13-й номер, 3 мая, после полудня (и обезболивающего)
Утром оказалось, что уже опять не утро, а два часа дня, и в номере я одна. А еще что над глазом у меня теперь синяк. Довольно аккуратный, зато большой и фиолетовый. Цвета первых весенних грозовых туч, которые так любил то ли Фет, то ли Тютчев.
Я сделала селфи с фингалом, отправила его сестре Антонине и сопроводила вопросом: «Гроза в начале мая это Тютчев или Фет?» Когда сообщение уже уходило, я поняла, что посылаю всю эту красоту не Антонине, а Антону, своему уже бывшему бойфренду. Который, между прочим, ничего так и не ответил на мое уведомление о разрыве. На этот раз Антон среагировал мгновенно. «Тютчев», написал он. Потом долго что-то набирал, судя по бегающим точкам. Наверное, решил все же объясниться или хотя бы спросить, откуда синяк и не бьет ли меня новый мужчина. Наконец, пришел такой вот текст: «Кстати, Тютчев и Фет родились в один день с разницей в семнадцать лет. А отца Фета (фамилия которого, к слову, была Шеншин) звали Афанасий Неофитович. Меня это поразило когда-то. Как и то, что, если вчитаться, лирика у них совсем разная» Не успела я опомниться, как Антон в качестве ответа на мое сообщение «Встретила другого. Извини» прислал грустный смайл. А потом написал еще: «Лечи глазик».
Люди, которые наивно думают, что умеют мирно расставаться! Это вы еще не знаете Жозефину Козлюк и Антона Полякова, абсолютных мировых чемпионов в дисциплине «быстрое прощание».
Вошел Боря я уже начала беспокоиться, куда это он делся.
Доброе утро, улыбнулся он и сел на кровать. Я не стал тебя будить. Как ты?
Выгляжу как лицо домашнего насилия, а чувствую себя неплохо. Хорошее обезболивающее твоя Кузнецова мне прислала.
После вчерашнего она уже не моя Кузнецова, а наша. Покорена тобой и твоей стойкостью.
А я стойкостью их стеклянной двери. Жозефина била-била, не разбила.
Боря притянул меня к себе, чуть тронул губами мой больной глаз и так же нежно поцеловал здоровый:
Там о тебе все спрашивают внизу. И Ольга, и Васька. И даже Афанасий.
Неофитович? уточнила я.
Скорее всего, ответил Боря. А ты что делаешь? Давно проснулась?
Да только что. Переписываюсь с Антоном.
А, понятно, помедлив, сказал Боря. И больше ничего не спросил. Только рука его, обнимающая меня, застыла на миг. Как пару недель назад, в моем офисе, когда я сначала думала, что на ресепшен ждет собака шпиц, а потом взяла Борю под локоть и решила, что ему это неприятно.
Почему-то мне важно было прояснить ту ситуацию. Так что я выпрямила спину и села так, что теперь не Боря обнимал меня, а я его. Мне было не видно его лица, и хорошо, так проще говорить:
Помнишь, мы ходили во МХАТ недавно? Ты заехал за мной в офис, случилась путаница со шпицами. Я не сильна в выяснении отношений, но в общем мне показалось, что у тебя тогда, прости за пафос, прошла ко мне любовь.
Надежда, почти сразу ответил Боря. Не любовь пропала, а надежда. Сначала на ресепшен со мной как будто поговорил еврейский бог: «Жозефина Геннадьевна сказала, что Шпиц ей не нужен». А потом ты пришла. Чудесная, веселая, шутила, немного флиртовала, и явно по-дружески: «Ой, ну что ты, ты мне всегда нужен». До тех пор я надеялся, что у нас что-то получится. А после твоего «ну что ты» понял, что нет. И закрыл для себя эту тему.
Боря услышал еврейского бога и прекратил игру в одни ворота. Или (еще одна спортивная метафора) ушел со скамейки запасных. Странно, что я это раньше не поняла. Ну, я много чего не понимала до Воронежа.
Встречный вопрос можно? Боря явно волновался, кашлянул даже. А что, собственно, изменилось? В смысле, почему ты вдруг вчера
Ох, вздохнула я, сползла вниз и прилегла на Борино плечо. Не вчера, в Воронеже еще. Когда ты про учителя говорил.
Про Байрона? удивился он.
Угу. Ты был такой серьезный и Трудно объяснить, не умею я. А Антон пишет мне какую-то ерунду про Фета и велит лечить глазик. Не бери в голову.
Боря посмотрел на меня благодарно:
Ну и хорошо. Можно я буду звать тебя Одноглазый Джо? Уменьшительное от Джозефины. И для закрепления успеха почитаю тебе вслух что-нибудь серьезное. Библию там или инструкцию к телевизору А пока давай закажем завтрак в номер. Что ты хочешь?
«Наполеона», подмигнула я целым глазом. Теперь-то я с ним справлюсь!
Глава третья
Из жизни босикомых
Сочи, 3 мая, целый день
После завтрака я наконец-то (впервые за три дня) увидела Сочи. Мы вышли из отеля и часа полтора бродили по старому центру, по улицам, которые мне хотел показать Боря. Чайковского, Цветной бульвар, Новоселов, Гагарина, Конституции, Воровского, Роз, Парковая, Островского, Карла Либкнехта. Я ходила, читала таблички и рассматривала палисадники, где что-то, как и обещала Ольга Кузнецова, постоянно распускалось. Особенно розы, и не только на соответствующей улице. Сочи и так полон цветов и всякой зелени, а к пальмам там можно патриотично припадать вместо берез. Но жителям, видимо, этого мало, и они догоняются палисадниками. Оккупируют всю свободную землю, на каждом ее пятачке высаживают что-нибудь красивое и любуются потом. Вот и я ходила любовалась цветами, кустами, деревьями, самодельными садиками и охраняющими их зайцами из пластиковых бутылок. Ладно, это был один заяц на улице Новоселов, но уж очень он был хорош!
Я совсем другим представляла себе Сочи не таким спокойным, зеленым и розово-пятиэтажным. Думала, его давно вытоптали толпы курортных олегов с подкопчеными спинами, зудящими женами и мечтами уровня «протянуть на пиве до вечера и разговеться, наконец, водкой».
Ну, этого добра тоже хватает, сказал Боря. Особенно в сезон. Но Сочи хорош тем, что здесь есть где затеряться.
И мы шли и терялись в палисадниковом гетто. Его потихоньку обступали новостроящиеся стеклянные и каменные великаны, но листья магнолий и пальм скрывали город от великаньего войска, огромные сосны стояли в дозоре, а заяц с улицы Новоселов держал оборону.
Боря показал мне школу на Цветном бульваре, где они учились с Кузнецовыми, а также пятиэтажку на улице Новоселов, в которой жили Ольга и Вадим, и, наконец, дом своей тети. Он стоял прямо за школой. У подъезда куст жасмина, пара розовых кустов и самодельная ржавенькая арка, увитая, естественно, цветами. По тротуару задумчиво бродил небритый дедок в телогрейке, подметал его большим пальмовым листом. Два темноволосых и крайне загорелых мальчика играли у ограды. Старший держал младшего за руки, тот пытался вырваться и нудел: «Отпусти-и-и!», а захватчик в тон ему пел: «И забу-удь!» Боря блеснул очами, большой мальчик тут же отпустил (и забыл) маленького.
Мы остановились у подъезда.
Я здесь год не был, сказал Боря. Не заходил в квартиру.
Вот сейчас и зайдешь, решила я и немного его подтолкнула.
Боря, пригнувшись, прошел под аркой, я за ним. Мы поднялись на последний этаж, встали у коричневой двери с номером пятнадцать. Я почему-то думала, что он позвонит сейчас в старомодный синий звонок забыла, что звонить уже некому. Боря достал из джинсов ключи, открыл, пропустил меня вперед.
На полке в прихожей стояла фотография веселого черноглазого ребенка, которого я сразу узнала.
Ну да, подтвердил Боря, проследив за моим взглядом. В детстве я был кудряв.
В большой комнате Борино кудрявое детство было представлено шире. Я насчитала семь его фотографий и в школьной форме, официальные, и летние, любительские. На одной он был изображен рядом с красивой строгой женщиной в льняном брючном костюме и белых туфлях на квадратном каблуке.
Это тетя? спросила я.
Нет, ты что, это мама. Тетя нас сфотографировала у Морвокзала.
А ее фотографии есть?
Да, в альбоме где-то. А, и вот здесь, за стеклом.
Я осторожно отодвинула дребезжащее стекло старого буфета так чтобы не упали выстроенные в ряд цветные фигурки дельфинчиков, и достала снимок.
Они с мамой что, близнецы? поразилась я. Лица у сестер были почти идентичными, только выражение совсем разное. Прямо лед и пламень.
Нет, тетя старше на пять лет, ответил Боря.
И теплее на пятьдесят градусов, чуть не сказала я. Вместо этого спросила:
Как звали тетю?
Тетя Миля. Эмилия Львовна. А мама Оделия.
Эмилия и Оделия! Красиво. Большинство девочек в детстве хотят, чтобы их звали примерно так.
Ты-то, наверное, не хотела, предположил Боря.
Нет. Я хотела быть Катей или Машей. И чтобы от меня все отстали с вопросами.
Боря неожиданно поцеловал меня в макушку и пошел на кухню, я услышала, как засипел чайник.
Я села на диван, потом передумала, встала, открыла первый попавшийся ящик буфета. Вытащила оттуда еще одну фотографию усталого худого мужчины с грустными глазами. Внизу она была подписана: Шевелев А. И.
Вернулся Боря, увидел нас с Шевелевым и вдруг рассмеялся:
Пока я ставил чайник, ты раскрыла семейную тайну. На это тебе потребовалось тридцать секунд, а нашей семье тридцать лет.
Семейная тайна вот этот мужик? не поверила я.
Да, доктор Шевелев Алексей Игнатьевич. Главврач больницы, в которой тетя работала медсестрой. Ее большая и единственная любовь. Все вокруг думали, что тетя Миля старая дева. У нее же не было детей, она никогда не была замужем. И однажды выяснилось почему. Встретила этого доктора еще в юности и любила до самой его смерти. А скорее всего, и после нее тоже.
Он, конечно, был женат?
Ну естественно. Но ответные чувства испытывал. Когда моя мама об этом узнала, не разговаривала с тетей Милей два года. Она у меня женщина строгих нравов.
Ничего себе. А ты знал о докторе Шевелеве?
В пятнадцать лет узнал. Приехал к тете раньше на день точнее, приехал как надо, но они там что-то с датами напутали. Забегаю в квартиру и вижу задумчивого доктора в семейных трусах. Я с ним был хорошо знаком, тысячу раз к тете в больницу заходил.
И что он?
Спросил, хочу ли я яичницу. Я хотел.
Понятно теперь, отчего доктор такой усталый. С ума сойдешь столько лет врать.
Кстати, эту фотографию, Боря кивнул на Шевелева, тетя Миля украла со стенда «Ими гордится Сочи». Сама хотела им гордиться, в одиночку. Ну и была немного хулиганка, очень к тому же романтичная.
А откуда мама узнала про семейного доктора в семейных трусах? Не от тебя же.
Нет, конечно. Тетя Миля сама потом рассказала. Может, боялась, что я проболтаюсь, а может, просто надоело молчать. Мне она тогда, отправив доктора Шевелева домой к жене, велела одно: «Никогда так не делай. Не разбрасывайся. Скорее всего, ты такой же однолюб, как я и твоя мать. Поэтому выбирай лучше. И пусть твой единственный любимый человек будет для тебя свободен». Я прямо дословно тогда запомнил от шока. А она надела фартук и пошла печь сырники. У нее отличные и уникальные сырники получались. Маленькие, пышные, пахли ванилью и радостью они пахли. Я спрашивал рецепт, она что-то бормотала про девятипроцентный местный творог, но, похоже, рецепта не было, все делала на глаз.
Мама не пробовала повторить? спросила я про сырники, чтобы не спрашивать больше про доктора Шевелева.
Да я их при ней не упоминал мама и так немного нервничала, когда я о тете говорил. Ревновала, видимо. Но к морю регулярно отправляла, потому что ребенок должен дышать чем-то, кроме Воронежа.
Тетя тебя очень любила, я кивнула на ряды его фотографий.
Да, и я ее. Иногда к концу лета, забываясь, называл мамой. Это был наш секрет.
Доктор А. И. Шевелев на снимке печально усмехнулся знал толк в секретах.
Боря замолчал: чайник на кухне свистел, а он не реагировал.
Слушай, не пей пока чай, сказала я. Сейчас приду.
Когда я вернулась, Боря спал в маленькой комнате на диване видимо, на том же, на котором всегда спал летом у тети. Я прокралась на кухню, нашла фартук, пооткрывала немного дверцы и приступила к экспериментам.
Боря пришел на запах. Выглядел пораженным и беззащитным, я даже немного испугалась за него вдруг подумает, что тетя Миля ожила, а потом огорчится.
Это те самые сырники! сказал он, взглянув на них. Потом попробовал один прямо со сковородки и подтвердил: Те самые! Как тебе удалось?
Я пожала плечами не все же ему меня удивлять. Я просто сходила в ближайший продуктовый магазин, маленький, затрапезный, хардкорный. Спросила там у женщин за прилавком, какой девятипроцентный творог они посоветуют. Продавцы проявили недюжинное участие, стали наперебой мне что-то втолковывать и вручили две липких пачки лучшего, по их мнению, местного творога. Я купила и все остальное для сырников, и дамы из магазина сложили продукты в пакет и сочувственно сказали: «Удачи, милая». Выйдя на улицу, я поняла, в чем дело. Явилась несчастная девица с подбитым глазом, просит творог. Девятипроцентный ясное дело, с другим ее домой не пустят. Вот и помогли мне добрые женщины, спасибо им.
На кухне тети Мили я просто налепила сырников, следуя описанию, которое дал Боря. Маленьких. Я вообще умею готовить, и люблю.
Это волшебство, сказал Боря на шестом сырнике.
Я химик по образованию, напомнила я. А сейчас работаю в компании, которая производит молочные продукты.
Ты мне магию не разрушай, попросил Боря и потянулся за седьмым.
Тетя Миля с фотографии хохотала и смотрела на меня лукаво, но одобрительно.
Вечером мы все-таки добрались до моря. Я хотела посмотреть закат. Мы сидели у воды прямо на камушках. Небо показало разноцветное шоу, солнце поклонилось и ушло.
Однажды тетю Милю спас дельфин, сказал Боря. Она лежала в море на надувном матрасе. Качалась на волнах. А у нас все в семье умеют засыпать в любой момент в любой ситуации. И вот она уснула. Проснулась вот так же, на закате оттого, что кто-то упорно толкает матрас. Смотрит берег уже далеко. А будит ее дельфин. Мол, дамочка, ты что, давай отсюда, тебе еще жить да жить. Она стала грести к берегу, дельфин какое-то время плыл рядом, потом отстал. Возможно, помахал плавником. Или покрутил им у виска если у него такой есть. Тетя Миля благополучно добралась до пляжа, пошла домой и прожила еще много лет. А дельфина с тех пор считала своим тотемным животным В последние годы я редко к ней приезжал, не получалось. Приехал прошлым летом, когда она заболела. Пытался уговорить ее на Москву, на Израиль, она ни в какую. Да и поздно было. В общем, я остался до конца. Она еще радовалась: «Ты опять летом в Сочи! У нас с тобой опять каникулы!»
Я бросила в море камешек. Не добросила.
Рядом с камешком обнаружился кусок зеленого стекла. Острый, не обкатанный водой. Я взяла его и стала озираться где бы найти урну. Всегда собираю и выбрасываю опасные штуки. Сестра Антонина, кстати, тоже: ее сын Кузя однажды поранил руку о стекло на детской площадке. А я в детстве мирно играла во дворе в прятки, бежала к сараям выручаться, поскользнулась и шлепнулась прямо на острое бутылочное донышко. У меня до сих пор шрам на бедре. И чудесные воспоминания о дворовых играх.
Сейчас, погоди, сказала я Боре, крутя головой. Мания такая у меня.
Ага, знаю, кивнул он.
Что знаешь?
Про стекла. И про твой шрам. Я же его видел.
Э-э, уши мои загорелись. Не люблю такие разговоры. Что случилось в тринадцатом номере, остается в тринадцатом номере.
Да нет, засмеялся Боря. Ты мне его показывала, когда мы только познакомились.
Что ж, это на меня похоже. Здравствуйте, Борис, хотите, покажу вам задницу?
М-м, продолжала я тянуть звуки. Это когда? В Большом театре?
На балконе мы стояли в квартире Антонинки, курили. Пока они там отношения выясняли.
Здорово! Умею я оживить чужой праздник.
Не помню, призналась я. Предпочитаю забывать свой позор.
А я хорошо помню, мечтательно произнес Боря. Я в тебя тогда влюбился.
Он отнял у меня стекло, привстал и бросил его в далеко стоящую урну. Попал.