Я вам покажу, чем мы тут маемся.
Женщина засуетилась. Пододвинула для себя второй стул, уселась, потом выудила из ящика стола второй белый платочек и пару чистых перчаток.
Вот, наденьте, чтоб все как положено.
Татьяна Афанасьевна небрежно повязала платок и с трудом натянула маленькие резиновые перчатки. Сортировщица же ловко выудила из деревянного ящика какой-то небольшой предмет и осторожно водрузила его на своей ладони. Это был почти круглый полупрозрачный пузырек, размером с мелкий каштан. Если бы не легкое свечение, которое сочилось изнутри, его запросто можно было бы принять за кусочек мармелада.
Это и есть исходник, гордо заявила она, будто демонстрировала образец ценного произведения искусства.
Татьяна Афанасьевна уставилась на ладонь с непониманием.
Если исходник оказался в таком ящике, значит, его хозяин тоже сыграл в ящик. Или вот-вот сыграет.
Хозяин этого мармелада?
Сортировщица рассмеялась.
Ну вас! Мармелада! Скажете тоже!
А что это?
Лицо женщины приняло серьезное выражение.
Не догадливая вы какая-то, директор интерната. Что да что! Понятно что! Оно самое!
Она бесцеремонно ткнула Ненасытину в солнечное сплетение и как-то неприятно захихикала, отчего у Татьяны Афанасьевны по телу побежали мурашки.
Моя работа, продолжала женщина, сортировка.
Она указала на бидоны, на вычищенных боках которых поблескивали металлические латинские буквы. Исключительно согласные, отчего сложить их в слова не представлялось возможным. Должно быть, какие-то аббревиатуры.
Сюда, она дотронулась до одной из емкостей, самой маленькой по размеру, попадают только белые. Такие исходники редко встречаются. Я ни одного еще не видала. Красотища, говорят, неимоверная. Краше бриллиантов. Но большинство этих штук бывают белыми и прозрачными только в момент, когда сходят с конвейера. А потом уж все, тяжело вздохнула женщина. Понесли ботинки Митю, как говорится. А в этот если угодил пиши пропало! Конечная станция.
За «конечную станцию» был весьма симпатичный пузатый бидончик с инкрустированными золотом латинскими буквами NFRNM.
Татьяна Афанасьевна совершенно не могла взять в толк, о чем рассказывает ее странная собеседница. Но, тем не менее, решила ни о чем больше не спрашивать. Женщина явно относилась к тому типу людей, которые любят раздувать щеки и важничать там, где дело идет об их работе. Жил в ее детстве по соседству такой вот задавака, автослесарь по имени Тимур. Увлекался восстановлением раритетных машин. Мальчишки без конца клубились вокруг него, рассматривали измазанное мазутом металлическое хозяйство и все спрашивали:
Дядь Тимур, а что это? Дядь Тимур, а зачем это?
А он в ответ только надуется и ответствует:
Понятно, что! Понятно зачем!
Было бы понятно, не спрашивали бы! Бабушка-Ненасытина называла его Фуфырем.
Женщина, тем временем, сняла «мармеладину» с ладони и положила под прицел прибора на столе.
Это спиритометр. Можете поглядеть, если хотите.
Татьяна Афанасьевна несмело нагнулась и приложилась к холодному окуляру. Перед ее взором возникла полупрозрачная субстанция, переливавшаяся разными цветами. Словно это был калейдоскоп, в котором вместо стекляшек гуляли капли плотного жидкого вещества. Зрелище красивое и необычное, напоминавшее витражи в католических церквях. Наблюдение за яркими каплями завораживало и странным образом умиротворяло, как вдруг из самой гущи переливов показалось крошечное человеческое лицо.
Ненасытина отшатнулась в ужасе.
Но ведь там там
Что там? А! Пустяки. Проекция, снова неясно пояснила сортировщица. Не бойтесь. Она вас не укусит.
Татьяна Афанасьевна пересилила страх и снова приложилась к окуляру. Крошечная голова по-прежнему болталась на волнах разноцветной жидкости. Теперь Ненасытина разглядела, что принадлежит эта голова пожилому мужчине. Землистое равнодушное личико обрамляли вихры густых седых волос, черные точки глаз были недвижны.
Тут и спиритометр не нужен. Все понятно. Этот пойдет на новый срок.
Сортировщица ловко выдернула «мармеладину» из прибора и опустила в самый большой бидон, инкрустированный буквами бронзового цвета.
Кто у нас тут следующий?
Из ящика появилась новая «мармеладина», имевшая в отличие от предыдущей довольно неприятный вид.
Вот это экземпляр! воскликнула сортировщица. Экая уродина! Вы поглядите!
Пузырек, действительно, походил на темного слизня. Цвет имел отталкивающий, болезненный, почти непрозрачный.
Подвиньтесь-ка. Лучше я сперва гляну. Есть у меня нехорошие подозрения, что
Она осеклась. Татьяна Афанасьевна почувствовала себя как-то нехорошо. В груди у нее захолодело, будто кто-то трогал самое сердце ледяными пальцами.
Сортировщица долго склонялась над прибором. Казалось, что она давно уже разглядела все, что нужно, и теперь не хотела оторваться от прибора, чтобы не смотреть на Татьяну Афанасьевну.
Что там? взволнованно прошептала Ненасытина. Ее переполнял безотчетный страх.
Работница медленно оторвалась от окуляра и глянула как-то сквозь нее.
Что там? потребовала Ненасытина уже громко, вся сжавшись, будто ее сейчас ударят.
Таня, сказала вдруг женщина поплывшими губами. Таня, ты меня слышишь?
Картина перед глазами поплыла вслед за губами странной собеседницы. Яркий белый свет ослепил ее, и она четко уловила сильный запах медикаментов.
Таня, ты меня слышишь? над ней склонилось бледное небритое лицо Бориса.
***
Алло, Василий Степанович, в двадцать седьмую! Пациентка проснулась, раздался мягкий женский голос за спиной Бори.
По всей видимости, голос принадлежал медицинской сестре, которая сейчас вызывала врача в палату Ненасытиной.
Таня, как ты? снова обратился к ней Борис.
Что со мной случилось? с трудом смогла выговорить Татьяна Афанасьевна. Губы не слушались ее, в горле пересохло, и каждый вдох доставлял сильную режущую боль.
Борис аккуратно отодвинул стойку капельницы и подсел ближе.
Вчера вечером ты поскользнулась на ступеньках и ударилась головой. Уборщица нашла тебя, когда шла домой, и вызвала скорую.
У меня черепно-мозговая травма?
Легкое сотрясение, Борис осторожно взял ее руку и мягко сжал между своими ладонями. Слава Богу, ты легко отделалась. Вечером ты беспокоилась сильно, не могла заснуть, поэтому тебе поставили снотворное.
Я была в сознании? удивилась Татьяна Афанасьевна.
Конечно. Ты не помнишь?
Ах, да. Помню.
Она решила, что благоразумнее будет не говорить лишнего.
Несмотря на ноющую боль в затылке, Татьяна Афанасьевна почувствовала дикую всеобъемлющую радость. Значит все, что она пережила, было всего лишь бредом, рожденным ее собственным воображением под влиянием снотворного. Не существовало никакого отремонтированного интерната, невидимых детей и жуткой тетки в синем халате. И надо же, какую сложную картину нарисовало ее подсознание вследствие тяжелой травмы! Наверное, в ней умерла оригинальная писательница или вообще метафизик.
Вот видишь, ты уже улыбаешься! Значит, все будет отлично.
Борис явно был в приподнятом настроении. Возможно, он ее действительно любит. От этой мысли Татьяна обрадовалась еще больше и слегка сжала его пальцы в ответ.
Здравствуйте, как вы себя чувствуете?
Медсестра, которая только что говорила по телефону, подошла к кровати. Высокая стройная девушка лет двадцати смотрела на Ненасытину с широкой, пожалуй, даже слишком широкой улыбкой. Не в ее ли присутствии заключается причина хорошего настроения Бориса? Эта мысль несколько омрачила радость Татьяны Афанасьевны.
Удовлетворительно, буркнула в ответ Ненасытина.
Некоторое время будет болеть и кружиться голова. Еще может тошнить. Это последствия сотрясения. Но все показатели сейчас в норме, так что
Спасибо, я поняла, оборвала ее Татьяна довольно резким тоном, насколько это позволяла сделать слабость во всем теле. Улыбка сошла с лица медсестры.
Ну, я тогда пойду. Сейчас к вам придет лечащий врач.
Спасибо вам огромное, Катя. Спасибо, поспешил поблагодарить ее Борис, явно испытывая неловкость за грубость жены. Девушка кивнула и вышла из палаты.
Тебе очень нехорошо, да? Борис с беспокойством глядел на жену.
Скажем так, мне не очень хорошо. Но лучше, чем было полчаса назад.
О чем ты?
Да так, ни о чем. Забудь.
К девяти часам вечера, несколько утомленная, но все же польщенная присутствием и заботой мужа, Татьяна Афанасьевна провалилась в сон, глубокий, словно Артезианская скважина. Она держалась в сознании из последних сил, так как опасалась, что неприятные видения могут возобновиться, едва ее контроль над собственными мыслями ослабеет. Но мелатонин делал свое дело, и она перестала сопротивляться затягивающей ее густой приятной темноте.
Вопреки опасениям, никаких странных видений у нее больше не было. Сны приходили исключительно умиротворяющие и преприятные: она видела Гавайские острова, тонущие в золотистом предзакатном воздухе, слышала тихое постукивание ипу, сопровождаемое жизнерадостными звуками укулеле. Татьяна Афанасьевна, одетая в национальный гавайский костюм и слегка напоминающая в нем клумбу, танцует хулу танец океана, а Борис сидит рядом на песке и восхищенно наблюдает за ее плавными движениями.
Я не знал, что ты так умеешь, Таня!
Я тоже не знала, признается она и вдруг снова проваливается в сладостное забвение.
Утром, когда лучи тусклого зимнего солнца стали проникать сквозь больничные жалюзи, Ненасытина проснулась бодрой и отдохнувшей. Вчерашняя медсестра копошилась в ее палате возле стеклянного столика с лекарствами. Девушка выглядела сонной и угнетенной. Татьяне Афанасьевне стало даже немного совестно за порыв ревности, который она позволила себе накануне. Так было всегда. В присутствии Бориса она чувствовала неприязнь ко всем симпатичным девушкам и частенько не могла удержаться, чтобы этого не обнаружить. Но стоило ей остаться позже с объектом неприязни наедине, как отрицательные эмоции рассеивались и уступали место легкому смущению.
Доброе утро. Ваше дежурство еще не закончилось? спросила она медсестру.
Доброе утро, та выпрямилась и протерла лоб тыльной стороной аккуратной маленькой ладони. Нет, у сменщицы заболел ребенок, мне пришлось еще на полсуток остаться.
Девушка грузно опустилась на пластиковую табуретку у стеклянного столика.
Сегодня была тяжелая ночь. Пять человек по скорой привезли. Из-за гололеда столько бед!
Да уж, вот и я попала по неосторожности. Чего это на наш южный город такая напасть?
Только что вон тяжелого привезли. Врачи сейчас борются, хотя, говорят, безнадежный, сообщила медсестра, неопределенно взмахнув рукой, видимо, указывая примерное расположение места, где «боролись врачи».
Несчастный случай?
Нет. Этот нет. Обширный. Кстати, он тоже учителем работал.
Да что вы, а в какой школе?
Этого не знаю. Молодой совсем. Жалко. Фамилия у него красивая Земной.
Татьяну Афанасьевну словно ошпарило кипятком.
Земной? Андрей Вячеславович Земной? почти выкрикнула Ненасытина. Лицо ее сильно побледнело.
Вам плохо? Вы его знаете, да?
Знаю.
Ох, как жаль. Вы простите, я не должна была вас волновать. Если бы я знала
Ничего. Не переживайте. Все в порядке.
Татьяна Афанасьевна отвернула голову к стене, забыв о присутствии медсестры. Какое странное совпадение! Именно этого человека она видела в своем бреду ночью, а теперь он умирает. Ей вдруг вспомнилось тяжелое дыхание учителя, когда он шел по коридору в ее видении. Такое дыхание, действительно, характерно для сердечника. Но ведь до происшествия на ступенях она не знала, что у Земного серьезные проблемы с сердцем. Бывало, он отпрашивался с работы, ссылаясь на болезнь матери, но признаков недуга у самого Андрея Вячеславовича Ненасытина никогда не замечала. Откуда же в ее подсознании возник этот образ? Может быть, кто-то из учителей упоминал при ней о его болезни? Тогда она могла не придать этому значения, но информация запечатлелась в ее голове. Гадкое чувство, которое Татьяна Афанасьевна испытывала в первые минуты после пробуждения от забытья, вновь вернулось. Ей вдруг стало казаться, что внутри ее груди, где-то на уровне солнечного сплетения, появился какой-то инородный холодный и липкий предмет, из-за чего стало трудно дышать. Будто, если сейчас она сбросит тонкую больничную сорочку, в которой спала, то обнаружит почерневший мутный пузырь из своего бреда, который насквозь проел кожу между грудями и впился в тело под самым сердцем.
С вами точно все в порядке? забеспокоилась медсестра.
Да. Я себя отлично чувствую. Посплю еще, ответила Ненасытина.
В своей жизни Татьяна Афанасьевна никогда не испытывала суеверного страха. Когда еще в детстве ее подружки устраивали «мистические вечера» и проделывали известные трюки с зеркалами и свечами, желая увидеть суженого, или какое-нибудь другое чудовище, Татьяна всегда все портила. В то время, как перепуганные девчонки с криками выбегали из комнаты, почти уверенные в том, что в зеркальной глубине проскользнула темная фигура, она сидела, не ведя бровью, и уверенно пережевывала булочку с маком.
Вы че, дуры? Там ничего нет, выдавала Татьяна последний аккорд, когда еще надеявшиеся на страшное чудо подружки возвращались в комнату.
Даже ничего не увидев, они могли следующим утром сочинять увлекательнейшие истории о темном мужчине в плаще, которого им удалось вызвать из преисподней, или об одноглазом монстре, который едва не утащил их внутрь зеркального мира. Дворовые мальчишки слушали бы, смеялись и делали вид, что не верят, но без конца просили бы:
А что там еще было? А как он выглядел?
Но появись в момент рассказа на сцене Танька она все испортит, выдаст секрет и выставит их дурочками. Неоднократно подружки решали, что больше не станут приглашать маленькую Ненасытину играть с собой. Но изобилие импортных кукол и мягких игрушек, населявших комнату Тани, заставляло их изменить свое мнение тот же час, как только она выходила во двор и говорила: «Ну че, пошли ко мне?».
Ответ на вопрос, почему Татьяна Афанасьевна, в отличие от многих детей, не боялась зеркал в темноте, был прост: потому что это просто зеркала в темноте. Бояться их все равно, что бояться комода при свете дня. Уверенность в собственных убеждениях и знаниях, независимо от того, насколько они были верны и обширны соответственно, она унаследовала от матери, которая, в свою очередь, взяла их от своей матери. И уверенность эта только крепла с годами.
Вступление Ненасытиной в должность директора интерната сопровождалось очень неприятными обстоятельствами. Для того, чтобы занять теплое место при содействии высокопоставленных знакомых (кстати говоря, тоже унаследованных от матери), Татьяна Афанасьевна сместила прежнего директора заслуженную пенсионерку, в прошлом партизанку.
Маргарита Семеновна, раздался одним весенним утром голос чиновника в трубке директора Красиной. Как ваше здоровьечко?
Не жалуемся, спасибо. Чем обязаны вашему вниманию к нам, Алексей Степанович?
Да что вы, это мы вам обязаны за верную и добрую службу в течение стольких лет.
Здесь Красина поняла, к чему клонит звонящий.