Мы уже привыкли к оригинальности Антона Антоновича. Однажды его на собрании попросили присесть в президиум. «Спасибо, громогласно заявил Балабан, при Советской власти насиделся!» Он действительно сидел несколько лет после войны, то ли за нацдемовщину, то ли за шпионаж. А в другой раз объявил на лекции: «Как говорят, так и правильно!» При этом ему никто не запрещал преподавать в университете и не лишал звания профессора.
Но мысль о соло поляков в яме во времена Наполеона мне понравилась. И я поделился ей с Яном.
Русские странные люди, отметил Ян. Никогда не поймешь, что они имеют в виду.
А что тут понимать, запротестовал я, вы как пели соловьями при Наполеоне, так и поете. Ничего не изменилось.
Ян побледнел. Позже я заметил, что если в разговоре ты упоминал о Наполеоне, почти все поляки бледнели. Ради интереса я вставлял, что знаменитый Михал Клеофас Огинский тоже мечтал о восстановлении Великого Княжества Литовского, но поляки пренебрежительно усмехались. Огинский с его полонезом не шел с ним ни в какое сравнение.
И вы не изменились, посмотрел на меня сверху вниз Ян, он был высокого роста. Зачем разделили мир на восток и запад?
Затем, сказал я. Одной Америке, что ли, править? Мы тоже хотим.
И у нас была Жеч Посполита от моря до моря! загорячился Ян. И вы в ней неплохо жили, Ягайло даже польским королем стал!
Наполеону голову свернули, и с другими то же самое будет, брякнул я, не уточняя, правда, кто эти другие.
Длячего?!
Польское «длячего» значило «почему».
По капусте и по кочану, ответил я, понимая всю бессмысленность нашего спора. Когда Влодек уезжает в Варшаву?
На следующей неделе.
Ян тоже понял, что не стоит переходить на личности. Так недолго и за грудки схватиться. Хотя я представить Яна дерущимся не мог.
Конечно, не могу, подтвердил Ян. У меня почки.
И каждый из нас занялся своим делом: Ян открыл очередную книгу, а я ушел на тренировку. До окончания университета было еще два года.
Перед защитой диплома Влодек пришел ко мне в общежитие и принес связку книг.
Все восемь томов, сказал он, вручая их мне. Оказывается, у нас тоже его читают!
Похоже, он был немало удивлен этим обстоятельством.
В «Повести о жизни» Паустовский рассказывает о многих местах, в которых побывал, объяснил я. Наверное, и о Польше пишет.
Может быть, согласился Влодек. Я тебе еще кое-что принес.
И он достал из сумки объемистый пакет.
Что это? не смог скрыть я своего удивления.
Материал на костюм. Очень хороший.
Он развернул пакет. Материал действительно был хороший. Все в комнате удостоверились в этом, потерев его между большим и указательным пальцами. Особенно усердствовали Саня с Вадиком.
Надо отметить, сказал Саня.
Мы по рублю дадим, поддержал его Вадик.
Не сегодня, отобрал я материал у товарищей. Вот если бы кто из вас шил.
Я в армии хэбэ ушивал, сказал Вадик. Могу попробовать.
Вадик брался за любое дело, но никогда не доводил его до конца.
Ян может шить, сказал Влодек.
Его в общежитие для иностранцев перевели, ухмыльнулся Саня. Сказал, вернется, когда научится играть в карты.
И вылечит почки, кивнул я. Девушку себе еще не нашел?
Нет, отчего-то смутился Влодек. Я тоже жениться передумал.
Возвращаешься в Польшу?
Родители там невесту подобрали.
Мы все уставились на Влодека. В нашей стране студентам филфака родители невест не подбирали.
Ну, я пошел, сказал Влодек. Счастливо оставаться в альма-матер!
И петь соло в яме, усмехнулся я.
Никто меня не понял. Но это не имело большого значения. Омонимические синтагмы каждый из нас усваивал самостоятельно. И у каждого была своя заветная мечта: либо Польша от моря до моря, либо Великое княжество. Мне же больше всего нравился полонез «Прощание с Родиной».
Сезам
Это случилось в то время, когда я работал младшим научным сотрудником в Академии наук.
Попал я в научные сотрудники, в общем-то, случайно. После университета меня отправили по распределению работать учителем в Логойский район.
Физруком пойдешь? спросил заведующий роно, изучив мои документы.
Конечно, сказал я.
Я был филологом, но не сомневался, что физрук из меня будет не хуже, чем учитель русского языка.
Там тебе часы и по литературе дадут, успокоил заведующий.
Я пожал плечами. В школе меня устраивали все должности, кроме, пожалуй, директорской. Командовать я не любил никогда.
И вот после года работы в школе я приехал в Минск прогуляться. Все-таки меня тянуло в город, в котором прошли студенческие годы. Да и девушки там остались не самые худшие. Правда, вдруг выяснилось, что им было далеко до старшеклассниц из моей школы.
И на Ленинском проспекте в Минске я встретил своего однокурсника Валеру.
У нас объявили конкурс на младшего научного сотрудника в сектор современного белорусского языка, сказал Валера. Не хочешь подать документы?
Но я ведь русист, хмыкнул я.
Зато в штанах, тоже хмыкнул Валера. Парни в языкознании нужны не меньше, чем физруки в школе.
Я подал документы и неожиданно прошел по конкурсу.
А из школы вас отпустят? спросил директор института. Вам ведь три года надо отработать по направлению.
Два, поправил я его. Попытаюсь договориться в роно.
В академию? поморщился заведующий, мельком взглянув на письмо, которое я привез из института. И что ты там забыл? Какая у них зарплата?
Рублей сто, сказал я.
А здесь двести. Подумай.
Да уж подумал, крякнул я.
Не приехал бы дипломированный физрук, ни за что не отпустил бы, вздохнул заведующий. А так поезжай.
И он что-то нацарапал ручкой на письме.
Жалеть будешь, сказал он мне вдогонку.
Однако о содеянном я пожалел лет через двадцать, не раньше.
Заведующим моим сектором был Петр Васильевич Ващило. Мы работали над словарем Якуба Коласа. А Колас, или дядька Якуб, во-первых, был народным поэтом Белоруссии, а во-вторых, вице-президентом Академии наук, иными словами «наше все».
Группа научных сотрудников, корпевшая над словарем, сидела в мемориальном кабинете Якуба Коласа. Он был настолько велик, что легко помещались не только рабочий стол и два черных кожаных кресла классика, но и полдесятка наших столов.
О сотрудниках нужно сказать отдельно. Это был лучший из цветников, в которых мне доводилось когда-либо бывать. Он состоял из полутора десятка хорошеньких девиц от двадцати до тридцати лет, разных размеров и масти. Высокие, маленькие, худенькие и не очень блондинки и брюнетки расписывали карточки из собрания сочинений классика. Кто-то из них уходил в декрет, другие выходили из него, эта сдавала сессию, та ее заваливала, происходил непрерывный оборот девиц в секторе, похожий на кругооборот воды в природе. Пяти столов на них всех вполне хватало.
Я был здесь единственным парнем, и Петр Васильевич назначил меня старшим.
Неформально, конечно, сказал он.
Я пожал плечами.
Все мы получали одинаковую зарплату, и кто из нас старше, а кто младше, не имело значения.
Сам Петр Васильевич был действительным членом Академии наук, академиком-секретарем отделения общественных наук, ну и заведующим сектором. Его зарплата, как поговаривали, уходила далеко за тысячу.
Девчата не обижают? спросил Петр Васильевич.
Я снова пожал плечами. Все окружающие меня розы были с шипами, но разве шипов боятся в этом возрасте?
Пойдем, выйдем, кивнул на дверь Петр Васильевич.
Я понял, что сам он своего цветника побаивается.
Значит, так, сказал Петр Васильевич, я квартиру получил.
Я с некоторым удивлением посмотрел на него. О том, что Ващило получил квартиру в элитном доме, который в Минске называли «долларом», знали не только сотрудники Академии, но и вся интеллигенция города. Новость живо обсуждали в редакциях, издательствах, институтах и прочих богоугодных заведениях.
Нужно библиотеку перевезти, продолжил свою мысль Петр Васильевич.
Вот здесь я вздохнул с облегчением. Библиотека в доме академика была главной ценностью, если не единственной.
Кого взять с собой? спросил я.
Валеру и еще кого-нибудь, на твое усмотрение.
Его взгляд из-за очков с толстыми линзами показался мне не только растерянным, но и испуганным.
«Тяжело быть академиком, посочувствовал я ему, то ли дело младшим научным сотрудником».
После работы я предполагал прильнуть губами к чарующим извивам лепестков одной из роз, аромат которой просачивался из-под двери в коридор. Петр Васильевич, похоже, его не улавливал.
В два часа подъедет академический «РАФ», сказал он. Втроем, думаю, справитесь.
«А вдруг до ночи застрянем?» с тревогой подумал я.
Мне не хотелось отменять свидание. Тем более аромат, проникающий из-под двери, стал намного сильнее.
С собой я взял Валеру и Павла. Валера, как уже говорилось, мой однокурсник, а Павел симпатизировал Татьяне, одной из сотрудниц нашего сектора. Она была рослая, статная, с пышным бюстом. Я бы и сам ей симпатизировал, если бы мне не нравилась Лариса, ее подруга.
Итак, ровно в два часа мы сели в «РАФ» и поехали на старую квартиру Петра Васильевича.
Хозяин уже был там.
Я буду работать в кабинете, а вы здесь, в библиотеке, распорядился он. Доставайте книги из шкафов и связывайте в стопки. Я и халаты для вас приготовил.
Мы облачились в темно-синие халаты и стали похожи на приказчиков из старых фильмов. Особенно шли к халату усы Павла.
Интересно, в каком магазине он их взял? спросил Валера.
Наверное, в гастрономе на проспекте, сказал я.
Я не стал говорить, что именно в этом гастрономе мы с Петром Васильевичем затаривались вином. Академик выносил ящики из подсобки, я грузил их в «Волгу». Петр Васильевич ездил на двадцать первой, с оленем на капоте. А пил, кстати, портвейн «Три семерки».
А здесь работы до ночи, оглядел шкафы с книгами Павел.
Усы его уныло обвисли.
Шпагат есть? спросил Валера.
Есть, сказал из кабинета Петр Васильевич, лежит на подоконнике.
Хватит, взял в руки толстый рулон шпагата Валера. Ну, начинаем.
Я стал доставать книги из шкафа. Валера и Павел укладывали их в стопки и обвязывали шпагатом. Работа была нудная, но деваться некуда. Академик без книг что бутылка без водки. Этот афоризм показался мне свежим, но я не стал им делиться с товарищами. Все-таки они работают в других секторах, могут не понять.
Я вынул из стеллажа очередную партию книг и замер. В глубине стояла бутылка. Я взял ее в руки. Плоская, емкость двести пятьдесят граммов, початая.
Что это? подошел ко мне Павел.
Коньяк.
Чей? Валера тоже оказался рядом.
Армянский, сказал я.
Сколько звездочек?
Четыре.
А в ней не меньше двухсот грамм, взял из моих рук бутылку Павел. Всего глоток отпил.
Кто? уставились мы на Павла.
Ну, кто смешался Павел. Тот, кто купил.
Плоскую бутылку в книгах спрятать легко, согласился Валера. Кому придет в голову в шкафу искать?
А почему не допил? спросил я.
Отвлекся, пожал крутыми плечами Валера.
В университете он занимался штангой.
Или уже был пьяный, кивнул Павел. Я сам часто забываю.
Он замолчал.
Ну, иди, распорядился Валера. Это твой шеф, а не наш.
Я взял бутылку и направился в кабинет.
Петр Васильевич, мы бутылочку нашли, остановился я на пороге.
Какую бутылочку? поднял голову академик.
Коньяка, сказал я.
Где?
В книгах.
В каких Петр Васильевич замолчал.
Вот, я попытался поставить бутылку на стол.
Не надо! отодвинулся вместе со стулом от стола академик. Сейчас жена придет. Выпейте сами. Если нужна закуска, возьмите на кухне.
Не надо! теперь уже я шарахнулся от стола.
Коньяк от прочих напитков отличался тем, что его можно не закусывать. А у Павла всегда в кармане плитка шоколада, Татьяна приучила.
Мы по-братски разделили содержимое бутылки и с удвоенной энергией принялись за работу.
Еще одна! удивился я, доставая из стеллажа чекушку водки.
Все, что найдете, ваше, донеслось из кабинета академика. Главное, чтоб хозяйка не увидела.
Мы переглянулись, и Павел на цыпочках отправился на кухню за стаканом и сыром.
Работа в буквальном смысле слова закипела, и я уже не вспоминал о предстоящем свидании.
Я тоже в кино с Танькой собирался, ухмыльнулся Павел. Но какое тут кино
Мы перестали удивляться находкам. А их, надо сказать, было немало.
О, виски! присмотрелся к этикетке Валера. Ты пил виски?
Нет, сказал я.
А я пил, похвастался Павел. В Варшаве на конференции.
«Ишь, как усы встопорщились, подумал я. Интересно, Таньке он нравится из-за усов или чего-то другого?»
Не твое дело, сказал Павел. Виски, вообще-то, пьют с содовой.
В морозилке есть лед, послышалось из кабинета. Лед лучше содовой.
Пришла хозяйка, Любовь Ивановна. Она больше была похожа на сельскую учительницу, чем жену академика. Причем учительницу немолодую. Но у белорусского академика жена и должна быть учительницей на пенсии.
Может, по стаканчику вина выпьете? предложила Любовь Ивановна. За такую работу не грех.
Нет! хором отказались мы.
Стопки с книгами занимали уже почти всю квартиру, и то, что мы спотыкались о них, не казалось странным.
Я уезжаю на новую квартиру, заглянула в дверь Любовь Ивановна. Захотите перекусить, еда на кухне.
Она ушла.
Через минуту на пороге появился Петр Васильевич.
Много осталось? спросил он.
Бутылок или книг? уточнил Павел.
Его гусарский вид мне не понравился. Петру Васильевичу, видимо, тоже.
Книг, сказал он. Пустую посуду где прячете?
Вон в том углу, показал Павел.
Будете уходить, заберите с собой.
Конечно, сказал я.
Академик исчез.
К полуночи мы закончили работу. Я оглядел комнату. Из-за пустых стеллажей она походила на разграбленную пещеру Али-Бабы.
Н-ничего не осталось? спросил Павел.
Язык у него заплетался. Валера выглядел еще хуже он вообще не мог говорить. Мне это было понятно. Штангисты, пусть и бывшие, плохо переносят алкоголь.
Ничего, сказал я.
Я не стал говорить, что оставил на подоконнике нетронутую чекушку водки.
Слушай, у всех академиков такие библиотеки или только у нашего? уже на улице спросил у меня Павел.
Наш академик-секретарь, твердо сказал я. Остальным до него пахать и пахать.
Валера что-то промычал. Я понял, что он согласен со мной.
Мы разошлись в разные стороны: Валера под бок к жене, Павел к себе в общежитие, я на съемную квартиру.
Дом академика вместе с библиотекой погрузился в глубокую осеннюю ночь.
Наутро каждый из нас обнаружил в кармане червонец, и как он туда попал, не могли объяснить ни Валера, ни Павел, ни я.
Сезам, пусть и разграбленный, продолжал являть чудеса.
Ведро шампанского
1
Алесь! услышал я.
Я поднял голову. Над парапетом, отделяющим литфондовский пляж от набережной, торчали головы Ларчикова и Буева.
Не пора ли пить партейное? осведомился Саша Ларчиков.
Я посмотрел на часы. Полдень. Именно в это время мы отправлялись к бочке. В Коктебеле портвейн наливали из бочки из-под кваса, стоящей возле столовой у маяка.
Может, лучше сухого? спросил я, поднимаясь.
Сухое вино наливали из автоматов у пансионата «Голубой залив», это в противоположной стороне.
Как ты можешь партейное променять на сухое? укоризненно покачал головой Ларчиков.
Эти и родину могут продать, поддакнул Буев.
Виктор был начинающим писателем, которому еще недоступен полноценный отдых в Доме творчества, и он не упускал случая, чтобы не проехаться по моему адресу. Сам он с Ларчиковым жил в каком-то сарайчике. Но я этих комариных укусов не замечал. В этом году меня приняли в Союз писателей, и я отдыхал в Доме наравне с классиками.
Сухое стоит десять копеек стакан, сказал я.
И тебе жалко лишнего гривенника? поразился Ларчиков.
Мы с ним работали редакторами на Белорусском телевидении и могли позволить себе любые шуточки.