За четырнадцатый век Шенкурский погост умудрился так подрасти, что в конце века в Устюжском летописце он назван Великим. Наверное, потому, что устюжский летописец из своей Устюжны дальше какого-нибудь Весьегонска, которого тогда и на свете не было, не выезжал ни разу. В четырнадцатом веке в Шенкурске по грамоте новгородского архиепископа была построена деревянная церковь во имя архистратига Михаила.
Город Вага
После битвы на реке Шелони, в которой московские войска наголову разбили новгородское ополчение, земли в Поважье вместе с Шенкурским погостом перешли под руку московского великого князя. Впервые Шенкурск назван городком в жалованной грамоте Ивана Грозного в 1553 году. Не погостом, а городком. Это значит, что в Шенкурске была крепость. Понятно, что деревянная, понятно, что маленькая, но крепость. Жалованная грамота была дана городовому приказчику Ивану Васильеву, сыну Федора Едемского, который и стал управлять Шенкурском вместо проворовавшихся царских наместников, обиравших местное население так, что ходоки из Важского уезда явились в Москву и подали царю челобитную, в которой предложили свою кандидатуру на пост городского головы. Царь взял и согласился.
Через восемь лет Шенкурск, названный городом Вагой, в числе двадцати северных городов был записан Грозным в опричнину. Если взглянуть на список этих северных городов, в котором были Вологда, Великий Устюг, Тотьма, Сольвычегодск, то сразу становится понятно бедных в него не записывали. После смерти Грозного Вага, она же Шенкурск, к тому времени уже записанная в земщину, попала в еще один список. Борис Годунов, предварительно выяснив, «сколько с Ваги каких денежных доходов до Борисова владенья платили», записал ее в приданое своей дочери Ксении, которая вот-вот должна была выйти замуж за датского принца Иоанна Шлезвиг-Гольштейнского, но не вышла, и Вага так и осталась за царем.
Посреди Смуты, в феврале 1613 года, крестьяне Шенкурского и Ледского станов собрали в дорогу Овдокима Олферьева Бурунова и велели «итти ему к Москве и бить челом боярам и воеводам по той челобитной о всяких наших мирских нуждах и без указа с Москвы не сойти». Это все равно что в феврале 1918 года идти ходоком к Ленину по огромной заледеневшей стране, ежечасно подвергаясь опасности быть схваченным то поляками, то казаками, то литовцами, то красными, то белыми, то быть съеденным в дремучем лесу волками, пряча под худым армяком челобитную, в которой неуклюжими крестьянскими буквами написано: «Покорнейше просим Советскую власть защитить нас от полного разорения и выдать нашим делегатам бумагу с пояснением, что можно с нас требовать и что нельзя, дабы мы могли в случае чего предъявить ее местным властям, а также чтобы наши делегаты могли оправдаться, что они все делали в соответствии с этим наказом», но это уже двадцатый век, хотя крестьяне все те же из той же губернии, но соседнего с Шенкурским Вельского уезда. Без указа с Москвы не сойти Между этими двумя челобитными была еще одна безотказного Овдокима Бурунова в 1621 году снова отправили с челобитной в столицу. Видимо, толку от первого похода было мало, и боярам с воеводами веры уже не было, а потому земляки Бурунова велели ему бить челом или царю лично, или патриарху Филарету, а «опричь государя и святейшего патриарха Филарета мирских наших челобитных в иных приказах не подавать нигде». Как живой стоит у меня перед глазами вернувшийся домой и до смерти уставший, обносившийся и оголодавший Бурунов. Снимает он шапку, показывает мужикам разбитое чело с огромным, уже желто-багровым синяком и говорит в сердцах: «Хоть убейте меня, хоть на части разрежьте, но чтобы я еще хоть раз делегатом»
Не надо, однако, думать, что жители Важского уезда умели только посылать ходоков с челобитными в Москву и, повторяя «Суди его бог!», разводить безнадежно руками. Из сорока шести человек, сосланных в Сибирь на вечное поселение после подавления разинского восстания, треть была дворцовыми крестьянами Важского уезда.
Шенкурская крепость
В том же 1621 году запись о Шенкурской крепости появляется в дозорных важских писцовых книгах, и это не просто упоминание о том, что она существует, а ее описание. Город был огражден частоколом и рвом, имел четыре воротные и десять глухих башен. На башнях были установлены три полуторные пищали и две скорострельные пушки, предназначенные для стрельбы с крепостной стены, а кроме того, мушкеты, порох, свинец, ядра железные, свинцовые и дюжина стрельцов, вооруженных казенными пищалями. На гостином дворе было уже без малого три десятка лавок с сидельцами и кабак, а на воеводском съезжая изба и тюрьма. Кроме соборной церкви выстроили еще две, а к ним восемь келий и пять дворов священнослужителей. Посад насчитывал пятьдесят девять дворов. Это был уже не эмбрион города, не погост, а настоящий город с шумной толчеей у торговых лавок, с кривыми грязными переулками, с лаем цепных псов, с пьяными драками стрельцов у дверей кабака, колокольным звоном по праздникам и набатом во время непременных пожаров.
Шенкуряне кроме охраны крепости, крестьянского труда и торговли хлебом занимались тем, что плели сети, неводы, пряли пряжу, вязали чулки и шили рукавицы. Делали они это на продажу, и большей частью всю эту продукцию у них покупала Сибирь. Через посредников, которыми были купцы, к примеру, из Великого Устюга. Им жители Поважья продавали свои неводные сети десятками и сотнями саженей. Промышленники и стрельцы, уходившие в Зауралье, брали с собой кроме наборов с инструментами теплые рукавицы, вязаные чулки и, конечно, сети, чтобы ловить рыбу, которой они в этих безлюдных и суровых местах большей частью и питались.
Все эти сети, чулки и рукавицы были, если так можно сказать, легкой промышленностью, а тяжелой был пушечно-литейный завод, открывшийся в 1644 году в двенадцати верстах от Шенкурска. История не сохранила имени того, кто его основал. Известно только, что он был иностранец. Работал завод на местной болотной руде. В местном музее есть пушка этого завода. Пушка как пушка длиной почти три метра. Стреляла десятисантиметровыми в диаметре ядрами. Завод проработал до самого конца семнадцатого века. Его, как предполагают местные краеведы, закрыл Петр, поскольку в Олонецкой губернии нашли железную руду гораздо лучшего качества. Вот, собственно, и вся шенкурская промышленность в те времена. Исключая, конечно, смолокурение, которым в той или иной степени занимались почти все крестьяне. В самом конце семнадцатого века смолокурение в Поважье по царскому указу было отдано на откуп иностранцу Томасу Кильдерману.
Серебряный с черными глазами барсук
В начале восемнадцатого века Важский уезд, в состав которого входил и Шенкурск, был приписан к Архангелогородской губернии, но в 1757 году огромный уезд разделили на две половины Шенкурскую и Верховажскую. Центром верховажской половины стал Вельск, а шенкурской Шенкурск. Говорить о том, что Шенкурск к восемнадцатому веку стал крупным ремесленным центром, не приходится. И то сказать по переписной книге 1678 года во всех посадах Важской земли было немногим менее трехсот тягловых дворов. В одних Холмогорах было в два раза больше. Правда, в соседнем Вельске к тому времени было дворов в семь раз меньше, чем в Шенкурске, но это утешало мало.
Вообще начало восемнадцатого века было в городе, как почти везде в России, тяжелым. Плотников по корабельному делу в Санкт-Петербург пришли, кузнецов пришли, токарей, которых, может, у тебя в Шенкурске и нет вовсе, все равно пришли, да подводы дай, да запас продуктов на дорогу дай, да налоги на все, кроме воздуха и воды, заплати, а потом, как новый год придет снова начинай присылать и платить. И при этом зиму, которая длилась полгода, и морозы под сорок градусов никто не отменял. В гостином дворе пустовали семнадцать лавок, и полтора десятка крестьянских дворов стояли заколоченные, поскольку их владельцы «сошли от хлебной скудости». В бумагах приказной палаты Шенкурска за 1708 год обнаружена запись коменданта о том, что крестьяне Важского уезда хотят «дворы свои и тяглые жеребьи метать в пусто и ехать в Сибирь и в ыные города и уезды и для того тяглых жеребьев не засевают и скот, и скарб избывают».
В сентябре 1706 года по царскому указу велено было строить таможню, амбары, погреба, ледники и водяную мельницу, а для этого по высокой воде весной доставить к Шенкурску две тысячи сосновых бревен, пять тысяч пластин драни, семь десяток тесин Не доставили. Пока думали, как отписать начальству, что обстоятельства, что погода пришел новый указ с требованием строительство завершить. Ну и прислать очередных плотников с кузнецами в Петербург. И это не все. В 1710 году приказано было «подрядить охочих добрый людей», чтобы произвести сорок тысяч бочек смолы к приходу в Архангельск иностранных торговых кораблей. Смолокурение при Петре, кстати сказать, было не только способом заработать денег оно было и повинностью, поскольку смолой можно и нужно было платить налоги. И смолу-то эту проклятую выкурить просто так, нарубивши дров и спалив их, было нельзя. Сначала купи патент, потом заплати
Во второй половине восемнадцатого века сенат озаботился увеличением производства смолы. Велено было курить смолу так, как это делали на Западе в печах из огнеупорного кирпича. Важские смолокуры обычно никакими печами не пользовались им для организации процесса достаточно было вырытой ямы. Сенатская задумка была хорошей в печах можно было использовать и пни, и корни, и просто упавшие и сломанные деревья. В сенате все расчислили заранее «сколько бочек из стоячего леса и сколько из пня и корня той смолы выкурить надлежит». Использование такого рода печей позволило бы не только увеличить производство смолы, но и хорошего строевого леса меньше тратить на ее выкуривание. Если бы все это можно было объяснить крестьянам и убедить их, то они непременно построили бы печи и выкорчевывали все до единого пня и корни, чтобы из них гнать смолу. Если бы
Шенкурск был городом чиновников, купцов и монахинь. У находившегося в городе Свято-Троицкого монастыря, основанного еще в 1664 году, так хорошо шли дела, что в 1719 году на его звоннице установили куранты, стоившие по тем временам немалых денег. Интересно, что первоначально эти куранты заводились по святцам на два отделения дневное и ночное. Дневное начиналось с восходом и шло до заката, а ночное от заката до восхода. Такие куранты назывались «русскими», и в них была всего одна стрелка, стоящая на месте. Двигалось в них кольцо с буквами, обозначавшими часы, а сами часы были не одинаковыми по длительности, как сейчас, а разными и назывались косыми Короче говоря, все это было очень сложно, и правильно ответить на вопрос «который час» не всегда могла даже игуменья монастыря, а потому через сорок три года механизм и циферблат переделали на современный лад с часовой и минутной стрелками. Правда, к тому времени монастырь успел захиреть, и через год после того, как часы модернизировали, монастырь закрыли и оставшихся четырех монахинь отправили в Холмогорский Успенский монастырь, а еще через пятнадцать лет монастырь восстановили и сделали мужским, а еще через семьдесят восемь лет, уже в девятнадцатом веке, его снова сделали женским, и его из Холмогор приехали возвращать к жизни сорок монахинь во главе с игуменьей Феофанией. И так хорошо восстановили, что в монастыре перед приходом большевиков были мастерские и золотошвейные, и иконописные, и рукодельные Ну, до большевиков еще надо добраться, а что касается часов, то их на звоннице монастыря давно уже нет. И самой звонницы нет. И сам монастырь в таком состоянии Зато в музее есть часть механизма курантов. Как мне сказали в музее, едва ли треть от того, что было. Эта треть, весящая не меньше центнера, представляет собой полтора или два десятка огромных, местами уже ржавых, шестеренок, соединенных в одну конструкцию коваными железными полосами.
Положа руку на сердце, восемнадцатый век не был золотым веком Шенкурска. По городовой книге 1785 года, в городе числилось сорок четыре дома мещан и восемь купеческих. Лавок было всего одиннадцать, а все население, включая дворян и духовенство, насчитывало около пятисот человек. В первой четверти семнадцатого века лавок было в три раза больше. Что же до населения, то его, по переписной книге 1678 года, было больше на целую треть. При Екатерине Второй, когда Шенкурск стал уездным городом и ему дали герб, на котором был изображен «в зеленом поле идущий серебряный с черными глазами, носом, полосой на морде, брюхом и лапами барсук», решили его перестроить. Разработали план, высочайше утвердили его, построили каменное здание присутственных мест, уездное училище, и деньги кончились.
Ближе к концу века по заказу Камер-коллегии было произведено описание Шенкурского уезда, в котором среди прочего было сказано: «Урожай бывает ржи в пятеро и шестеро, ячменю в четверо и пятеро, овсу втрое и четверо, но лучше всех удается рожь; по некоторым селениям в огородах произрастает капуста, лук, горох, редька и репа. Скот у поселян мелкой и в малом количестве, лесу строевого мало, дровяного же боле. Поселяне занимаются ловлею зверей, стрельбою птиц, курением смолы, зжением осиновой золы и уголья. Избытки свои продают в Архангельске, Шенкурске и на Евдокиевской ярмонке». Хорошие урожаи ржи, что и говорить. Не хуже, чем в губерниях, расположенных в средней полосе. При том что почва глинистая и местами каменистая и ее приходилось раз в два года унавоживать и удобрять грунтом из болот. Пшеницу здесь и не сеяли. Не росла здесь пшеница. Медведи, волки и кабаны росли и вырастали преогромных размеров, а пшеница не хотела. Если мысленно убрать из этого описания восемнадцатый век, то получится семнадцатый, если убрать Евдокиевскую ярмарку, которая проходила в селе Благовещенском, известном лишь с начала семнадцатого века, то шестнадцатый, а если убрать Архангельск, то и пятнадцатый. Хотя строевого леса у крестьян тогда было все же побольше. Как и медведей.
Три тысячи бревен и сто тысяч жердей
Начало девятнадцатого века в Шенкурске стало началом века просвещения. В 1804 году в городе открылось первое учебное заведение приходское училище19. В нем был всего один класс и тринадцать учеников. В день его открытия на нужды училища было пожертвовано сто шесть рублей с полтиною. Городничий Странден, уездный судья Львов, исправник Кочерин, казначей Четверухин и соляной пристав Дьячков дали по десять рублей. Какой-то купец из Калужской губернии дал четвертную, градский голова купец Подосенов дал пятнадцать рублей, форшмейстер20 Котов и верховажский купец Заровников по пять рублей. Секретарь земского суда Федор Резанов два с полтиной, а бухгалтер уездного казначейства Степан Резанов и верховажский купец Швецов оторвали от себя по два рубля21. Вообще в первые десять лет существования у училища с деньгами было совсем плохо, и градский голова Иван Подосенов содержал его на свой счет. Предоставил ему дом и постоянно жертвовал различные суммы. Тут можно было бы провести параллель или даже перпендикуляр из девятнадцатого века в двадцать первый, но мы этого делать не будем, поскольку толку в этом
Преподавал в училище протоиерей Григорий Заринский. Учеников в первые десять лет было мало не больше дюжины, а потом стало еще меньше. В 1814 году их осталось всего четыре. Потом снова стало больше, а в 1816 году первые семь учеников смогли закончить полный курс обучения и получить аттестаты об окончании училища. За четырнадцать лет существования училища в нем обучился шестьдесят один ученик, а вот аттестаты об окончании полного курса получили всего двенадцать. Это совсем не значит, что учились они плохо. Дело в том, что родители забирали детей, едва те осваивали азы чтения, письма и арифметики. Детей ждала работа. Забирали их еще и просто потому, что родители не видели пользы в обучении. В 1835 году директор уездных училищ с трудом уговорил купца Добрынина и крестьянина Поромова, дети которых отлично учились, оставить их в училище еще на год в третьем классе. К тому времени правительство дало денег, и одноклассное приходское училище преобразовали сначала в двухклассное уездное, а потом и в трехклассное. Среди учеников появились девочки.