Рядом со мной проплыл тучный мужчина с черным лакированным кейсом, в котором, судя по его размеру, не уступающему габаритам несшего его человека, хранилась виолончель. Я вычленила из общей массы несколько гитар, где-то мелькнула скрипка. Что касается остальных, то у них в руках были самые разнообразные предметы: свернутые листы бумаги, стойки для микрофонов, рулон черной ткани, фотоаппарат, планшет, горшок с неизвестным мне тропическим растением, кипы одежды на вешалках, африканские барабаны, коробки с едой, упакованной а-ля take away, мотки проводов и маленький мопс, который громким фырканьем время от времени напоминал всем присутствующим о своем существовании.
По стилю одежды наблюдалась некая общая тенденция, не исключавшая, однако, вариативности: большая часть людей была одета в черно-белой гамме в модели с ассиметричными силуэтами временами с уходом в этнику и бохо, на удивление органично сочетающиеся друг с другом.
С некоторой периодичностью из разных частей холла до меня долетали обрывки фраз, которые разносились эхом по всему пространству и тем самым равнялись между собой по громкости, так что невольно воспринимались разумом как части единого диалога.
Я пошла за сцену, надо попробовать выставить все так, как будет на фестивале, не представляю, как снимать звук на такой большой зал, поговорю со звукорежиссером на этот счет
Приехала команда, которая будет снимать концерт на видео, я их за сцену послала, в девятнадцать тридцать будет первый саундчек, они могут попробовать поснимать
Кто нес виолончель Веры? Она не может найти свой инструмент, а это, между прочим, девятнадцатого века виолончель
Какая-то виолончель здесь за колонной стоит, уж не знаю, какого века
Моя! через весь холл быстрыми шагами шла счастливая обладательница старинного инструмента. Помимо виолончели у Веры было еще двое детей, одного она держала на руках, другой, постарше, шел за ней. Кажется, они были не в восторге от того, что в этот момент их маму больше занимала мысль о виолончели, чем о них.
Друзья, я верю в вас! Надеюсь, моя вера придаст вам сил, девочка в черных брюках и белой рубашке с прямыми светлыми волосами до плеч бодро руководила пятью мужчинами, которые перетаскивали круглые черные чехлы, временно сложенные в одну кучу посреди холла, в залитый солнцем коридор со стенками из матового стекла. На вид девочке было лет семнадцать, что решительно входило в диссонанс с тем, насколько уверенно и спокойно она говорила с людьми, которые были старше ее минимум в два раза.
Куда девать Эдисона? девушка, которая несла мопса на руках, озиралась по сторонам в поисках человека, готового принять эстафету по присмотру за животным. Мне нужно встретить курьера на входе, если никто не возьмет, я его курьеру и сдам.
Давай я возьму, человек собаке друг, поспешно отозвалась я, опасаясь за судьбу ничего не подозревающего, звучно сопящего Эдисона.
Девушка с радостью сдала мне мопса и, освобожденная, убежала по делам.
В холле было несколько дверей, ведущих в концертный зал, с Эдисоном под мышкой я вошла в дверь с надписью «партер» и оказалась прямо перед сценой.
Это был один из самых больших концертных залов, в которых мне доводилось побывать. Внутренняя отделка его была выполнена из тонких пластов дерева, при соединении образующих на внешних частях интерьера паттерн из перемежающихся узких темных и светлых полос охристых оттенков. Поддерживая мягкую пластику белого холла, по боковым сторонам помещения волнами ложились округлые горизонтальные линии балконов в три этажа. Передо мной располагались ряды огненно-рыжих бархатных кресел, спускавшихся под небольшим наклоном к сцене и ярким пятном разбавлявших спокойную земляную гамму интерьера. Высоко над креслами в потолке было большое круглое отверстие, перекрытое матовым стеклом и тонкими деревянными пластинами. За счет такой конструкции солнечные лучи, проходя сквозь нее, претерпевали некую трансформацию и проникали внутрь мягким рассеянным светом, как на картинах мастеров эпохи ренессанса.
Перед сценой, помимо меня, стояли еще несколько человек и сосредоточенно обсуждали какие-то технические моменты, то и дело щурясь на софиты и указывая рукой на черные гроздья свисавших с потолка усилителей звука.
В центре сцены стоял Сергей. Вынужденная задержка тяготила его, и, видимо, в попытках принять сложившуюся ситуацию, он крутил в руках то перед собой, то за спиной длинный кусок тонкой пластиковой трубки, время от времени подкидывая ее в воздух. Увидев хозяина, до сих пор абсолютно равнодушный к происходящему Эдисон стал сопеть интенсивнее и от переполнявшей его радости задергал лапками в воздухе, так что держать его на руках больше не было решительно никакой возможности: я поставила его на край сцены, и он со скоростью, сильно превышающей ту, на которую природой была рассчитана длина его лап, засеменил к объекту своего обожания. Надо сказать, в мире Эдисона не было другого бога, кроме Сергея, однако по причине занятости и постоянных разъездов своего хозяина Эдисон, как олимпийский факел, перманентно переходил из рук в руки всех членов команды проекта и смиренно сносил свою судьбу ради таких мимолетных встреч, как эта.
Сергей потрепал своего любимца за ухом и с надеждой посмотрел на группу людей перед сценой. В этот момент, придя к всеобщему согласию и утвердившись в правильности принятого решения, один из них дал отмашку, и долгожданный луч мощного прожектора белым пятном высветил место, где стоял Сергей с прижавшимся к его ногам Эдисоном.
Нам нужно, чтоб вы что-то говорили, в процессе мы отрегулируем звук, прозвучал глухой голос звукорежиссера с высоты рубки, располагавшейся над последним балконом напротив сцены, что угодно, например, вашу вступительную речь.
Раз-раз, Сергей проверил работоспособность микрофона, слегка откашлялся и начал: Наш проект называется Анимара
Глава 3. Кролик в Праге
Я проснулась от того, что жаркие лучи полуденного августовского солнца, проникнув внутрь моей комнаты через высокое деревянное окно, переместились мне на лицо, как бы напоминая, что день уже давно начался, а в моей жизни еще ничего не случилось. Я с досадой вспомнила, что забыла вечером задвинуть шторы, и зарылась поглубже в одеяло какое солнцу до меня дело, не все ли ему равно, пусть идет к другим тысячам таких же, как я, людей, которые не могут найти себе занятие, стоящее подвига раннего утреннего подъема.
Так размышляла я теплым августовским днем в маленькой комнате под самой крышей старого особняка, располагавшегося в исторической части Праги.
Чуть больше месяца назад я защитила диплом на факультете медиа и коммуникаций, который, как мне казалось, должен был стать началом новой жизни жизни, в которой я сама выбираю, где мне быть и чем заниматься. По мере приближения к черте окончания учебы у меня появлялось все больше и больше желаний, идей, планов о том, что я буду делать в этом заветном «после», однако когда это «после» неожиданно обрушилось мне на голову, я с удивлением обнаружила, что в том уголке моего сознания, где я хранила свои желания, куда я приходила изо дня в день любоваться своими сокровищами, периодически пополняя эту коллекцию новыми находками, вместо переливающихся страз лежали серые камни. Так я провела в Москве месяц недоумевая, куда делись мои драгоценности, были ли они там вообще и какой закон физики мог объяснить явление, создававшее завораживающую игру света на поверхности простой гальки.
Одним из груды таких камней-перевертышей была поездка в Прагу. Идея оставаться третий месяц лета в Москве в любом случае казалась мне бесперспективной, поэтому в начале августа я отправилась в Чехию в надежде отыскать нечто, способное заполнить пустоту на месте выброшенных за ненадобностью камней.
Под окнами раздался грохот, а затем сменивший его звук ударов молотка по железной поверхности. Под одеялом от этого звука было не спастись. Я подошла к окну и с усилием распахнула створки. В комнату ворвался свежий воздух, а вместе с ним все звуки и запахи мерной европейской жизни: на соседней улице слышался стук колес проезжающих мимо трамваев, пахло свежей выпечкой, в кафе на противоположной стороне узкой улочки, куда выходили окна моей комнаты, тихо играла музыка. Прямо подо мной на первом этаже располагалась пекарня, в тот момент ее хозяин, грузный мужчина с пышными усами и в белом фартуке, стоял на стремянке с молотком в руке и пытался закрепить над входом в заведение увесистый чугунный крендель, с некоторой периодичностью оглашая улицу звуками ударов металла о металл.
Я чувствовала, как этот звук с каждым ударом отчеканивал во мне желание бежать вон из дома затеряться в улицах этого города, спрятаться в углу кафе куда угодно, лишь бы остаться наедине со своим внутренним течением чувств, прожить их сполна, пускай даже и в окружении людей, которые также заняты проживанием собственного калейдоскопа состояний, сменяющих друг друга цветными стеклышками.
Я надела на себя первое, что попалось под руку, и с сожалением покинула свое пристанище.
Мой любимый способ исследовать новый город фланировать. Такой вид передвижения имеет схожую природу с ходом наших мыслей: в голове идет непрерывный ассоциативный ряд, и каждая последующая мысль вытекает из предыдущей, основываясь на механизмах, образованных сложными конструктами нашего опыта, в процессе приобретая этот опыт и усложняя этот конструкт.
Я вышла на улицу. По левую руку от меня улочка шла прямо и вливалась в широкий проспект с оживленным движением и снующими туда-сюда толпами туристов, справа она сужалась и заманчиво заворачивала куда-то в сторону. Туда я и отправилась. По бокам теснились пастельные домики с оранжевой черепицей, люди сидели за столиками возле кафе, ведя неторопливые разговоры за чашкой кофе с теми, кому они решили отдать бесценные минуты солнечного выходного дня.
Тут же плотными рядами стояли сувенирные лавки со стандартным набором футболок и магнитиков, исписанных признаниями в любви Праге, Чехии, маме с папой и Бобу Марли. В одной из них этот набор довершала стойка с эпатажными маленькими сумочками в виде кроликов, сделанных из искусственного белого меха.
Заметив то, что я задержала взгляд на сумочках, и не считав моего чисто культурологического к ним интереса, продавщица взяла белого кролика за болтающиеся уши и демонстративно покрутила им перед собой. К одному из ушей кролика крепилась бирка с нарисованной на ней маркером цифрой три.
Я сдержанно улыбнулась продавщице, поощрив тем самым ее старания, и продолжила свой путь. Улица, выложенная неровной брусчаткой, по окружности загибалась направо и в конце концов уперлась в большой каменный дом, облагороженный зеленой изгородью из декоративного кустарника. На ветке одного из них развевались на ветру три белых ленточки, оставленных здесь романтически настроенными туристами, страстно желавшими когда-нибудь вновь посетить этот город. Невольно вспомнив бирку на ухе кролика, я подошла ближе и раздвинула руками ветки за изгородью оказалась неприметная для постороннего наблюдателя узкая лестница, ведущая под дом. Я пролезла сквозь плотную стену кустарника и спустилась вниз. После жаркой улицы на меня пахнуло подвальным холодом, привыкшие к яркому дневному освещению глаза первое время не видели ничего, кроме света в конце коридора проход выходил на улицу. Этот коридор использовался дворниками для хранения всяческой хозяйственной утвари для уборки улицы метел, ведер, садовых инструментов. Стены кое-где были исписаны граффити. Я прошла всю длину коридора и вылезла с противоположного конца.
Лицевая сторона здания располагалась на углу оживленной улицы, выходящей на большую дворцовую площадь. По обеим сторонам тянулись, сменяя друг друга, зеркальные витрины, в одной из них, в окнах антикварного магазина, имевшего то же название, что и площадь, отчетливо вырисовывалось мое отражение: темно-русые с рыжеватым оттенком непослушные волосы до пояса, белая рубашка, свободные темно-зеленые штаны. Для моих двадцати четырех лет у меня была, как мне казалось, довольно подросткового склада фигура, и я изрядно сутулилась. Заметив это и сейчас, я выпрямилась и для пущего эффекта подняла голову. Мой взгляд упал на балкон, нависавший над козырьком антикварного магазина, на балконе жевал капусту и наслаждался временно предоставленной ему свободой белый кролик
Расстилавшаяся передо мной площадь, в честь которой назвали магазин для любителей атмосферной старины, была одной из самых старых и любимых туристами площадей Праги. Люди здесь неспешно прогуливались, то и дело показывая друг другу какую-нибудь примечательную особенность окружающей городской архитектуры, фотографировались или сидели прямо на нагретой солнцем брусчатке, наслаждаясь заслуженным бездельем выходного дня.
Я помню каждую деталь этой картины. Помню, как девушка в легком голубом платье пускала мыльные пузыри и они разлетались по всей площади все окружающие, улыбаясь, тянули к ним руки. Помню, как старушка в широкополой фетровой шляпе с ожерельем из крупного жемчуга, сидя на ступеньках памятника посреди площади, отщипывала морщинистыми руками от буханки хлеба кусочки и бросала их слетавшимся к ее ногам голубям.
Я помню все, потому что это был момент, когда я впервые услышала этот звук. Казалось, он давал голос вещам, которые его не имеют так звучали радужные переливы на поверхности мыльных пузырей, взмахи крыльев голубей, тепло каменной брусчатки. Этот звук был чем-то изначальным, древним, нанизывающим на себя, как на нитку, жемчужины явления, предметы, людей, события, и в то же время отражающим настоящее правду момента, раскрывая ее из самой глубины.
Я стояла в оцепенении несколько секунд, силясь понять, кажется ли мне все это или этот звук действительно существует в реалиях этого города, этого пространства, этого времени, где я находилась. Наконец, определив, с какой стороны находится его источник, я двинулась туда.
На противоположной стороне площади сидела девушка. Ее пепельно-белые волосы чуть колыхались на ветру, тонкие пряди падали на светлую кожу лица, подчеркивая изящные скулы и слегка заостренный подбородок. Она напоминала мне искусное старинное изделие из китайского фарфора, которое боишься брать в руки, потому что толщина материала настолько ничтожна, что одним неловким движением можно разрушить усилия многих месяцев работы великих мастеров. На коленях девушка держала круглый металлический предмет, представляющий из себя две соединенные выгнутые полусферы с вдавленными в поверхность овальными плоскостями. Он и был источником магического звучания. Хрупкие пальцы девушки быстро перемещались по поверхности инструмента, едва касаясь металла. Из-под них лилась мелодия, певучая, воздушная, обволакивающая все вокруг какой-то невыразимой нежностью, но в то же время в ней чувствовалась и невероятная сила, способная снести все преграды на своем пути. Казалось удивительным, как такая сила может быть заключена в теле этой хрупкой девушки.