж, что врожденный порок сердца С этим живут!
Приезжаю мама, как ледяная стала, закостенела вся. Рассказывает, что папа умер без страданий, во сне. Еще вечером вдруг сказал : Смерти я не боюсь. Я православный христианин и для меня смерть это дверь, главное быстрей проскочить. Вот не хотелось бы мне, чтобы меня мертвого женщины обмывали. Я же священник, я их детей в школе учил Начнут ворочать, рассматривать Мерзко мне.
Бог его услышал. Он умер после бани. Его не обмывали.
Я приехала, а все, какие то странные. Стариков бородатых полный дом. Во дворе народ.
Хоронить не дают. Говорят: «Он не умер, а уснул». А он и, правда, совершенно, как спящий Так бывает при инфаркте. Местный врач приезжал объяснял старикам ни в какую!
«Давайте, говорит, вскрытие проведем при вас».
Они его чуть не убили: «Зарезать хочешь?!»
И какая-то атмосфера странная. Напряженная. Я уж, на что как безумная сделалась, а вот это напряжение помню. В доме старики, сменяясь, день и ночь псалтирь читают, во дворе возы какие-то стоят с сеном. У нас, отродясь, двор пуст стоял. Начальство все время приезжает. Тихо разговаривают, уважительно. «Мол, похороним с почетом. Оркестр даже дадим. Все за счет артели инвалидов» Папа там последнее время, работал. Еле-еле устроился. Все не брали, как врага народа. Церковь еще в двадцатом закрыли. Девятнадцать лет был без работы. Арестов дожидался. И арестовывали сколько раз. Как не расстреляли?
А старики молчат, как воды в рот набрали. И начальников этих, как только они появляются, плотная толпа окружает, они еле еле назад к бричке протискиваются. И молчат все.
Я то, дура, не понимаю ничего. И мама ничего не говорит, и не плачет.
Один старичок, улучил момент, когда нас никто не слышит.
Доченька, говорит, ты вон какого почтенного отца дочерь, сняла бы ты энтот чайник со звездой с головушки. (А я в буденовке.)
Не могу, говорю, я по форме одета. Нельзя форму одежды нарушать.
Это мы очень хорошо понимаем. Вот ты у них в России в форме этой, поганой, покудова, уж ладно, ходи. А дома то переоделась бы. Эта звезда каинова твоему батюшке в оскорбление Он, можно сказать, как бы, святой, что ли .
Да чем же он, говорю, святой? Он просто хороший человек
Сама посуди, говорит, ежели, он усопший, вторая неделя кончается, а запаха нет. Тления то нету! А ты со звездой! Погоди, родная моя, вот прийдуть наши, мы энту звезду им помянем Хватить, поглумились! Похоже скоро другая кардель пойдеть! Нечо, теперя уж не долго
Мне прямо дико сделалось. Я уж потом, поняла немцев ждали. Думали, наверное, что они, такие как в Гражданскую, и белые вернуться. А пришли то фашисты! Уж я не знаю, всего насмотрелась, и совсем от коммунистов не в восторге, но уж немцев ждать! Фашистов! Врагов! А вот ждали!
Хоронить папу не давали, пока из Сталинграда сын одного нашего не приехал профессор медицины, да не показал старикам, что папа мертвый, вся кровь к спине отлила. Тогда только и хоронили. И вся власть станичная, «головка» тише воды, ниже травы. Совсем не такие, как в двадцатые годы. «Товарищи, товарищи, извините простите, спасибо пожалуйста»
Я маму забрала и мы в Ленинград поехали. И сама то у брата живу, на птичьих правах, а поняла, что нельзя ее на Дону оставлять. Не знали, что едем под самую блокаду. А и неизвестно, где хуже. В станице нашей немцев не было. Мимо прошли на Сталинград. Но, говорят, такая паника была! И всех коммунистов перебили, кто убежать не успел, когда Красная Армия отступала. Одного прямо на площади вилами закололи. А после войны ему памятник поставили. И многие в Новочеркасск ушли. И потом с немцами отступали. Так и загинули неизвестно где. А в тех станицах, где немцы были, так целые сотни из казаков формировались. Говорят, маршировали распевали «Катюшу», а Отечественную войну иначе как «Вторая война с большевиками» и не называли.
Не немцев они ждали, советскую ленинско- сталинскую власть более сил терпеть не было.
И не только казаки. И в других местах тоже. Мне одна бабка колхозница в Псковской области говорила только в 41 году досыта и поели. Ждали освободителей, а пришли фашисты. И как бы они там золотые горы не сулили, а все равно истребили бы нас всех! И смотрели на них как на освободителей до первой виселицы, до первого расстрела А потом в партизаны!
Папу Бог пожалел, и его от страданий увел и нас освободил. И мама стала не попадья жена врага народа, а мать военнослужащего, иждивенка. Другой статус. Но я это потом поняла. Если бы папа был жив, если в станице остался, его бы обязательно стали казаки к немцам тянуть. Он ведь огромным авторитетом пользовался! А он бы не пошел! Ни за что! Он и Боре говорил: « Всякая власть от Бога. Праведному народу по заслугам, иному по грехам! И нельзя даже ради самых высоких и светлых идей приводить на родную землю врага. Со своей земли надобно гнать всех иноплеменных! Надо со своим народом быть!» А народ был на этой стороне, на советской!
Но тогда я четко поняла будет война! Будет.
Вот и не верь снам
Этот год, что до войны оставался, совершенно незаметно пролетел, как то мгновенно. Мне хорошо жить стало, потому что мама со мной. Придешь с дежурства всегда покормит, мне и поговорить есть с кем. А так все соседи, коммуналка битком набитая, а поговорить не с кем у всех своя жизнь в каждой комнатушке. И все у себя в щелях «шу-шу-шу». Боялись всего очень квартира офицерская. Аресты до сорокового года шли.
Нашего соседа майора арестовали за то, что у него фамилия итальянская «Сартори». А он что знал, откуда у него такая фамилия! Не то итальянская , не то греческая, не то неизвестно какая В тридцать восьмом ночью забрали. В сороковом вернулся. Седой весь, худющий От него на кухне все шарахались. Я с его женой работала она тоже медсестра. Ее не трогали. Она мне говорит по секрету, плачет:
Совсем другой человек пришел. Ничего не говорит. Совершенно ко мне, как к женщине, интерес потерял. Ночью глядит в потолок и курит, курит
Мы с мамой ничего этого даже не обсуждали. Стенки слышат. Наш Боря начальник штаба полка. Полк громадный. По тем годам, сверх современный, гаубичный. Фактически, должность у него полковничья, а он все капитан. Как пришел в полк капитаном, так и служил в том же чине В тридцать восьмом из лейтенантов за два месяца командирами полков становились, и все мимо него. Он как примерз к чину.
Я один раз его спрашиваю шепотком:
Боречка, что ж тебе звания не дают?
А он засмеялся:
У меня сейчас самое высокое звание и необходимое: Живой и на воле.
Мы тогда по Пушкинскому парку гуляли, и никто нас подслушать не мог.
Все, говорит, Женечка, прекрасно! А звания не дают, потому что я не в партии.
Так, говорю, вступи! Какая тебе разница!
Он засмеялся так нехорошо, зло:
Нужно, говорит, всегда смотреть, куда вступаешь, а то потом отчистится трудно Да и кто мне характеристики даст? Кто рисковать будет!
Ты же лучший офицер в полку! Ты чемпион гарнизона по верховой езде. У тебя лучшая батарея в округе!
Мы классово чуждые.
Да этого уж никто и не вспоминает!
Но никто и не забывает.
Мы с мамой каждый день о Боре говорили. Потому что полк его перевели во Псков. А письма к нам неизвестно откуда приходят. Полевая почта. Но почему то мы были уверены¸ что в полку его нет.
Рассуждаем: если бы он был арестован, то и нас бы таскать начали и письма бы от него не приходили. И главное, все командиры, которые с ним вместе служили и семьи их в нашем доме, все во Пскове спросить некого. Я в письмах спрашивать страшно.
А мама говорит уверенно так:
Он ранен. В госпитале лежит.
Откуда ты знаешь?!
Сон видела. Вот на календаре записала. Вижу будто он маленький совсем и его моя мама твоя бабушка, покойная, за руку ведет. А он плачет и левая ножка у него разутая, и ботиночек в руке несет, а на ножке кровь.
Бабушка мне говорит
Ведь это что ж делают! Ведь так и убить могут! Я уж его туда увела!
А через месяц и Боря приехал. Загорелый, черный. Худой-худой, и как на десять лет постарел. С медалью «За боевые заслуги». В военном санатории лечился в Судаке, в Крыму. В левую ногу ранен, осколком! В ту ночь когда мама сон видела! Вот и не верь снам.
Рассказывает, что как его ранило, не заметил. Сидел в штабе полка. А на одной батарее ад кромешный стоит! Финны батарею артиллерией молотят. И так ему не хотелось на эту батарею идти! Но пошел. Пока шел там обстрел прекратился. Он помог остатки батареи отвести и перебазировать. К штабу возвращается, а штаба нет!
Пока он ходил, финны огонь перенесли и штаб всмятку и всех, кто там был! Если бы побоялся не пошел на батарею обязательно бы погиб. В ту ночь его и ранило.
Всю ночь хожу что-то у меня в сапоге хлюпает. Думаю, где же это я ноги промочить успел. Вроде нигде не проваливался в болото. Замерзло все ведь! Утром рассвело. Руку за голенище сунул кровь. И вот тут заболело! Как зуб. Осколки попали. Три. Два вытащили, а один в кость так там и остался. На рентгеновском снимке, как детский ноготок полумесяцем. Борю сразу в госпиталь. В Мечниковку. Это когда у меня сутки увольнения были
Депортация эстонцев
Год я еще в Мечниковской больнице работала. Нас казарменного положения перевели, но не демобилизовывали. Вообще, честно сказать, я так и не понимала какое у меня положение. Хожу в форме, а вроде как не военная. Никто военной подготовкой с нами не занимается. Половина врачей в военной форме, другая в гражданской. Вроде как служу, а на самом деле работаю.
Сутки дежурю двое свободна.
Боря во Псков уехал. Мы с мамой вдвоем. У меня даже свободное время появилось и жалование хорошее, я стала брать уроки пения, у одной бывшей певицы Мариинского театра. Она стала готовить меня в Консерваторию. Конечно, поздновато. Мне уже тридцать лет. Но она меня утешала, потому что у меня меццо. А здесь не то, что у сопрано возраст не помеха. И я так была рада, что учусь петь! За мной пытались ухаживать на службе молодые люди, теперь то не шарахались потому что после Сталинской Конституции 1935 года, вроде все в правах одинаковые. Но мне было не до них! И работа , и пение Два раза правда ходила в ресторан. В Кавказский меня один грузин приглашал замечательный парень. Водолаз. Потом после войны вроде бы адмиралом стал. Очень был в меня влюблен.
Но мама сказала:
Он грузин. Конечно, решай доченька сама, но мы- то казаки Не получится у тебя семьи не с кем, кроме казака. Вот такие мы уроды. Она права. Мне этот парень был очень симпатичен, а все он как ребенок. Я себе рядом с ним старухой казалась. Он наивный такой. Как октябренок-пионер. Он просил, чтобы я на него замуж пошла, даже плакал. Но я никак себя его женой не представляла. Ну, никак!
А Боря сказал:
Оно, конечно, замуж то тебе давно пора, но не время семьи заводить. Тут уж если такая любовь, что деваться некуда, а так то, что и себе и другим жизнь ломать.
Я хотела ему сказать: что ж мне вековухой всю жизнь кулюкать, монастырей то теперь нет. А потом думаю вот он же один. И ничего.
А он, словно мысли мои прочитал:
Не роняй, говорит, себя. Помни, какого ты рода. Про наших предков песни слагались. « Лопухин служил в полку! Курил трубку на боку! Куда трубочка потянет туда армия пойдет!» это ведь кто то из наших с тобой прадедов. Это не про бояр. Это про казаков песня. Вот я тоже Лопухин, и в полку, только что трубку не курю А ведь уж меньше всего собирался быть военным! Так что, Женечка, как у отца на аналое было написано «Никто как Бог. На Тя же уповахом». Господь управит, как ему нужно.
Ну, я и успокоилась. А этот парень грузин, просто в ногах валяется. Говорит отец приедет меня уговаривать. Я прямо не знаю, что делать!
И вдруг меня отправляют в командировку в Таллин.
Сначала вызывают к начальству. Собрали нас человек пятьдесят в зале. Там сидят чекисты со шпалами, видно в больших чинах. Говорят:
Товарищи медработники. Вы знаете, что в состав СССР вступила Эстония. Учитывая сложнейшую международную обстановку, близость Эстонии к границам проводится организованное переселение эстонской буржуазии, как возможных пособников нашему предполагаемому противнику. Вы должны проявить максимальную корректность и бдительность. Процесс это мучительный, но необходимый и от вас требуется сознательность. Ничего сверх сил вы делать не должны обеспечьте, как специалисты, достойное медицинское обслуживание.
В таллиннских аптеках проводится работа по формированию дорожных аптек проследите, чтобы в каждом поезде была санчасть, а та, в свою очередь, полностью укомплектована. В городе проявлять максимальную осторожность. В одиночку и без оружия не ходить. Есть случаи диверсий, имеются жертвы.
Приехали в Таллинн. Я в этот город сразу влюбилась! Такой красивый, как из сказки Андерсена. Но гулять то по нему не пришлось. Стали принимать аптеки. И сразу казус. Хорошо я латынь еще с гимназии помнила и на курсах тоже была латынь. Все аптечки, что нам готовили, собраны вредительски! Лекарства то те, что указаны, но дозировка. Скажем, «белладонна» так желудочное болеутоляющее при язве, а в тех порошках, что нам приготовили дозировка такая, что примешь и, в самом легком случае, ослепнешь.
Аптекари не знали, что они эти аптечки дорожные для себя формируют! Вот ведь в чем ужас! Вот уж, не рой другому яму!.
Днем и ночь приходилось все аптеки перебирать. Если бы мы их применять стали, не посмотрев на дозировку никого бы не довезли.
И тут меня Бог пожалел. Я до пункта назначения не доехала. Говорят, эстонскую буржуазию вывозили в Тулу. Во всяком случае, шли такие разговоры.
Мы сформировали санитарные вагоны, нас прицепили к составам. Стали привозить эстонцев. Меня поразило, как они все были хорошо одеты. И как держались! Истерик никаких. Вагоны пассажирские, купированные. Это, говорят, потом в теплушки грузили. Слава Богу, я этого не видела! И даже предположить не могу, чтобы со мной сделалось! Мне и так их жалко было страшно.