Мистер Бейли очень милый. Он провожает нас до автобусной остановки каждое утро перед тем, как идти на работу в компьютерный офис со стаканом кофе. Он никогда не использует бумажный стаканчик с крышкой, как другие родители, когда стоят с нами на остановке; и я часто удивляюсь, как ему удается не пролить ни капельки. Полный стакан горячего напитка. От него исходит пар, словно маленькие клубы дыма. Мистер Бейли любит кофе почти так же, как он любит миссис Бейли.
Помахав рукой, он уходит, направляясь вниз по улице, и произносит на прощание:
Замечательного дня.
Он всегда так говорит. Он никогда не желает нам хорошего дня или даже отличного дня всегда только замечательного.
Интересно, если бы он пожелал моему отцу замечательного дня в тот самый день накануне «Страшной Ночи», могло ли сложиться все по-другому? Трудно делать плохие вещи, когда кто-то хочет, чтобы ты был замечательным.
Автобус с ревом появляется из-за угла, отчего Венди радостно подпрыгивает ее хвостик вместе с ней. Она любит школу гораздо больше, чем я. Наверное, это потому, что у нее очень много друзей. Раньше у меня было больше друзей, но, когда в этом году начались занятия, все ребята очень странно на меня смотрели. Как и учителя. Наверное, все слышали о том, что случилось с моими родителями. Может быть, они думают, что, если они подойдут ко мне слишком близко, это случится и с ними.
Тео подскакивает с насиженного местечка под ярким кленом, передавая Gameboy матери. Она кладет его в сумку для подгузников, перекинутую через плечо, и наклоняется, чтобы обнять сына.
Невольно в памяти всплывают образы, как мы с мамой стояли на террасе нашего старого дома. Это был последний раз, когда мы обнимались под золотым небом. Воспоминания о запахах и чувствах обжигают меня изнутри. Мама пахла, как карамельные яблоки на летнем карнавале, и ее любовь ко мне была такой же сладкой. Я скучаю по этому.
Я скучаю по ней.
Подъезжает автобус, вырывая меня из воспоминаний. Джун издает детские звуки, напоминающие тарабарщину, и размахивает ручками под тентом коляски. Кажется, будто она машет мне на прощание.
Я непроизвольно улыбаюсь.
Пока, Джун, говорю я, мчась к школьному автобусу так, что рюкзак подпрыгивает у меня на спине. В последнюю секунду я оборачиваюсь и кричу: Замечательного дня!
* * *
Тем же вечером я сижу за обеденным столом и чувствую себя подавленным. Мой день не был замечательным, хотя я и старался. На самом деле это был очень плохой день.
Уайетт собрал всех своих друзей, и они все вместе дразнили меня на детской площадке.
Они называли меня сиротой.
Бродягой.
Неудачником.
Я так долго плакал в туалете в одной из пустых кабинок, что директор Сеймур пошел меня разыскивать и привел в свой кабинет. Он дал мне маленький бумажный стаканчик с водой и леденец, а затем сказал мне посидеть на большом стуле на колесиках, пока мне не станет лучше.
Леденец был фиолетовым.
Я бросил его в мусорное ведро, пока он не видел.
Директор Сеймур позвонил маме Тео и рассказал ей обо всем, что произошло.
Она рано забрала меня из школы, и мы ехали всю обратную дорогу в тишине, а Джун сжимала мой палец, сидя рядом со мной в детском кресле. Это было единственное, что притупляло боль моего сердца.
За столом повисла тишина, я размазываю творог по тарелке, делая вид, что ем. Интересно, может быть, тут так тихо потому, что мистер и миссис Бейли злятся на меня за то, что я был у директора?
Рядом со мной раздается оживленный голос Тео, запихивающего себе в рот кусочки курицы. С набитым ртом он произносит:
Я ученик недели. Мне нужно сделать постер о своей жизни. Он болтает ногами под столом. Ну круто же, да?
Миссис Бейли вытирает рот салфеткой. Ее волосы стянуты в огромный пучок, из которого торчит ручка. В ее волосах всегда есть ручка, а иногда две или три. Она сказала как-то, что делает это потому, что постоянно их теряет и что никогда не знаешь, когда тебе может понадобиться ручка.
Как здорово, милый. Я возьму завтра все необходимое и захвачу пленочный фотоаппарат, чтобы распечатать несколько фотографий для твоего постера.
Ты можешь сфотографировать меня с Брантом? Он же теперь мой новый брат?
Я хмурюсь, столовые приборы бьются о тарелку.
Я не твой брат.
Ты мой брат. Мама так сказала.
Да нет же. Я твой друг, и я просто поживу здесь какое-то время, пока снова не смогу жить в своем доме.
Повисла тишина.
Тео делает удивленное выражение лица, пожимает плечами и снова приступает к поеданию курицы. Я поднимаю взгляд на его родителей: они оба уставились в тарелки, как будто хотят что-то сказать, но не знают что.
Наконец мистер Бейли, прокашлявшись, отвечает.
Брант ты не вернешься в свой старый дом. Там больше никто не живет. Твой новый дом здесь, с нами. Он произносит это мягко, осторожно, но слова все равно звучат резко и жестоко. Категорично.
Ты понял, сын?
Сын.
Нет, это все неправильно.
Я не ваш сын, мистер Бейли. Мои родители Кэролайн и Лукас Эллиотт.
Мама Тео прикусывает нижнюю губу, затем вытаскивает ручку из копны волос и крутит ее между пальцами. Она ничего ей не пишет. Она просто крутит ее по кругу, туда-сюда, словно это помогает ей думать.
Брант, милый, я знаю, что это трудно. Я даже не могу представить, как тебе тяжело
Можно, я пойду? вопрос вырывается сам по себе, и я отодвигаю нетронутую тарелку.
Они смотрят друг на друга какое-то время, потом мистер Бейли мне слегка кивает.
Я вскакиваю со стула и несусь по длинному коридору в комнату, которую мы делим с Тео. Джун спит в кресле-качалке, поэтому я замедляю шаг, когда прохожу мимо детской, а затем одним глазком заглядываю внутрь. Она выглядит такой безмятежной, такой невинной, и мне интересно, что же ей снится. Может быть, ее сны наполнены образами синих птиц, летающих высоко над радугой, такими, как и снились мне, когда мама пела колыбельную.
Интересно, видит ли она во сне своих родителей, которые любят ее, которые живы и могут сказать ей об этом. А может быть, это она летит высоко над радугой, словно вольная птица, свободная от тревог и страхов.
И тогда я задаюсь вопросом
Почему, о, почему я не могу так же?
* * *
Мне приснился кошмар.
Ужасный, отвратительный кошмар, напугавший меня так сильно, что я вылез из кровати весь в поту, а затем совершил плохой поступок.
Я забрал Джун.
Миссис Бейли иногда оставляет ее спать в детских качелях. Она как-то сказала, что Джун может проснуться, если ее положить в кроватку, и тогда она уже не заснет. А миссис Бейли очень ценит сон.
К счастью для меня, сегодня одна из таких ночей.
Я стараюсь ступать как можно тише, пока пробираюсь по коридору в детскую Джун. Она уже не спит, но и не капризничает. Она просто лежит в своей качалке, перебирает ножками и издает милые звуки, которые я не способен расшифровать. Ее глаза такие большие и круглые, и я могу поклясться, что они начинают блестеть только для меня, когда я наклоняюсь над ней.
Не бойся, малышка Джун. Я защищу тебя.
Мне требуется несколько минут, чтобы отстегнуть ремешок, и когда она наконец освобождается, я прижимаю ее к груди и поднимаю на руки. Она определенно тяжела для такого крошечного существа.
Когда я несу ее по коридору к входной двери, то начинаю потеть еще больше. От этого мое дыхание ускоряется и становится прерывистым. Сердце колотится в груди.
Я не забыл взять ее любимое розовое одеяльце, чтобы она не замерзла, а также соску: Тео называет ее «ном-ном». Руки у меня заняты, поэтому я не смог прихватить Агги, так что мне придется вернуться за игрушкой позже.
Джун всегда была очень хорошим ребенком. Поэтому она практически не издает ни звука, когда я опускаю ее на дверной коврик, чтобы надеть кроссовки, накинуть легкую куртку и открыть входную дверь. Она только лепечет и сопит, когда я прижимаю ее к своей вздымающейся груди, а затем несу вниз по улице навстречу легкому ветерку.
Когда мы наконец останавливаемся у моего старого дома, она лишь улыбается беззубой улыбкой.
Вот здесь я живу, Джун, говорю я ей, мягко покачивая ее вверх-вниз, как это делает мама.
Джун щебечет в ответ:
Га!
Папа Тео сказал, что здесь больше никто не живет, но это неправда. Это мой дом. Я здесь живу.
На газоне перед домом установлена табличка, на ней что-то написано большими буквами и изображено лицо незнакомого мужчины. Он счастлив и улыбается, и я задаюсь вопросом, не пытается ли он украсть у меня этот дом.
Я осторожно положил Джун на землю, она ворочается среди высокой травы и смотрит на меня, пока я бегу к террасе. На улице темно, и свет не горит, но я замечаю коробку, прикрепленную к дверной ручке, похожую на какой-то замок.
Дверь не подается.
Как мне попасть внутрь?
Это неправильно. Это мой дом, и дверь должна отвориться для меня и впустить внутрь.
Меня охватывает грусть, поэтому я нервно царапаю руки, пока мой разум хаотично мечется в поиске возможного решения. Джун все еще выглядит довольной, ее щекочет ранний осенний ветерок, когда она обхватывает пальцами высокую травинку. Кажется, ей не холодно, но я все равно подхожу и закутываю ее в одеяльце поплотнее.
Выпрямившись, я пробегаю глазами по двору, и мой взгляд падает на почтовый ящик.
Любимые папины камни словно смотрят на меня, и мне в голову приходит идея.
Сердце пропускает удар.
И прежде чем успеваю одуматься, я уже несусь к почтовому ящику, сжимая в ладони проклятый камень.
Ты не должен этого делать, Брант.
Это все неправильно.
О, но я должен
У меня внутри идет борьба, пока я пробираюсь обратно к дому и останавливаюсь перед главным окном.
Я сглатываю ком в горле вместе со страхом и оглядываюсь через плечо на Джун, бормоча два слова, которые преследуют меня после «Страшной Ночи»:
Закрой уши.
Затем я поворачиваюсь и со всей силы бросаю камень прямо в окно.
Стекло разбивается. Я подскакиваю на месте. Джун начинает плакать.
Все в порядке, Джун. Я скоро за тобой вернусь.
Метнувшись к дому, я начинаю пролезать через разбитое окно и тут же режу руку о расколотое стекло, пытаясь проникнуть внутрь. Из раны сочится кровь. Голова идет кругом, все плывет.
Не останавливайся. Не останавливайся.
Не обращая внимания на резкую боль, я продолжаю пролезать внутрь, пока не падаю, приземлившись на спину. Мгновенно переведя дух, я поднимаюсь и бегу к входной двери и открываю ее. Я выбегаю во двор, чтобы забрать плачущую Джун, а затем, пошатываясь, иду в дом, закрывая за собой дверь.
Ш-ш-ш не плачь, малышка Джун. Все хорошо. Я с тобой, успокаиваю я ее, качая на руках. Я в ужасе замечаю, что запачкал кровью ее розовое одеяльце. О нет
Так много крови.
Порез на моей ладони выглядит устрашающе, и я не могу остановить кровотечение. Джун, должно быть, чувствует мое смятение и закатывается в плаче еще громче.
Я должен быть храбрым. Джун нуждается во мне. Мой дом нуждается во мне.
Положив Джун на уже обновленный ковролин, я стягиваю с нее одеяльце и обматываю им рану. Папа частенько смотрел фильмы, где было много крови, и люди иногда так делали. Они обматывали раны полотенцем или тканью.
На том успокоившись, я склоняюсь над Джун и глажу ее шелковистые кудряшки здоровой рукой.
Со мной ты в безопасности. Обещаю.
Она немного успокаивается, губы слегка подрагивают, а крики переходят в тихое всхлипывание. Интересно, сильно ли она испугалась Я очень надеюсь, что нет. Я обещал, что всегда буду оберегать ее, но как бы я смог защитить ее, если я здесь, а она там, в другом доме?
Я был вынужден забрать ее, просто был вынужден.
Убедившись, что Джун успокоилась, переключив внимание на ворс ковролина, я поднимаюсь по лестнице в свою старую спальню в поисках Бабблза. Я бы взял Джун с собой, но не уверен, что смогу с ней подняться по лестнице. Руки слишком ослабли. Вместо этого мне придется спустить для нас вниз одеяла и подушки вместе с Бабблзом и моим любимым ночником, чтобы разогнать темноту.
Я поднимаюсь по ступенькам, иду по коридору, сердце бешено колотится. У меня кружится голова, я рвусь увидеть свою старую комнату впервые после «Страшной Ночи».
Только восторг угасает, когда я переступаю порог.
У меня перехватывает дыхание.
Слезы застилают глаза.
Все исчезло.
Моей комнаты больше нет. Это просто пустая оболочка.
Стены абсолютно белые. Ярко-голубой цвет, который напоминал мне летнее небо, перекрасили. Моя мебель пропала. Постеры сорвали, словно их никогда и не было. Даже моя кровать исчезла.
Бабблз бесследно исчез.
Бабблз, где же ты?
Я падаю на колени, сраженный горем. Все исчезло.
Уайетт и его друзья были правы: я просто сирота, неудачник. Я потерял все.
Сквозь пелену слез пробивается тоненький плач Джун, и я вспоминаю, что она нуждается во мне.
Я потерял не все У меня все еще есть Джун.
Всхлипывая, я спускаюсь по лестнице, проводя тыльной стороной ладони по лицу, дабы избавиться от слез.
Прости меня, Джун, шепчу я, опустившись рядом с ней на ковер. Моя рука пульсирует от боли, но я не обращаю внимания. Я не хотел оставлять тебя так надолго.
Она произносит «га-га», когда я обхватываю ее и притягиваю к себе. Мы лежим посреди гостиной, в том самом месте, где я нашел своих родителей. По лицу катится слезинка, и я смотрю в потолок, как делала мама, когда молилась по ночам.
Я здесь, говорю я вслух. Я дома.
Интересно, летают ли мама с папой высоко над радугой в ожидании меня? Может быть, они не могли найти меня, потому что я был не здесь и они не знали, где меня искать.
«Сейчас я здесь», повторяю я про себя снова и снова.
Может быть, они наконец-то вернутся за мной.
Может быть, они полетят домой.
* * *
Мои родители меня, конечно же, так и не нашли, но нашли другие.
Родители Гэри Киблера, если быть точным.
Они жили по соседству, и в ту ночь их разбудил подозрительный звук. Это был я, когда бросил камень в окно: Бутч Кэссиди[9] в миниатюре.
Киблеры привели нас домой, к ужасу Саманты и Эндрю.
У Саманты началась истерика. Настоящая истерика. За все годы, что я ее знаю, я видел Саманту Бейли плачущей всего три раза, и это был один из них.
Второй и третий раз произошли гораздо позже.
Мне наложили швы на левую руку, но чудесным образом малышка Джун вернулась домой без единой царапины. Я пообещал, что со мной она в безопасности, и сдержал слово.
Я держал его долгое время.
Так долго, как только мог.
Но я должен был знать, что никто не может держать подобное обещание вечно.
Даже мама.
Но я к этому еще вернусь. Во-первых, вы должны знать, что та ночь открыла новую главу для меня и семьи Бейли. Это был не только последний раз, когда я переступил порог дома моего детства, но вскоре я покинул и дом Бейли.
Менее чем через два месяца мы переехали.
Глава четвертая
«Первый шаг»
Брант, 8 лет
Подходящий денек, чтобы кого-нибудь спасти, кричит Тео. Поторопись, Пич! бросает он нам через плечо, в то время как я плетусь позади вместе с Джун, которая уже выбивается из сил. Ей всего два года, и у нее слишком маленькие ножки.
Она хмурится, что выглядит скорее очаровательно, чем злобно.
Я Джун! кричит она в ответ.
Тео называет ее Пич, как в «Марио», но Джун это не нравится.
Мы несемся по заднему двору нашего дома, где растет множество фруктовых деревьев, здесь есть огородик и домик на дереве, специально сделанный мистером Бэйли.
Мы живем здесь уже почти два года, и, наверное, это мое самое любимое место на свете по нескольким причинам.
Во-первых, здесь ничто не напоминает мне о «Страшной Ночи». Мне не приходится выглядывать из окна и видеть подъездную дорожку моего старого дома, вглядываться в знакомые кирпичи и камни, пока я жду автобус на остановке. Мне не приходится проезжать на велосипеде мимо унылого, заросшего газона или смотреть на террасу и вспоминать момент, когда мама в последний раз назвала меня хорошим мальчиком.