Правление Никона государством вызвало большое неудовольствие видных бояр. Знатнейшие бояре, видавшие различными приказами, должны были ежедневно являться к нему со своими докладами. Обстоятельные сведения о деятельности патриарха в это время дает архидиакон Павел Алеппский, сопровождавший в Россию Антиохийского патриарха Макария и пробывший с ним в Москве полтора года (с начала февраля 1655 г. до конца мая 1656 г.) В своем сочинении «Путешествие Макара» он пишет: «Прежде обыкновенно вельможи входили к патриарху без доклада чрез привратника; если он знал о посещении вельможи, то спешил к нему на встречу и после при уходе его провожал его до наружных дверей. Никон же заставляет вельмож долго ждать, пока не позволит войти, и они входят к нему со страхом и трепетом, и, изложив пред ним свои дела, стоя, удаляются, тогда как он все сидит на своем месте Если случалось, что не все министры собрались в совет к тому времени, когда раздавался звонок колокольчика, приглашавший их войти в палаты патриарха, то опоздавшим долго приходилось ждать, иногда на сильном холоде, пока патриарх не давал им особаго приказа войти: это мы видели собственными глазами, потому что в отсутствие государя наш господин (т.е. патриарх Макарий) ежедневно ходил к патриарху (Никону) осведомляться о здоровье государя и узнавать новости. В этих случаях, пока наш господин оставался у патриарха, министры стояли и дожидались вне патриарших палат. Когда же он дозволял им войти, то обращался к иконам и тихо прочитывал: «Достойно есть", между тем как министры кланялись ему в землю все вместе. Затем каждый из них подходил и кланялся патриарху отдельно и получал от него благословение. Разговаривал с ними патриарх стоя. Министры делали ему доклад о текущих делах и патриарх о всяком деле давал каждому свой ответ и приказывал, как поступить. Сколько мы могли заметить, бояре и сановники не столько боятся своего царя, сколько патриарха, и в некоторых случаях последняго боятся даже гораздо более»102.
Ко времени Никона уже было начато то дело, которое ему теперь приходилось довершить. Еще при патриархе Иоасафе (16341640 гг.) действовало 12 типографских станков (при Филарете 7), занятых изданием богослужебных и церковно-учительских книг. А патриарх Иосиф (16421652) стал производить исправления в богослужебных книгах в широких размерах. Возведя в ранг всероссийских святых местных патронов, Стоглав сделал объединительное дело только наполовину. Церковь стала единой, но в единой церкви должен был быть и единый культ, который и являлся на Руси, пожалуй, самым главным магическим элементом в веровании народа. Между тем за исключением трех главных догматов, установленных Стоглавом двоеперстия, двоения «аллилуйя» и хождение посолон (от востока к западу, по движению солнца), в остальном церковные чины разнились друг от друга. В каждой местности была своя традиция совершения культа, записанная в местных «харатейных» богослужебных книгах и освященная именами местных угодников. Положение осложнилось еще более, когда восточные патриархи, частенько приезжавшие в Москву за помощью, в XVII веке, стали указывать, что русские чины отличаются не только друг от друга, но очень сильно расходятся с греческими чинами. Эти указания решили дело. Нельзя было терпеть, чтобы русская церковь, «преемница» Византийской империи, попавшей под иго агарян, имела неправильные и различные богослужебные чины.
Это подтверждали и слова присланной в 1593 г. грамоты, подписанной всеми восточными патриархами и множеством греческих епископов по поводу установления в России патриаршества, найденной Никоном в «книгохранильнице»: «Так как православная Церковь получила совершенство не только в догматах боговедения и благочестия, но и в священно-церковном уставе, то справедливость требует, чтобы и мы потребляли всякую новизну в ограде Церкви, зная, что новины всегда бывают причиною церковнаго смятения и разделения, и чтобы следовали мы уставам св. отцев, и чему научились от них, то хранили неповрежденным, без всякаго приложения или отъятия»103. Поскольку русский и греческий чин отличались друг от друга, решили, что новизной грешит в первую очередь русский чин, следовательно, нужно было вернуться к греческому, к тому источнику, откуда Русь «получила» христианскую веру. Сын своего времени, Никон ничем не отличался по мировоззрению от окружающих. Для него все «великие церковные потребы», весь центр тяжести веры лежал именно в магической обрядности, он искренне хотел очистить веру и улучшить способ угождения божеству.
Ход исправления, принятый Никоном, только способствовал разрыву между старым разнящимся служением и новым единообразием. Дело в том, что за семь веков произошло наоборот, греческий чин изменился существенно, тогда как русский в мелочах. И когда невежественные справщики Никона стали исправлять русские богослужебные книги, следуя греческим, венецианским печатным издания, и лишь изредка заглядывали в немногочисленные греческие рукописи, притом расходившиеся друг с другом, стали получаться неожиданные результаты. Двоеперстие, которое было принято в Греции в X веке, заменилось троеперстием, вошедшим в Греции в употребление лишь в XII веке; все богослужебные чины стали короче, причем оказались выброшенными многие песнопения и формулы, которым придавался особенно магический характер. Некоторые службы, ранее совершавшиеся отдельно, были соединены вместе, например, девятый час и вечерня, литургия вся переделана: на проскомидии вместо семи просфор пять, в литургии оглашенной и литургии верных изменен весь чин сокращениями и перестановками. Изменению подвергся Символ веры: во втором члене уничтожен «аз» (рождена, а несотворена) и в восьмом исключено слово «истинного». Сугубую (двоичную) «аллилуйю» справщики Никона заменили «трегубою», хождение в крестных ходах не посолон, а против солнца. Имя Исус, которому также присваивали магическую силу как «спасенному» (спасительному) имени, было исправлено в Иисус.
В русской церкви культ всегда являлся доминантой, поэтому-то нетрудно понять, почему никоновские изменения чина были восприняты обществом именно как изменение веры. Противники Никона стояли на той же почве магизма, но только предпочитали «веру» освященную и оправданную русскими святыми. Ярким подтверждением тому является послание монахов Соловецкого монастыря царю Алексею в 1667 г. перед началом знаменитого Соловецкого бунта: «По преданию, государь, Никона бывшаго патриарха и по новоизложенным ево книгам проповедуют нам ныне ево никоновы ученицы новую, незнамую веру е (я) же веры не точию мы, но и прадеды и отцы наши до настатия никонона патриаршества и до сего времяни и слухом не слыхали, а в коем православии прародители твои государевы скончались и многия святыя отцы и чудотворцы наши Зосима и Саватий, и Герман и Филипп митрополит угодили Богу, и ту истинную нашу православную веру они похулили, и весь церковный чин и устав нарушили»104.
Два соборных попа из прежнего кружка, Лазарь и Никита (Пустосвят) имели терпение пересмотреть и сверить новые никоновские книги со старыми, и в результате они заключили: «нынешния мудрецы не мало что, но много: не оставиша бо во всех книгах ни однаго слова, ежебы не пременити, или не преложити. И гордо хвалящеся, глаголют, яко ныне обретохом веру, ныне исправихом вся»105.
Никон действительно был убежден, что он обрел новую правильную веру. Ему казалось, что достаточным тому залогом было его распоряжение положить в основу исправления древние харатейные славянские и греческие книги; воспользоваться печатными изданиями он разрешил только в виде подспорья, а контролировать справщиков не мог. Справщики же, помимо того, что переменили весь чин сообразно с греческим чином XVII в., сделали эту работу еще так небрежно, что не сверили новые книги друг с другом, допустили в них разночтения и варианты, и этим еще более повредили введению никоновского единообразия.
Сложности положения заключались еще в том, что реформы сами по себе были неприемлемы для огромной части тогдашнего духовенства, в особенности белого. Помимо того, что они вводили «новую незнамую веру», они практически были трудноисполнимы для многих клириков XVII в., т.к. многие попы были неграмотны, учились службам по слуху: переучивать по новым книгам, предлагавшим совершенно новые чины, было невозможно. Определенно это затруднение выражено в соловецкой челобитной: «и как и прежние игумены исстари служили, повыкли и мы божественныя литургии служить по старым Служебникам, по которым мы и сперва учились и привыкли, а ныне и по тем Служебникам мы старые священницы очередей своих недельных держати несможем, а по новым Служебникам для своей старости учитца несможемже, да и некогда, которое и учено было и того мало видим; а которые мы священницы и диаконы маломочны и грамоте ненавычны и к учению косны, по которым Служебникам старым многия лета училися, а служили с великою нуждею и Бога славили, а по новым книгам Служебникам, что прислал из Колмагор старец Иосиф, нам чернцом косным и непереимчивым сколко ни учитца, а не навыкнуть»106.
Был и другой фактор неприятия проводимых реформ. С самого вступления Никона на патриарший престол начались жалобы на его гордыню и корыстолюбие. Для него ничего не стоило, например, приказать собрать со всех церквей Московского государства 500 голов лошадей и преспокойно разослать их по своим вотчинам; он ввел новый оклад патриаршей пошлины, повысив ее до таких пределов, что «татарским обызом жить гораздо лучше», и требовал экстренных взносов на затеянную им постройку «мнимого» Нового Иерусалима и других монастырей. О его гордыне и жестоком обращении с клириками, приезжавшими в Москву по делам, ходили негодующие рассказы. В проведении своей реформы Никон стеснялся также мало. Первой его мерой, еще до опубликования новых книг, было публичное проклятие двоеперстников, затем последовало публичное надругательство над иконами не греческого письма: им Никон публично выкалывал глаза, а затем разбивал.
Противостояние зачалось именно на основе личностной неприязни. Митрополит Макарий пишет: «Никон решился приступить к исправлению наших богослужебных книг и церковных обрядов. Первая попытка в этом роде была сделана Никоном, спустя около семи месяцев после вступления его на патриаршую кафедру, и касалась только двух новшеств. Но при первой же этой попытке обнаружились и ярые противники Никона и начатаго им дела. Пред наступлением великаго поста 1653 г. Никон разослал всем церквам московским следующую Память [В ней указывалось] чтобы в св. четыредесятницу, при чтении известной молитвы св. Ефрема Сирина, православные не клали одних земных многочисленных (числом до 17-ти) поклонов, как делалось у нас тогда, но клали поклоны поясные, кроме только четырех земных. Память эта прислана была и в казанский собор протопопу Ивану Неронову. Неронов тотчас пригласил к себе протопопа Аввакума, который проживал у него, и других своих близких. Мы же, разсказывает Аввакум, задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали Вот кто явились противниками Никона и как они начали борьбу с ним! Что-ж подвигло их на эту роковую борьбу? Ужели одна привязанность к тем двум обрядам и обычаям, которые хотел изменить Никон? Мы уже упоминали, что протопопы, казанский Неронов и благовещенский Вонифатьев, были при патриархе Иосифе самые авторитетные люди в московском духовенстве, сильные пред патриархом и царем, и что к ним и под их покровительство стекались и другие, преимущественно иногородные протопопы, каковы были: Аввакум юрьевский, Данил костромский, Логгин муромский, составляющие вокруг них братию. В числе своих близких и друзей временщики-протопопы считали и Никона, новаго царскаго любимца, пока он был архимандритом и даже новгородским митрополитом. Но когда патриарх Иосиф скончался, эти мнимые друзья Никона, воспользовавшись его отсутствием из Москвы, повели козни, чтобы не допустить его до патриаршества. Никон, по возвращении в Москву, узнал о кознях, и как только сделался патриархом, то не стал, по выражению протопопа Аввакума в его автобиографии, пускать к себе бывших друзей своих и в крестовую. Такого унижения и оскорбления не в силах был перенести Неронов с своими приближенными, и они ждали только случая отомстить Никону. Случай, как им казалось, представился. Никон разослал Память духовенству: они написали на нее опровержение из книг, выставляя ее, конечно, еретическою, и подали свою рукопись государю, разсчитывая уязвить Никона и повредить ему. Но ошиблись в разсчете: Никон остался в полной силе, а только еще больше раздражился против своих бывших друзей. И началась борьба преимущественно из личных побуждений, которая потому, как скоро увидим, в самом уже начале своем приняла с обеих сторон самый резкий характер. Но достойно замечания, что Никон в этот раз как бы не обратил внимания на поступок своих врагов, не потребовал их на суд за оказанное сопротивление архипастырскому распоряжению и вовсе их не преследовал»107.
Однако Никон вскоре прозрел и на происки против него стал предпринимать решительные адекватные меры. Первый в столкновении с патриархом пострадал протопоп Логгин, арестованный по обвинению в оскорблении святыни муромского наместника в июле 1653 г. Вступившегося за него протопопа Ивана Неронова арестовали через две недели и, обвинив в клевете на патриарха, водворили в Новоспасский монастырь. Аввакум, не допущенный после этого к служению, «завел свое всенощное» в сушилке, находившемся на дворе сосланного Неронова. Переманил он к себе некоторых прихожан казанской церкви, зазывая через них и других, говоря: «в некоторое время и конюшни-де иные церкви лучше». За такое нарушение канонов собор осудил его. Логгину и единомышленному с ним Даниилу Костромскому патриарх лично «остриг голову» в соборной церкви. Они были сосланы, первый в Муром, второй в Астрахань. Подобному наказанию должен был подвергнуться и Аввакум, но царь в самом храме упросил Никона не стричь его. Он был сослан с семьей в Тобольск.
Подводя итоги этому делу, митрополит Макарий пишет: «Если протопоп Неронов подвергся церковному наказанию вовсе не за ревность по вере, а за величайшее оскорбление патриарха пред лицем целаго собора, то и три другие протопопа, Даниил, Логгин и Аввакум, пострадали точно так же вовсе не за ревность по вере, а за то, что вздумали защищать пред царем, в укор патриарху, своего до крайности виновного патрона, а еще более за то, что дерзнули устроять самочинное сборище»108. Царский духовник протопоп Вонифатьев в этом деле не поддержал своих друзей. Исполняя поручение государя, он уговаривал Неронова смириться, но тот остался непреклонным. Сослан был в Соловецкий монастырь и князь Львов.
По вопросу правомерности исправления книг в апреле 1654 г. был созван собор. На соборе, происходившем в государственных палатах, председательствовали царь и патриарх, присутствовали 5 митрополитов, в числе их Сербский Михаил, 4 архиепископа, епископ Коломенский Павел, 11 архимандритов и игуменов, 13 протопопов, «туже и царскому сунклиту предстояще».
На вопрос патриарха, надо ли добиваться единообразия греческих и славянских книг, собор единодушно ответил: «Вси едино отвещали достойно и праведно исправити противостарых харатеиных и греческих И мы також утверждаем бытия якож греческия и наши старыя книги и уставы повелевают»109. Вследствие чего надлежало собрать из русских обителей древние русские книги. Суеверы пытались остановить патриарха Никона. Во время моровой язвы они распространили слухи, будто бы в небесном видении велено остановить печатание исправленных книг. Против них было возбуждено дело, и они спутались в показаниях. «И то знатно, что они солгали, и вы б впредь таким небыличным вракам не верили; а что они ж в речах своих говорили, чтоб запечатать книги, и Печатный двор запечатан давно и книг печатать не велено для морового поветрия, а не для их бездельных врак»110 писал 7 сентября 1655 г. Никон боярину М. П. Пронскому.