В горле дёрнулась сухая досада.
Уймись, строго прошипел Прокурор. Вы с ней ещё ни разу не появились у них на глазах, а ты уже успел накрутить себя на вертел!
В тот день мне везде было громко и ярко, помолчав, продолжил Свят, рассматривая мелкие морщинки в уголке её глаза. Везде было нечем дышать. А ты стояла такая Я не особо в правильных словах силён. Уверенная, что ли. Как финиш, которого достигаешь и валишься на траву, понимая, что наконец больше никуда не надо бежать.
Девушка замерла; морщинки в уголках её глаз превратились в веер; она улыбалась.
И рядом с тобой мне вдруг стало тихо. И я думал потом, что же такого есть в тебе, что создаёт эту тишину. А потом понял. Наполненные доверху не гремят изнутри.
Адвокат застыл с открытым от восхищения ртом.
Великолепие. Просто великолепие. Как тебе это в голову пришло?
Какое же враньё, прошептала Вера, едва ощутимо поцеловав его в небритую щёку.
Правда! укоризненно воскликнул Свят.
Какое враньё заявление о том, что ты не силён в словах.
* * *
Нет, никогда не поверю. Что ты мой. Что ты здесь.
Рассмеявшись, Вера обхватила губами его нижнюю губу, и он ответил жадным рывком навстречу.
Я не могу терпеть, отстранившись, прошептала девушка. Хочу прямо сегодня и прямо сейчас поздравить тебя с Днём Святого Валентина.
Точно, выдохнул Свят в выемку между её ключицами. Действительно. У меня тоже есть кое-какой сюрприз.
Тело никак не соглашалось воспринимать его прикосновения как что-то обыденное, и по шее снова бежала сладкая дрожь.
Неохотно выпутавшись из его нетерпеливых рук, Вера шагнула к своему рюкзаку и выудила из него отвоёванный у библиотекаря трофей. Завтра этому потрёпанному трофею было суждено отправиться на утилизацию.
В этой же комнате он обретёт новую жизнь и засияет артефактом.
Мысленно досчитав до пяти, она обернулась и выставила вперёд руку с книгой.
Ожидания оправдались.
Его брови взлетели, а губы округлились и испустили восторженный вздох.
Сделав шаг вперёд, Елисеенко благоговейно коснулся книги.
«Bill of Rights»5? выпалил он, изумлённо хохотнув. В оригинале?!
«Bill of Rights», кивнула она, сияя. В оригинале.
Погладив ветхую обложку, он вмиг сбросил все ипостаси, кроме профессиональной раскрыл книгу на случайной странице и впился глазами в строчки.
И пусть весь мир подождёт.
Как же она любила, когда его глаза горели порывистой страстью яркого интеллекта.
Тот самый! на миг подняв к ней ошалевший взгляд, звонко воскликнул парень. Образца тысяча шестьсот восемьдесят
восьмого года, охотно подтвердила девушка, осторожно перелистнув несколько тонких страниц. Самое точное и самое старое переиздание оригинала.
Вера! пробормотал он, обхватив её за плечи; в его взгляде плескалась смесь из воодушевления и нежности. Это просто офигенно! Когда нужно вернуть?
Никогда, сообщила она, обняв его за пояс. Это шло в утиль. А я выпросила для личного, так скажем, пользования.
Переводя взгляд с книги на девушку и обратно, Свят медленно качал головой.
Словно не мог решить, кому сейчас положено больше его восхищения и внимания.
Я никогда не устану изумляться тому, как ты брызжешь идеями, наконец пробормотал он, нехотя опустив книгу на стол.
Сам ты брызжешь! возмутилась Вера. Это было несложно. Я же помню, как ты в Хартию влип. Тогда она была явно привлекательнее моей гриппозной личины.
Тогда это тоже был ты? Как в прошлой жизни.
Только она и смогла меня оторвать от Хартии, серьёзно объявил Свят, поцеловав её в уголок губ. Больше никто бы не смог.
Шагнув к своему рюкзаку, он активно порылся в его недрах и лукаво попросил:
Не подглядывай.
Закатив глаза, Вера отошла к окну и любовно погладила нагретый батареей хлипкий подоконник; за тёмным окном пахли янтарным золотом тусклые фонари.
Она всё-таки написала на этом ватмане изжёванную цитату Шекспира.
Потому что писать что-то «красивое» от себя было бы враньём.
Всё было бы некрасивым враньём всё, кроме рисунка его жадных и бездонных глаз.
Сколько же пробежало мимо неё часов, когда она замирала у этого подоконника, пытаясь понять, чего хочет её блудная душа.
А теперь он здесь. А душа дома.
* * *
Это тебе, ворвался в мысли ласковый баритон.
Дёрнув головой, я наткнулась взглядом на твою руку, что удерживала на ладони
Сборник стихов Роберта Рождественского?! в изумлении воскликнула я, бережно подхватив книгу. Ты запомнил, что я люблю его стихи?!
Конечно, запомнил, негромко произнёс ты, разместив руки у меня на талии. Надо же мне было соответствовать твоей феноменальной памяти на цитаты Пастернака.
Стихи Рождественского повторила я, погладив книгу по корешку и любовно понюхав пожелтевшие страницы. Ну вот, я была права. Ты тоже брызжешь.
Ты гулко расхохотался, и моя голова у тебя на плече ритмично затряслась.
Спасибо, Свят. Это восхитительно. А её когда нужно возвращать?
Ну смотри, догадалась, что библиотечная! с игривой досадой воскликнул ты, проводя кончиком носа по моей шее. Может, я клад нашёл?
У твоего клада библиотечная маркировка вдоль корешка, невозмутимо отбила я.
Ты снова рассмеялся на этот раз тише и глуше: потому что более интересным теперь считал изучение губами моей шеи.
Горячо; шее было неимоверно горячо.
Сердце встрепенулось и томно заныло.
Как выглядят губы, что производят на коже подобные движения?
Наверняка они выглядят так, что могут на ближайшие полчаса отнять разум.
Нет, у моего клада несносный характер, пробормотал ты, касаясь моей шеи языком. В принципе, никогда можно не возвращать. У меня есть своего рода привилегии. Если не принесу, спишут.
Твои ладони сжали мою талию и перебежали на грудь; я ахнула и закусила губу.
До чего жадно и исступлённо моё тело отзывалось на твои ласки.
Я уже совсем не жалела, что заговорила о нашей тайне и желании её раскрыть.
Я больше не хотела быть тайной. Я больше не хотела утаивать тебя.
Я хотела кричать о тебе так громко, чтобы дребезжали лунные кратеры.
Еле слышно простонав сквозь зубы, я наобум распахнула книгу и глухо прочла:
Знаешь, я хочу чтобы каждое слово этого утреннего стихотворения
Потянувшись к пуговицам моей рубашки, ты медленно высвободил их из петель одну за одной и стянул бирюзовый хлопок с моих плеч.
Вдруг потянулось к рукам твоим Словно соскучившаяся ветка сирени
Отшвырнув рубашку, ты едва ощутимо коснулся моего живота, и я напряглась, предвкушая новые маршруты этих пальцев.
Знаешь я хочу, чтобы каждая строчка неожиданно вырвавшись из размера по памяти продолжила я, прикрыв глаза. И всю строфу разрывая в клочья отозваться в сердце твоём сумела
Твои руки расстегнули застёжки бюстгальтера и обхватили мою грудь; следующая строчка стихотворения застряла в горле.
Я хотела опустить глаза и увидеть твои пальцы на своих сосках, но боялась.
Боялась; боялась. Эта картинка всегда отнимала у меня последнее дыхание.
Знаешь я хочу, чтобы каждая буква глядела бы на тебя влюблённо хрипло прошептала я, облизывая губы. И была бы заполнена солнцем будто капля росы на ладони клёна
Твои руки нащупали пуговицу моих джинсов и медленно стянули их.
Задержав дыхание, я послушно пошевелила коленями, чтобы джинсы скорее сползли, и потёрлась поясницей о твою ширинку.
Я была почти рада, что стою к тебе спиной; что не вижу твоих глаз.
Когда ты хотел меня, они пылали до того оголтелым безумием, что я их боялась.
Ты подхватил меня под бедро и подвинул ближе к нам высокий стул; я встала на него коленом, запрокинула голову и уткнулась губами в твою шею.
И в этот момент всё наше прошлое показалось мне выдумкой.
А осознание того, что ты мой, обострением бреда.
Ты обхватил мой затылок и замер словно разделяя игру.
Словно строчки поэта должны были давать зелёный свет твоим движениям.
Знаешь я хочу чтобы февральская вьюга покорно у ног твоих распласталась бессвязно прошептала я, коснувшись языком твоего кадыка.
Ты хрипло охнул, и моё сердце безвольно застонало, стучась в твою ладонь.
И хочу чтобы мы
Ладонь в шрамах зажала мне рот нежно, но крепко.
* * *
Вид твоего тела, что поддаётся моим ласкам, купает мозг в душных волнах грубой страсти. И я уже не удивляюсь тому, сколько чувств ты способна во мне вызывать.
Гибкая спина, что прижимается к моей груди Покорно открытая поцелуям шея
Твоя грудь словно состоит из голых нервов.
Если бы я был терпеливее, я бы часами ласкал только её.
Ты вздрагиваешь, облизываешь губы и умоляюще трёшься бёдрами о мой живот. Упрямо шепчешь слова стихотворения и глухо постанываешь.
Я помню его; помню. И боюсь слышать последнюю строчку.
Уступив этому страху, я зажимаю ладонью твой рот. Ты смыкаешь зубы на моих пальцах и снова стонешь приглушённо и томно.
Плавно и податливо.
Я всё ещё разодран, Вера, видишь? Всё ещё разодран на две части.
Одна часть слепо предана тебе и почти не держит оборону.
А вторая часть боится обнимать тебя при них и отчаянно закрашивает воспоминания.
Нет, ничего этого не было.
Злясь на себя, я приподнимаю твоё бедро, медленно сдвигаю в сторону бельё и вхожу в тебя; из губ под моей ладонью плывёт протяжный стон.
Нет, не было никакого пари. Я всё придумал.
Тело заливает горячим удовольствием; поразительно. Утром. Ведь только утром.
Мне категорически мало тебя; катастрофически недостаточно.
Кровь кипит, но я замираю и неспешно касаюсь языком твоей вибрирующей от стонов шеи. Глухо охнув, ты потираешь бёдра друг о друга, и я снимаю ладонь с твоего рта.
Я хочу слышать твой голос; приглушённый; низкий; с переливчатой хрипотцой.
Нет, шепчешь ты, запрокинув голову. Не замир Хочешь, чтобы я умоляла
Да. Чтобы не начать умолять самому.
Одно движение в тебя. Неторопливо; осторожно и глубоко.
Второе движение Третье.
Я удерживаю тебя ладонью за шею и жадно рассматриваю твоё лицо. Я вижу его лишь искоса; вижу лишь с одной стороны но не могу не смотреть.
Если бы ты знала, какое оно, когда ты меня хочешь. Если бы знала.
Ты округляешь рот и кусаешь нижнюю губу.
И я не понимаю, как мог столько времени быть неподвижным.
Тело наполняет рычащее удовольствие, и я наращиваю ритм, облизывая твои губы.
Ты божественный художник, Вера.
Ты рисуешь чёрным графитом но как же виртуозно ты смешиваешь краски.
Как умело ты переплетаешь во мне бережную ласку и адскую похоть.
Запустив руку под треугольник твоих трусиков, я касаюсь горячей мокрой кожи. Ты закатываешь глаза; твои бёдра нащупывают мой ритм, а тихие стоны смелеют.
Только запрещай мне замирать. Только умоляй меня двигаться.
Глотать твои стоны и не стыдиться своих.
Нет, не договаривай это стихотворение. Не говори больше ничего.
Не говори больше ничего, потому что это ты победила.
* * *
Город улыбнулся, посмотрел на бирюзовую точку в своей руке, ласково подышал на эту точку, пролистнул несколько страниц Хроник и остановился на светло-зелёной.
Пора встречать весну, негромко проговорил он. В этом году она будет ранней.
Ты уже подписал договор? прогудел Университет, разглядывая точку на ладони Хранителя.
Подписал, спокойно отозвался тот. Он вступает в силу завтра.
Не будешь ждать, пока они найдут ответ? осторожно спросил Университет.
«Что такое любовь?» беспечно уточнил Город, бережно пряча бирюзовую точку в воротнике рубашки. Не буду. Их ответы никогда ничего не меняли. Разве возможно оценить весь ландшафт, если пока видел только залитую солнцем равнину?
Вспыхнув золотисто-мятным цветом, Хроники бойко зашелестели страницами, и над Городом в быстрой перемотке понеслись последние недели февраля.
Недели, что ещё ждали впереди две вверенные ему, беззаветно влюблённые души.
* * *
Любовь это когда стремительно сбегают с календаря дни, которые впервые в жизни хочется замедлить.
Навечно остаться в ласкающем тебя её пальцами феврале.
Это когда ты наконец обнимаешь её при друзьях, оценивая злобную угрюмость одного и жадную заинтересованность другого.
Оценивая но решаясь больше не прятаться.
Это когда ты баррикадируешься в святилище идеально чистых поверхностей и сообщаешь ему, что ужин сегодня на тебе.
И час спустя ставишь перед ним ту самую курицу.
Это когда ты просыпаешься среди ночи от криков соседей, кладёшь ладонь на его ухо и долго лежишь без сна, удерживая руку в неудобном положении.
Потому что завтра у него пять сложных пар и посещение долгого заседания.
Это когда ты вытягиваешь из стопки футболок самую мягкую и прячешь её под подушкой, что пахнет ею.
Потому что знаешь, как она любит спать в твоей просторной футболке.
Это когда ты заталкиваешь в общажный холодильник содержимое двух пакетов, а потом, улучив момент, запихиваешь в её кошелёк несколько купюр из своего.
Надеясь, что она не устроит тебе допрос, а просто купит себе что-то нужное.
Это когда ты поднимаешься с узкой кровати в общежитии и, натянув джинсы, отправляешься на общую кухню, пытаясь не разбудить её стуком посуды.
Это когда ты наблюдаешь за яичницей и вдруг ощущаешь спиной её ладошки.
Это когда ты бормочешь «Доброе утро, малыш» и вдруг осознаёшь: тебе плевать, что кухню уже заполняют любопытные студенты.
Это когда её плечо идеально подходит под изгиб твоего локтя, яичница получается довольно сносной, а её рыжий приятель очень даже прикольный.
Это когда хочется, чтобы по её спине бежали струны, из которых можно извлекать мелодии, способные расстрелять. Это когда ты подкрадываешься к столу, смотришь на мягкие линии, что показываются из-под её пальцев, становишься на колени и долго целуешь её щёки и маленькие губы.
Долго. Так долго, на сколько хватит дыхания.
Это когда квартира убеждённого одиночки усыпана твоими рисунками.
Это когда хочется рисовать не карандашом на листе, а губами на его коже.
Это когда ты, едва задремав к утру, просыпаешься под переливы старой гитары и удивляешься тому, как мало ему нужно сна.
Когда видишь его склонённый над гитарой силуэт и вдруг понимаешь: он наконец сумел сплести ноты в мелодию, что отнимает дар речи.
Это когда за окном падает густой снег, в углу маленького стола горит золотой ночник, твоё сердце дрожит, а комнату заливает плач струн, что поют арию вашей зимы. И ты утыкаешься носом в подушку, что пахнет им, и украдкой вытираешь слёзы.
Те горячие и глубокие слёзы, которыми плачет душа, растроганная доверчивой обнажённостью души другой.
* * *
Знаешь,
я хочу, чтобы каждое слово
этого утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим,
словно соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу разрывая в клочья,
отозваться в сердце твоём сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя влюблённо.
И была бы заполнена солнцем,
будто капля росы на ладони клёна.
Знаешь,
я хочу, чтоб февральская вьюга
покорно у ног твоих распласталась.
И хочу, чтобы мы любили друг друга
столько, сколько нам
жить осталось6.
ГЛАВА 22.
5 марта, пятница
звёзды будут благосклонны. Можно добиться больших успехов, главное доверять интуиции. Вам удастся завоевать расположение новых Ты слушаешь?! грозно осведомилась трубка; на фоне в ней шуршала любимая газета матери.
Да, машинально ответил Олег, стараясь звучать тихо: в комнате спал сосед, что работал по ночам. Расположение новых знакомых.
Мне бы расположение старых не потерять.
Водолеям этой весной звёзды сулят перспективу отношений, в которых они могут потерять голову. Необдуманные поступки и слова могут обернуться неприятностями! радостно заключила мать. Так что ни в какую лярву не ныряй, а то