Врешь ты все, задиристо сказала я. Ты в меня влюбился на два часа раньше. Как только я тебе дверь открыла. Изменился в лице и остолбенел.
Конечно, остолбенеешь тут! Мне ж никто не сказал, что в квартире будет еще одна девушка. У меня не было для тебя букета. Я за ним сразу и пошел.
Ну вот, огорчилась я. А я-то думала.
Всего-то два часа разницы, Джо. И понравилась ты мне сразу. Но влюбился когда увидел шрам.
Чем же он тебя так поразил? Напомнил формой полумесяц?
Угу, Боря наклонил голову. Евреи исторически обожают полумесяцы.
Кто тебя знает, человека с историческим прозвищем Риббентроп.
В общем, нет, форма ни при чем, дело в содержании. И кое-что мне твой шрам действительно напомнил. Только придется продолжить сеанс неуместной честности. Не уверен, что надо, Боря на всякий случай обнял меня покрепче.
Давай уже, говори, поторопила я. Переживу как-нибудь твою честность.
Ну Короче, один человек уже показывал мне шрам.
Девушка?
Да.
Любимая?
Да.
Давно?
Да.
Эй, ты не рассказываешь! За такое интервью журналиста бы, например, уволили.
Ладно, слушай. Это случилось здесь, в Сочи, в 1991 году. Мне было пятнадцать лет, ей тоже. Она приехала из Норильска в начале лета, полтора месяца прожила в Сочи с мамой, а потом еще месяц с отцом. Ее родители разделили отпуск, чтобы она подольше побыла на море. Они снимали комнату у друзей моей тетки, на Цветном, около седьмой школы, в трехэтажке. Тетя однажды сказала, что вот, к Дроздовым приехала девочка, твоя ровесница, покажи ей хорошие пляжи, ты здесь все знаешь.
И ты показал. А она тебе за это шрам на попе
Я вообще-то был очень положительный и скромный. Настолько, что ее мама спокойно отпустила ее со мной на пляж. Мы поехали на Красный Штурм, это здесь недалеко, на автобусе. В автобусе молчали, стеснялись оба жутко, я слово боялся произнести. Вышли, разулись, пошли к бунам, сели там. Не на полотенце же располагаться, это считалось адским мещанством. Я нырнул, чтоб охладиться, выплыл, продолжаем молчать. Она так и сидит в сарафане. Говорю: раздевайся. В смысле, искупайся. И тогда она отвечает тихо-тихо: «Мне зимой операцию сделали, и на животе теперь шрам от аппендицита. А купальник раздельный» И чуть не плачет. Так она это непосредственно сказала, так мило, что меня как током ударило. Сижу, ком в горле. А сам болтаю почему-то: «Ты не переживай, у всех свои шрамы». Намекаю, значит, на свой несуществующий жизненный опыт. Она немножко успокоилась, сбросила сарафан, прыгнула в воду, вынырнула, счастливая. И дальше мы не расставались два с половиной месяца. Ездили на разные пляжи и поближе, на тот же Красный Штурм и Спутник, и подальше, на весь день в Лоо и Уч-Дере, на Семьдесят третий километр. По-моему, никогда еще я так много не ходил босиком, как в то лето. Иногда водил ее в кино и кафе. Но там нам нравилось меньше, в кафе ведь не спрячешься от людей. Возвращались мы поздно или очень поздно. Ни моя тетя, ни ее родители вопросов не задавали. А тетя еще и стала чаще брать ночные дежурства. Уходя, говорила: «Помни, я тебе доверяю»
Я хотела сострить в том смысле, что доверяла явно зря, но промолчала.
Два с половиной месяца в пятнадцать лет это много, продолжил Боря. Но лето наше все равно закончилось. Пятнадцатого августа она уехала. Как прощались, лучше не вспоминать. У меня температура держалась несколько дней, тетя была в ужасе. Думал, вернусь в Воронеж, станет легче. Но тут мои родители сказали, что надо остаться в Сочи и пойти здесь в школу. И я ходил а еще ходил мимо дома, в котором она жила, по бульвару и тропинкам, где мы гуляли
Вы с ней не переписывались? спросила я.
Поначалу да. Она обещала вернуться на следующий год. Но потом написала, что летом они переезжают в Питер. И дальше следы ее затерялись.
А вот у тебя остался след. Шрам даже, вздохнула я. Как ее звали?
Яся, сказал он негромко. Ярослава.
Боре нравятся девушки со шрамами и редкими именами. Наверное, я должна была ревновать и злиться, но ничего такого не чувствовала только нежность и гордость оттого, что со мной поделились сокровенным. Будто в благодарность за это Боря закончил рассказ так:
Яся была сильным потрясением. И после нее я так толком никого и не полюбил. Пытался, но не получалось. Думал ну все. Потратил единственный шанс в пятнадцать лет, чертов потомственный однолюб. А потом я встретил тебя. И мы пошли на балкон курить и заговорили о дворовом детстве. Ты рассказала, как упала, показала шрам на бедре. Тут же застеснялась, начала смешно извиняться мол, да, я всегда так делаю, демонстрирую миру свои лучшие стороны. Что-то еще сказала, а я стоял еле дыша. Чувствовал, как жизнь постепенно возвращается и любовь. Будто мне сердце заново запустили. И было еще новое ощущение что все это правильно и навсегда. Вот так.
Боря достал сигарету, долго не мог прикурить.
Ветер, сказала я. И холодно уже становится. Пойдем домой, мой хороший.
Часть вторая
Глава первая
Картина с маслом
Москва, 9 мая, после праздника
Домой в Москву мы вернулись под гром салюта. Город праздновал День Победы, а казалось встречал нас. Ура, явились, добро пожаловать, сейчас начнется реальная жизнь, бабах! Впрочем, отголоски ее стали доноситься уже с утра, когда мы только выехали из Воронежа. Сначала пошел ливень уверенный, плотный, шумный. Дворники мерседеса носились в истерике и плохо справлялись со своими обязанностями, дорогу почти не было видно. С полчаса мы ехали как по дну бассейна, в какой-то момент сдались и остановились на заправке. У входа в местный минимаркет под козырьком спокойно лежали две собаки и две кошки.
Это очередь на ковчег? спросил у них Боря, пытаясь открыть дверь, пропустить меня внутрь и сложить зонт одновременно. Черная кошка душераздирающе зевнула: проходите, мужчина, не задерживайте тут.
Пока мы сидели на пластиковых стульях за пластиковыми столами и размешивали пластиковыми палочками кофе в пластиковых стаканчиках, природа за окном бушевала и негодовала. А у нас начали вдруг разом звонить телефоны и пищать мессенджеры. Моя мама из города Белогорска Московской области хотела уточнить, проехала ли я поворот на Тулу он казался ей очень значимым. Борина мама из города Хайфа (Израиль) интересовалась, во сколько конкретно он будет в Москве. Девочки из моего отдела спрашивали в общем чате, когда мы выходим на работу и можно ли завтра не выходить. Боре названивали какие-то важные бизнес-люди и задавали важные бизнес-вопросы, так что он ежеминутно отходил к полке с газетами и журналами там было хоть что-то слышно.
Канитель с телефонами продолжилась, когда закончился дождь и мы сели в машину. Мир вдруг вспомнил о нас и теперь не давал забыть о себе. От Воронежа до Москвы нам с Борей толком некогда было поговорить. И мне его ужасно не хватало. Да, мы провели вместе двенадцать дней и восемь ночей, но этого мало. Я знала, что скоро работа и рутина. Никакого тебе больше Сочи, моря, роз и тринадцатого номера.
Жозефиночка, возвращайся! говорила Ольга Кузнецова, провожая нас у отеля «Журавленок». На двери кафе пока только временная вывеска, скоро торжественно откроем постоянную. Приезжай! Через недельку, а?
Мы повесим рядом мемориальную табличку «Наши двери всегда открыты для Жозефины К.», обещал Вадим Кузнецов.
«или кажутся ей таковыми», добавила я.
Мне казалось, что в Сочи я накопила радости лет на сто. Но по дороге домой она постепенно и безнадежно таяла. Будто я оставляла часть ее в каждом следующем городе Краснодаре, Ростове, Воронеже, надеясь вернуться потом по ней обратно, как по хлебным крошкам. К пробке под Домодедовом радости уже оставалось на донышке. Я грустно смотрела на Борю и скучала по нему заранее, поэтому сильно.
Может быть, все-таки у меня переночуешь, Джо? спросил он, когда пробка рассосалась и мы окончательно и бесповоротно въехали в Москву.
Да нет, на работу завтра. Одежда нужна, и выспаться хорошо бы хоть немного. У нас первое совещание в десять, а потом собеседования на ивента, три штуки подряд, эйчар завалил письмами. И конф-кол с бодрым иностранным начальством, у которого не было майских праздников.
Ивент, эйчар, конф-кол все эти слова были из забытой прошлой жизни и явно далеки от понятия «радость».
Ну ладно, тогда завтра вечером увидимся, согласился Боря.
Вечером ко мне приедут родители, вздохнула я. Привезут кота и останутся на ночь, потому что мама папу записала к офтальмологу в Москве, а без мамы папа по врачам не ходит.
А послезавтра?
М-м В пятницу если только, подсчитав, сказала я. До этого никак.
Значит, в пятницу. Тринадцатого, улыбнулся Боря. Хороший день.
Наверняка ему хотелось знать, чем я занята в среду и четверг, но он не спрашивал. Внимательно смотрел на светофор, ждал, когда загорится зеленая стрелка.
А ты ведь так и не пустил меня за руль своего икаруса, вспомнила я. Обещал!
Может, потому, что ты зовешь мою машину икарусом? в тон ответил Боря.
Да он огромный. И ему надо полтора парковочных места. Вот мой опель
Во-первых, я тоже не маленький, перебил Боря. И мне надо полтора твоих опеля. А во-вторых, я обещал пустить тебя за руль, если устану. Но в моей машине устать невозможно. Ты просто еще не попробовала ее водить!
И Боря, со значением посмотрев на меня, лихо свернул направо.
Поняла твою мысль, сдалась я. Не буду дразнить мерседес икарусом. И электричкой не буду. И фурой. Ты его сам-то как называешь?
Машина.
Изобретательно! Когда-нибудь спросим настоящее имя Ой. Шаболовка.
Так весело говорили про автомобили и вдруг приехали. Закончилось наше путешествие. И припарковать длиннющий мерседес в моем микродворе точно негде. Так что сейчас Боря меня высадит практически на ходу и уедет
Я поставлю машину где-нибудь поблизости и провожу тебя домой, сказал он. Ничего, если еще немного прогуляемся?
Лучшее в мире чувство не любовь даже. А благодарность. За то, например, что человек не хочет прощаться наспех, ищет парковку и повод побыть с тобой еще десять минут.
Парковка, к сожалению, нашлась быстро, в соседнем дворе. Мы с Борей шли от одной пятиэтажки к другой, как совсем недавно в Сочи. Только московские палисадники после сочинских казались лысоватыми, а в воздухе явно не хватало аромата роз.
Что-то я к тебе уже привык, произнес Боря подозрительно глухим голосом, когда я открыла дверь в подъезд.
Я молча обняла его, дверь захлопнулась.
Еще минут пятнадцать мы, как школьники, прощались у подъезда, потом он быстро отнес мои сумки в квартиру и ушел.
А я будто осиротела. Последняя капля сочинской радости упала на асфальт Шаболовки где-то под моим балконом и сразу высохла. Пришлось идти спать без нее.
Москва, 12 мая, Нехорошая квартира
Бедная ты моя девочка, как он мог! сказала сестра Антонина, и глаза у нее из синих стали серыми от злости.
Три дня я прожила без Бори. Работала, общалась с родителями, играла с котом. Стриглась, красилась, делала маникюр. Нормальная жизнь шла только я в ней почти не участвовала. Вроде бы занималась делами, разговаривала с людьми, но все это сквозь триста слоев воображаемой ваты.
Обычно я люблю свою работу. А тут еле высиживала положенные девять часов в нашем милом офисе на Якиманке. Каждый раз, когда кто-то из коллег приближался ко мне с намерением задать вопрос, я мысленно трансгрессировала куда подальше и мечтала о пульте, который умел бы выключать у людей звук.
Обычно я люблю своих родителей. Но в этот раз они были слишком заметными. Особенно мешали их бесконечные «Ген!» и «Лар!» (о, эта семейная манера звать друг друга из кухни, перекрикивая телевизор и шум чайника!). И да, мама с папой тоже задавали вопросы, от которых меня укачивало, как новичка в центрифуге. Как тебе, дочечка, Сочи, понравился? А купаться можно было? А магнолии цвели? А вот в наши годы купались и цвели! А-а-а!
Обычно я люблю своего кота Зайку. Он нелепый лысый сфинкс, многое в жизни повидавший и вечно жаждущий ласки. Майские праздники Зайка провел у моих родителей, соскучился и теперь вел себя, словно бешеная подушка-массажер. Преследовал меня, мурлыча и вибрируя, бодал тяжелой башкой и топтал через одеяло. Когда я выгоняла из кровати обижался и передавал в космос сигналы скорби. Утомил страшно.
Только мой парикмахер Лиля и мастер маникюра Лия вели себя тихо. Они профи: чувствуют, когда надо разговаривать с клиентом, а когда нет. Лиля лишь спросила, делать ли мне массаж головы, а Лия молча принесла успокаивающего чаю. Вот бы весь мир вел себя так же!
Массаж, однако, не помог вывести из головы тяжелые мысли, а чай особо не успокоил. Так что поговорить мне все-таки было нужно с сестрой Антониной. Они с Гошей вернулись из Ялты поздно вечером одиннадцатого, а двенадцатого после работы я отправилась к ней на «Курскую», в Нехорошую квартиру.
Я буду дома одна, обещала сестра по телефону. Приезжай, все спокойно обсудим.
Когда Антонина (в синей футболке и оттого необычайно синеглазая) открыла дверь, оказалось, что в квартире, кроме нее, находится еще пять человек и один попугай.
Тр-ри тысячи чер-ртей! подсчитал попугай, спикировав мне на плечо. Вообще-то он так здоровается, дурень серый.
Попугая сестра Антонина подобрала однажды на улице и оставила у себя. Зовут его Исаич, по национальности он жако, по убеждениям фрондер, диссидент и совесть компании.
Теперь ты точно пират, похвалила меня сестра. И глаз какой надо, и попугай. Проходи на кухню и не бойся, все уже уходят.
Кое-кто из «всех» действительно обувался в прихожей. Илюха, шестнадцатилетний двоюродный брат Антонины, существо мрачное, длинное и музыкально одаренное, не спеша зашнуровывало кроссовки одной рукой, а второй придерживало чехол с электрогитарой.
Помочь? спросила я. Он взглянул оценивающе и молча разрешил: так и быть, тетя, доверяю тебе ценный груз.
В прихожей появились Антонинин бойфренд Гоша, тоже с гитарой, и его отец Горан. Тут пора уточнить, что настоящее имя Гоши Гойко, фамилия Петрович, и он наполовину серб. Папа его обычно живет в Белграде, а последние несколько месяцев в Нехорошей квартире. Горан переводчик с японского на сербский, знает несколько языков, но вот по-русски не говорит. Мы давно привыкли к этому феномену и нам это не мешает общаться, тем более что господин Петрович человек легкий, добрый и располагающий к себе.
Жозефина, дорогая, выглядишь чудесно! воскликнул Горан по-английски и в доказательство трижды меня расцеловал.
Спасибо, смутилась я. А вы куда?
В клуб, ответил Гоша. Он работает в клубе «22.20» и живет рядом, в одном доме с Борей, этажом выше. Поджемим после концерта, потом папа у меня ночевать останется, а Илюху мы домой завезем.
Илюха, кстати, вас уже полчаса тут ждет, пробасил подросток из угла.
Тебе предстоит ехать на заднем сиденье мустанга с двумя гитарами, напомнил Гоша. Так что особенно не спеши и готовься: следующие полчаса мы будем вас туда засовывать.
О, мустанг починили! обрадовалась я.
Ну да, мы же на нем вчера и приехали. Отличных мастеров Риббентроп нашел.
О боже, теперь они будут говорить о машинах, закатил глаза Илюха.
Дорогой, кажется, тебе не хватает кислорода, миролюбиво сказал Горан. Пойдем подышим прекрасным майским воздухом!
Илюха с Гораном и гитарами отбыли дышать дождями и туманами, а сестра Антонина пришла провожать Гошу. Я сбежала на кухню, преследуемая попугаем.
На кухне две женщины мыли посуду. Я их обеих знаю плохо, зато с лучшей стороны. Они работают в детском центре «Бурато», куда ходит Антонинин сын Кузя, а место это хорошее. Высокая женщина постарше Марина Игоревна, директор и главный режиссер «Бурато», миниатюрная и помоложе Лена, администратор.