Слушай, оборвал Петренко вдохновлённый монолог. Я сейчас не соображаю ничего, потому что с пяти утра в сюжете очерка слишком рано встал.
Он наконец нашёл на столе ручку, и она ухнула в глубины серого рюкзака, потерявшись среди чистых листов и пособий по налоговому праву.
На восьмое марта чтоб приехал домой! грубо крикнула трубка. Уже пятое, а ты билеты, небось, ещё не брал?! Завтра их уже не будет!
Я ещё думаю, ехать ли, нехотя признал парень. Потому что
дома я здесь, а не там.
На свой день рождения не приехал и на мой праздник не явишься?! со священным ужасом в голосе гаркнула Евгения Васильевна. Отмечаешь день, когда я тебя родила, лишь бы с кем! Кто тебе виноват, что ты рано встал?! Рычишь на мать, как
Ты прекрасно знаешь, что я день рождения не отмечаю! свирепо перебил Олег.
Я ещё, видишь ли, не особо родился.
Под рёбрами вскинулась и тут же подавилась собственной слюной сухая агрессия. В последние недели она вскидывалась особенно легко и подавлялась особенно твёрдо.
Ну конечно, помедлив, протянула мать. Зачем я уже нужна теперь! Нужна была, когда переодевала, кормила, портфель помогала собирать А теперь что, когда всю свою жизнь тебе посвятила?! Буду сидеть
На вершине небоскрёба сыновнего долга.
Я не сказал «нет»! устало бросил Петренко. Я сказал, что подумаю!
Глухо фыркнув, мать бросила трубку; на экран вернулась картинка белого мрамора с серебристыми прожилками.
Она так липко манипулирует, что у него просто обязаны появиться «неотложные дела»! с непреклонным лицом заявил Внутренний Агрессор.
Кто ещё ей поможет, если не он? смущённо пробормотал Внутренний Спасатель. Ведь сначала идут потребности других, а потом собственные.
Ещё чего! отрезал Внутренний Агрессор. Он ей не родитель! Почему жалеть, поддерживать и ограждать её от любой грусти и трудности всегда должен именно он?!
Не родитель. Я ей не родитель. Она взрослая, но ещё не старая и не беспомощная.
Она просто очень хочет, чтобы он думал так, и винил себя, если не думает.
Внутренняя Жертва всхлипнула и потёрла красные глаза. Над её растрёпанными волосами витала фраза «Она меня совсем не любит».
Спасатель поджал губы и воззрился на Жертву с бесноватым огнём в глазах.
Этому утру не хватало только драки на Корабле, что давно и прочно застрял во Внутреннем Бермудском Треугольнике.
Стоило экипажу Агрессору, Спасателю и Жертве начать спорить, над Бермудским пятачком моря разыгрывался неистовый шторм.
Ладили они редко и потому солнечный штиль над Кораблём не сиял почти никогда.
Запихнув телефон в карман джинсов, Олег бросил взгляд в окно. Мартовское солнце лениво высовывало из-за тучи то один бок, то другой: будто дразнясь.
Не спеша показываться целиком.
На карниз уселся упитанный всклокоченный голубь. Сделав несколько шагов по скользкой жести, он выкатил навстречу взгляду человека выпуклый оранжевый глаз.
Словно намеревался играть в гляделки.
Хмыкнув, парень как можно бесшумнее дёрнул на себя раму, впустил в комнату морозный холод утра и швырнул на карниз несколько кусков печенья. Изучив горстку еды, голубь захватил клювом самый внушительный кусок и судорожно помотал головой; две третьих куска отправились в полёт до земли.
Ну ты олух, голубец.
Подхватив потрёпанную книгу о мастерстве благородной жизни7, которую читал уже третий раз, Петренко ловко затолкал её в серый рюкзак.
За спиной шумно открылась дверь, и тело обвил резвый сквозняк.
Олег, слушай! громогласно пробасил третий сосед по комнате.
Чего ты орёшь?! шёпотом рявкнул Олег, покрутив пальцем у виска. Глеб спит!
Глеб работал барменом в круглосуточной кофейне три ночи в неделю: с воскресенья на понедельник, с понедельника на вторник и с четверга на пятницу. Иногда после рабочих ночей он ходил на пары, а иногда предпочитал лечь и спать.
Но всё равно порой было непонятно, как он выдерживает такой ритм жизни.
Сам Олег подрабатывал только грузчиком и носильщиком.
Нерегулярно, неофициально, по большой необходимости и далеко не от всей души.
После ночных смен его из пушки не разбудишь, грубо равнодушно отозвался Илья.
Но это не значит, что нужно запойно орать у него над головой, процедил Петренко, сметая в ладонь остальное крошево со стола. Что ты хочешь?
У тебя не будет на пару дней тридцать
Какой тупой вопрос я задал. Сегодня же пятница. Что он может хотеть?
Не будет, металлическим тоном перебил Олег и нехотя обернулся.
Илья стоял у встроенного шкафчика, сложив на груди руки в татуировках; в его взгляде горела смесь из мольбы, нетерпения и злости.
Он слишком любил налаживать свои дела при помощи чужих денег.
Только же что стипуху дали, выплюнул сосед; в его голосе звучало раздражение.
Всё уже распределил, отрезал Олег, сверкнув глазами. Чего ж ты у своего дилера не попросишь отсыпать в залог?
Рустамыч по предоплате, оскорбился Илья. Такую только у него можно взять. Это крутая инвестиция. Ну плиз. Не можешь тридцать, дай хотя бы
Нет у меня, сказал! отрубил Олег, рывком закинув рюкзак на плечо.
Если бы только Глеб не спал!
Это «нет» хотелось проорать; проорать чайкой.
Прямиком с утра не хватало услышать только про «Рустамыча».
Пусть бы скуривал и продавал всё там, ублюдок, прошипел Агрессор, ударив кулаком по борту Корабля. Нехрен распылять тут свои луговые травы!
Ничего больше не сказав, Илья насупился, прошёл к кровати и плюхнулся на неё.
Игра в обиженку не пройдёт, мамкин инвестор.
Не глядя на соседа, Олег преодолел комнату в несколько широких шагов, наспех обулся и выскочил в наполненный голосами коридор. Всё внутри дрожало от изящной злости, выхода для которой сегодня снова не предвиделось.
Если бы только луговые травы.
По вторникам и пятницам Гатауллин распылял здесь не только марихуану, купленную в общаге на Бульваре Ленинского Комсомола, но и поганые кривотолки, что носил оттуда же. Он начал торговать травой в январе когда нужно было заработать на аборт залетевшей от него девице а потом ловко втянулся в этот бизнес через игольное ушко насыщенных трипов.
Переносчик сплетен, мать его.
* * *
9 февраля, вторник
Говна кусок! прорычал Гатауллин, застирывая в раковине джинсы; его смуглые щёки горели багровым румянцем, а зрачки были такими узкими, словно ему в лицо направляли солнце. Думает, сел в Ауди, обзавёлся батей завом, так теперь всё мож
Да он не видел, что ты там идёшь, не фони! примирительно просипел его патлатый кореш, усевшись на подоконник; его зрачки тоже напоминали точки. Ты ж не Серёга Зверев, тебя и спутать можно с кем.
За мутным окном висел мёрзлый и туманный поздний вечер февраля.
Забейся, Дэн, свистящим шёпотом уронил Гатауллин, встряхнув потяжелевшие джинсы в пятнах слякоти. Всё он видел! Специально окатил, червь! Это она его натравила! Долбаная сука! Надо было ей эти пионы ещё тогда вогнать в
Рус? вкрадчиво бросил патлатый, ухмыльнувшись углом рта. Говорил, тебе параллельно, что и как твоя певичка Намба. А сам пасёшь их каждый вечер, как узнал, где они паркуются, чтобы пососаться на прощание.
Целуй ты зад! разъярился Гатауллин, неуклюже примостив джинсы на батарею. Мне срать, кто трахает эту шлюху! Я просто пробую товар сразу на месте, дебил!
Что-то до февраля ты пробовал товар не возле этих гаражей, а за полем! отбил Дэн, обнажив острые зубы в широкой улыбке.
Сплюнув пену от зубной пасты, Олег меланхолично прополоскал рот, поднял голову и рассеянно уставился в зеркало над раковиной. По подбородку медленно стекали и убегали к кадыку острые капли.
Он с трудом узнал своё отражение до того далеко сейчас были мысли.
Гатауллин видел, что рядом кореш «червя», и старался выбирать проклятия пожёстче.
В груди застонала дыра, больше похожая на пустоту поздней осени, чем на репетицию ранней весны. Прошагав к выходу, Петренко с силой захлопнул за собой дверь.
Так вот оно что. Она с ним. Он с ней. С «февраля».
Силы, что остались к вечеру, покинули тело прытко и мгновенно.
Будто он был тазом с водой, который выплеснули на траву после дачной стирки.
А ты, придурок, ещё хотел узнать её номер, когда Варламов рассказал, что Свят отменил пари, упавшим голосом пробормотал Агрессор.
До чего же отчётливо в тот день казалось, что теперь вполне можно ей позвонить; что это клеймо наконец сползло с неё, как сведённая татуировка; что отмена пари означает не только аннулирование этой мерзости, но и его удаление из её жизни.
Но Елисеенко под «отменой» явно имел в виду совсем другое.
Едва замечая стены коридора, Олег доплёлся до комнаты, швырнул на тумбочку зубную пасту и рухнул на кровать, уткнувшись в ноутбук; в голове всё ещё свистело месиво из разочарования, тоски и досады.
«каждый вечер, как узнал, где они паркуются, чтобы пососаться на прощание».
«Каждый вечер». Этих вечеров много. Это не разовая акция, а системная традиция.
Как ты мог не заметить? с недоумённым раздражением напал на него Агрессор. Как мог не заметить по нему, что у него роман? Роман, блин, с ней!
Всё верно, недоумок. Всё верно. Чем чаще ты показываешь людям, что умеешь их читать, тем быстрее они учатся шифроваться.
Это было почти месяц назад. Но горело в памяти так ярко, будто белая немка заляпала грязью джинсы Гатауллина только вчера.
* * *
5 марта, пятница
Коридор первого этажа общежития напоминал взорванный улей.
ОЛЕГ! звонко заорал кто-то сбоку. Забери расписание кураторских часов!
Нашарив глазами старосту параллельной группы, Петренко протиснулся к ней сквозь группу девиц и протянул руку за мятым листом. Едва он забрал первый лист, как она энергично всунула ему в руки второй.
А это что? пробурчал он. Привет, Полина.
Доброе, пропыхтела Полина, откинув с выпуклого лба светлую прядь; её щёки пылали многозадачной ответственностью. Это список должников Еремеева и вопросы к ним. Он рвёт и мечет. Говорит, что проверит всех «безответственных» на знание англоязычных правоведческих терминов.
Кудашова, Варламов, Ханутько пробормотал Олег, разглядывая список. А вот Стасевич сдавала ему работу, это точно. А Елисеенко вообще первым занёс перевод.
Не поставил он ему, рассеянно пояснила Полина. Говорит, «не он делал». Мол, его переводы в первом и втором семестрах кошмарно отличаются.
Внутренний Агрессор хмыкнул и побагровел.
Хорошо, блин, устроился.
У Еремеева новый виток климакса? хмуро отозвался Петренко.
Ты у меня спрашиваешь?! вспылила коллега по старостату. Просто скажи своим, что Еремеев настроен серьёзно. И зайди в деканат, тебя ядерная война искала. Бессмертный, что ли, не вернуть ей оригиналы статей?
Махнув копной волос, Полина рванулась к выходу, распихивая локтями студентов.
Безразлично засунув в рюкзак символы надоевшей социальной ответственности, Олег двинулся по её следам, пропуская вперёд тех, кто сильнее спешил под мартовское небо. Толкнув тяжёлую дверь, неторопливый склонный к опозданиям староста шагнул во двор, залитый набирающим силу солнцем. Властные шквалы ветра пахли терпкой свежестью ранней весны.
Март обрушился на голову без единого предупреждения; застучал по карнизам капелью и побежал в землю ручейками снега. Самый настойчивый снег, впрочем, ещё укрывал тротуары кучами блестящего стройматериала, который многие превращали в сырьё для прощальных снежков. Весна в этом году не опоздала; был только пятый день марта, а она уже свежим муссоном влилась в каждый уголок города.
Будоража надежды и утепляя мечты.
Сегодня толкаться в транспорте не хотелось особенно сильно.
Обогнув край маленького сквера, Олег вышел на улицу Пушкина, что пахла хлебозаводом и вилась узкой лентой между центром города и его жилым сектором.
Сырой ветер мягко ласкал лицо; на обочинах копошились дворники в ярких жилетках; в сточных решётках глухо гудела вода, что ещё недавно была снегом.
Моральная опустошённость стала вечным спутником; она отступала редко и неохотно.
У этой опустошённости просто не было выхода; не было.
Вот ты говоришь, «бога нет», лукаво протянул Спасатель, подперев рукой выбритый подбородок. Но кто же тогда оставил Марину в старом корпусе?
Едва Варламов отошёл от гневной ошарашенности при виде Улановой бок о бок со Святом, он с жаром взялся за искусную пассивную агрессию.
С ним и раньше было невозможно поговорить; теперь же настал полный аут.
Артур явно чувствовал себя полным дураком и совершенно не знал, что делать. Всё указывало на то, что Свят преуспел в споре, но пари отменил, а значит, старина Артурио не только проиграл, но и стал моральным евнухом, которому простили проигрыш.
Дабл трибл. Держись, кукловод.
Свят Артуру был слишком выгоден, и весь гнев, что он не мог в открытую посвящать сыну заведующего кафедрой, он короткими плевками лил на Олега.
Себе надо говорить «держись», прошептала заплаканная Жертва. Себе, дурачок.
Отныне в их компании пуще прежнего замалчивались важные вопросы и отрицались любые противоречия; мозгу эмпата было невыносимо существовать в этой атмосфере. Если бы она только знала, что друзьям её чёртового парня теперь хоть удавись.
Каждому по своей причине.
Да она знает, слушай, сообщил Агрессор, сложив руки на груди. О тебе точно.
Знает, наверняка. Ведь её эмпатичные глаза горят пониманием и почти сочувствием.
Как это мило. Конечно, я жду от тебя именно сочувствия.
А чего ты ждёшь от неё? прошипел Спасатель, толкнув Хозяина в бок. Уймись.
Да, чего? Какое чувство при виде Веры и Свята было самым громким?
Вроде не злость какой бы сильной она порой ни была.
Не зависть. Не усталость. Не досада. Не тяга. Не раздражение.
А что?
До чего просто было поначалу верить, что его борца за справедливость злил только факт пари, который унижал как своих создателей, так и свой объект.
И до чего сложно стало теперь когда он понял, что его злило на самом деле.
Смиренно добродетельнопринципствовать и демонстрировать по отношению к Вере только учтивость, становилось тяжелее и тяжелее с каждым днём. С появлением Улановой его Корабль ежедневно рисковал затонуть.
До того свирепые штормы рвали на части Бермудское море и сердца экипажа.
Спасатель суетливый добропорядочный альтруист с тонной обязанностей кричал, что нельзя предавать дружбу. Он привычно пытался окружить заботой тех, за кого, по его мнению, нёс прямую ответственность мать и Святослава.
Жертва тусклая девица с жидкими волосами, что превыше всего ценила жалость, считала себя заложником этой жестокой ситуации; она кошмарно обижалась на подопечных Спасателя: за их извечную невзрослость.
Агрессор же дерзкий своенравный волюнтарист с кошачьей грацией, изумрудами вместо глаз и кучей гражданских прав брал на себя самое сложное и неблагодарное.
Он злился на тех, кого был вынужден нянчить Спасатель, напористо оберегал истинные желания Хозяина и отказывался ругать его за содержимое сердца.
И это это было грозовее всего.
Решив войти со стороны курилки, Олег миновал парк Жилибера и свернул за угол спящего зимой кафе. С лавочки донёсся кокетливый оклик одной из навязчивых любительниц светского трёпа. Угрюмо проигнорировав её, он дошёл до беседки во внутреннем дворе универа, окинул взглядом старый корпус и застыл.
Сто лет будут жить.
* * *
Издав победный рык, Свят сделал несколько шагов и упал на колени возле огромного сугроба. Вера наклонилась к земле, собрала кучу снега и принялась утрамбовывать его между ладоней.