Не спорьте, господа, и не ссорьтесь, благодушно объявил император. Спросим вот этого бравого кадета. Куда ты стрелял, кадет?
Император Всероссийский глядел прямо на Федю Солонова. И Фёдор чувствовал, как словно бы душа его отделяется от тела.
Ваше Императорское Величество услыхал он собственный голос. Дозвольте повторить.
Повторить? широко улыбнулся государь. Смел ты, кадет! И в себе уверен! Молодец, люблю таких. Что ж, дерзай! Дайте ему место, господа, пусть покажет, на что способен!
Ирина Ивановна, Константин Сергеевич и вся седьмая рота так и замерли. А дядька Фаддей Лукич сноровисто поставил мишень на место там, у самой стены.
Федя поднял карабин. Спокойно передёрнул затвор. Последний, пятый патрон.
Удивительная, никогда не ощущавшаяся лёгкость разлилась по телу. Пальцы ласково прошлись по металлу, по дереву цевья; приклад сам вложился, вжался в плечо.
Зал замер. Все стояли и сам государь, и все, кто явился с ним.
Вот он, чёрный кругляш. И вот она, карандашно-тонкая палочка под ним. Что это? Дрожат руки? Нет, так нельзя, Фёдор, так нельзя!
Ствол послушно качнулся вниз; слишком низко!
Пошёл наверх а вот это уже совсем плохо!
Выдохни! Спокойно! Поймай
Глаза сильно слезятся, да что ж это такое!
Однако он всё равно поймал мушкой основание чёрного кругляша мишени.
И нажал спуск.
Нажал, больше всего опасаясь услыхать звонкий удар пули в броню.
Но нет.
Мишень глухо стукнулась о сукно.
Зал затаил дыхание.
Подполковник Аристов с Ириной Ивановной первыми оказались возле сбитого кругляша.
Опора перебита пулей!..
Голос госпожи Шульц звенел торжеством.
И вот тогда зал взорвался по-настоящему.
Уснула седьмая рота в тот день очень и очень не скоро.
Не уходили из ротной рекреации, раз за разом заставляя Фёдора повторять всё снова и снова; слушали все, даже капитаны Коссарт с Ромашкевичем, даже Две Мишени; а внимательнее всех, казалось, слушала Ирина Ивановна Шульц.
И Федя рассказывал. На груди у него сиял золотой значок «За отличную стрѣльбу», самим государем вручённый, и другой мальчишка раздулся б от гордости, что твоя жаба; а Феде всё казалось, что случилось это совершенно не с ним и никакого значения вообще не имеет. Ему б летать сейчас, аки ангелу Господню, а он и отвечает невпопад, и думает совершенно об ином.
Что тайна подземелий под корпусом так и осталась неразгаданной.
Что тайна временных потоков тоже умрёт с ними, ибо кто поверит в подобное?
Что эсдеки и впрямь могут преуспеть в своих замыслах.
Что сестра Вера, как оказалось, попросту врала ему, пусть и «из лучших побуждений», но врала; и что, если она вообще не сможет ничего выяснить?
И потому справный и бравый кадет Солонов Фёдор, только что выигравший стрелковый смотр, да так, что и внукам хватит рассказывать, совершенно об этом не думал.
И даже не мог вспомнить потом, чем всё это закончилось и когда он пошёл наконец спать.
Петербург,
30 октября 1914 года
По пустой Лиговской улице, тёмной и замершей, быстро шла, почти бежала, молодая женщина в длинном пальто и меховой шапочке. Последние дни октября выдались почти по-зимнему холодными.
Потрясённый до самого основания последними событиями город погрузился во тьму, фонари остались гореть только на Невском, Литейном да возле Таврического дворца. Здесь же, ближе к окраинам, об освещении никто и не думал; видать, сломалось где-то что-то, а инженера́ то ль разбежались, то ли попрятались, а может, и то и другое вместе.
Холодный и злой ветер дул женщине прямо в лицо, заставляя кутаться в бесформенный шарф, глубже прятать руки в округлую муфту.
Женщина спешила, очень спешила, и почти не смотрела по сторонам.
Ветер нёс на неё пыль и гарь, кружились обрывки газет, листовок и афиш следы прежней мирной жизни. Комики Гольдштейн и Эпштейн, как обычно, зазывали в сад «Буфф». В Мариинском театре, правда, случились изменения репертуара: оперу «Жизнь за царя» сняли, заменив балетом «Лебединое озеро». «Бродячая собака», впрочем, не боялась никого и ничего, объявляя очередной вечер поэзии с Блоком, Ахматовой и Гумилевым
Женщила лишь плотнее стягивала шарф.
На круглых афишных тумбах поверх всего прочего наляпаны были огромные плакаты Петросовета, отпечатанные аж в два цвета, похоронившие под собой остальное:
«Товарищи рабочіе! Товарищи солдаты! И ты, вѣсь трудовой народъ! Промедленіе поистинѣ смерти подобно. Долой Временное собраніе! Долой продажныхъ министровъ-капиталистовъ! Да здравствуетъ соціалистическая революція! Вся власть Совѣтамъ рабочихъ, солдатскихъ и крестьянскихъ депутатовъ!»
И чуть ниже, мелким шрифтом:
«Центральный комитетъ Россійской Соціалъ-Демократической рабочей партіи (большевиковъ)»
Женщина ещё ускорила шаг, теперь она почти бежала. За спиной Обводный канал, впереди Николаевский вокзал; хотя нет, со вчерашнего дня он уже Московский. Переименовали, вместе со множеством иных мест, ибо старые названия «не отражали исторической правды». Проголосовали и переименовали.
Обыватели только качали головами да поглубже забивались в щели.
А, и хлеб продавался третий день с огромными перебоями и очередями.
«Временное собрание депутатов Государственной Думы», и Петросовет, и «красная гвардия», собирающаяся по окраинам, и солдаты запасных полков, жадно слушающие большевицких[4] агитаторов обещающих, и не когда-то там, а вот прямо сейчас, сегодня, в крайнем случае завтра! землю, волю и не только. «У бар да у попов всё отберём, всё трудовому народу отдадим!»
«А дома барские?!» немедля следовал вопрос из густо дымящей махоркою толпы.
«А дома барские все тоже ваши. Бар да господ всех прочь! Пусть на все четыре стороны проваливают! Довольно попили нашей кровушки! Так я говорю, братцы?!» и дружный рёв: «Так! Так! Так!..»
Женщина всё это знала. Как раз с одного из таких митингов она и возвращалась.
Немецкие «добровольцы», помогавшие Временному собранию, занимали мосты через Неву и центр города, охраняя все ключевые учреждения; однако окраины оставались в руках Петросовета.
Каблучки женских ботиков стучали и стучали по камням, быстро, часто, решительно.
А ну, стой!
Дорогу ей загородили четверо. Двое в долгополых солдатских шинелях, один в поношенном пальто и четвёртый в коротком полушубке, явно женском.
Тускло блеснул ствол «нагана».
Пальтецо сымай, живо! Всё сымай!
Четверо мигом обступили женщину, пихнули к стене, отрезая дорогу к бегству.
Скидавай! Скидавай одёжу! Кольца, серьги, всё давай!
Бледные и тонкие губы женщины чуть заметно дрогнули. Руки её по-прежнему прятались в круглой муфточке; и сама она по-прежнему молчала.
Грабители потеряли терпение.
Ах ты ж!.. Рябой солдат (или, скорее, дезертир: с шинели срезаны и погоны, и нашивки, и даже петлицы) потянулся было схватить её за отворот пальто.
Тонкая рука вынырнула из муфты.
Сухо треснул выстрел. Выстрел небольшого дамского «браунинга» калибра 6,35 миллиметра.
И за ним сразу второй и третий.
Рябой дезертир с «наганом» рухнул первым, рядом с ним другой. Третий, в пальто, только и успел, что схватиться за пробитый лоб. Последний, в женском полушубке, бросился было наутёк, но поймал пулю бедром, взвыл, покатился, не переставая орать.
Лиговка равнодушно приняла его крики. Ни в одном окне не вспыхнул огонь.
Женщина аккуратно подобрала «наган». Подошла к раненому, наклонилась, подняла «браунинг», спокойно прицелилась прямо в голову грабителю.
Прости пощади Христом-богом молю Господи Боже, Царица Небесная затрясся раненый.
А та, с которой ты полушубок снял, её ты пожалел? негромко и страшно сказала женщина. Дуло «браунинга» в её руках не дрожало, чёрный зрачок смотрел прямо в глаза грабителю.
Милостивица не на-а-адо
Позади них на пустой и мёртвой улице вдруг зафыркали моторы, брызнул яркий свет автомобильных фар. Скрип тормозов и резкое:
Всем стоять! Что тут происходит?!
Женщина медленно обернулась, даже и не думая спрятать оружие. В левой руке она держала подобранный «наган».
С подножки автомотора спрыгнул высокий и плечистый человек в кожанке, «маузер» наготове. Бегло взглянул на трупы, на скулящего раненого. За новоприбывшим в свете фар блестели штыки его отряда.
Комиссар отряда охраны Петросовета Жадов, чётко, по-военному, представился он. Что случилось?
Так разве не видно, гражданин комиссар? раздался вдруг густой бас из-за спин. Барышня одна возвращались, эти на неё и напали, поживиться хотели. Раздеть, как и остальных, гражданин комиссар, что мы сегодня видели.
Да вот только барышня-то того, с зубами оказалась! хохотнул другой голос.
Раненый стонал и дёргался. Трое других грабителей лежали неподвижно, застыв уже навсегда.
У того, что жив, прострелено бедро, холодно и невозмутимо сказала женщина. Если его перевязать и остановить кровопотерю, он выживет.
Комиссар Жадов кивнул. Двое с красными крестами на белых нарукавных повязках присели рядом с незадачливым грабителем, завозились там.
Эй ты, недострелённый!.. Так всё было, как тут говорят? Напали на гражданку с целью грабежа? А ты знаешь, что по декрету Петросовета я имею власть расстреливать таких, как ты, бандитов, на месте, без суда и следствия? грозно объявил комиссар.
Женщина едва заметно улыбнулась.
Так так простонал «недострелённый». Каюсь, гражданин ко комиссар бесы попутали это всё Рябой
Оправдываться в дэпэзэ[5] станешь, отмахнулся Жадов. Повезло тебе, в рубашке родился. Сейчас заберём тебя, в лазарете подлатают. И будешь суда трудового народа ждать, скорого, но справедливого.
Солдаты-красногвардейцы деловито грузили трупы в кузов одной из машин видно, дело было уже привычное.
Вам, гражданочка, с нами проехать придётся, обратился к женщине комиссар. Я так понимаю, вы их
Я их пристрелила в целях самообороны, ледяным голосом уронила та. Пусть меня лучше судят, чем несут.
Логично, усмехнулся комиссар. А имя ваше, позвольте?..
Шульц. Просто Шульц.
Шульц, значит род занятий, гражданка Шульц?
Я учительница. Русская словесность.
А вы комиссар сделал паузу, боевая, выходит. Небось кто урока не выучил сразу пулю в лоб? попытался он пошутить.
Ну, зачем же так сразу. Только тому, у кого в четверти выйдет «кол». Женщина улыбнулась в ответ, одними губами.
Проедемте с нами, повторил Жадов. Дело ясное, обстоятельства абсолютно ясны но снять показания я обязан. Эта шайка наверняка замешана и в других разбойных нападениях, так что простите, гражданка Шульц, а как вас по имени-отчеству?
Ирина Ивановна. А что, неужели я так плохо выгляжу, что ко мне надо обращаться словно к старухе?
Нет, нет, что вы, нет! смешался комиссар. Положено так простите Значит, садитесь, садитесь, сюда, в кабину Мы тут в бывшем участке, здесь недалеко
Ирина Ивановна Шульц едва заметно улыбнулась и поставила ботик на подножку автомотора.
Значит, Ирина Ивановна, вы учительница?
Да.
Жадов обмакнул перо, старательно вывел что-то на бланке. Бланк был уже новым, без императорского орла. Вернее, орёл-то имелся, но выглядел он больше как ощипанная курица. Ни корон, ни державы, ни скипетра
Комиссар перехватил её взгляд.
Да-да, эмблема уже новая. Это эти, временные, так их, простите, и разэтак. Придумали управились быстро да только разве ж трудовому народу орлы всякие нужны? Нет, не нужны, Ирина Ивановна, никак не нужны
Скверное перо скрипело, словно пыточный инструмент. В бывшем кабинете начальника полицейского участка был относительный порядок, от разгрома он уцелел. Только исчез со стены портрет государя, остался тёмный прямоугольник, словно призрак.
Род занятий у-чи-тель-ни-ца, старательно выводил меж тем Жадов.
Писаря б позвали, гражданин комиссар.
Нет у нас писарей, всё сами. Незачем бойцов отвлекать да и пишут они, между нами курица лапой и то лучше справится. А старые кадры все попрятались, разбежались, боятся гнева народных масс, гады!
Ирина Ивановна слегка кивнула.
Конечно. Они и должны бояться.
Революция карает лишь тех, кто запятнал себя преступлениями против рабочего класса и беднейшего крестьянства! За кем не числится никаких злодеяний, могут ничего не бояться, пылко и убеждённо бросил комиссар. Значит, учительница Место работы?
Александровский кадетский корпус, спокойно ответила госпожа Шульц.
Жадов поднял бровь. Перо так и замерло в его руке, не достигнув чернильницы.
Вы? В кадетском корпусе?
Да. Зачем мне вам лгать, тем более что мою ложь было бы очень легко разоблачить?
О да! Жадов тут же расправил плечи. Разоблачить это мы можем!
Ну вот. Поэтому я и говорю как есть. Она пожала плечами. Я преподаю то есть преподавала русскую словесность. Вы находите это странным, гражданин комиссар?
Признаться, да. Как-то не встречал раньше женщин-учительниц в мужских классах. Как же вы там оказались?
Мне нужна была работа, а в корпусе открылась срочная вакансия по тяжёлой болезни прежнего наставника. Другой только что вышел в отставку; быстро заполнить место не удалось, и моё прошение удовлетворили. Военное ведомство неплохо платило, а у меня на иждивении старики-родители и двое младших братьев.
Понятно это там вы так выучились стрелять?
Да. В корпусе имелись толковые наставники.
Толковые наставники? Поди, муж ваш?
Ирина Ивановна Шульц ответила ровным, спокойным и холодным голосом:
Я не состою в браке, гражданин комиссар. Ни в церковном, ни в как сейчас принято говорить, «гражданском».
Поня-атно протянул её визави. И вновь заскрипел пером.
Вы его, прошу прощения, неправильно держите, гражданин комиссар. Поверните чуть вправо, не будет такого скрипа.
Спасибо комиссар явно несколько смутился. А что же вы, с позволения сказать, делали на Лиговской улице в такое время?
Возвращалась с митинга.
С митинга? С какого? заинтересовался Жадов.
С митинга 34-го запасного пехотного полка, если вам так важно это знать, гражданин комиссар. В казармах сразу за Обводным каналом. Выступали товарищ Лев
Я знаю, кто там выступал, можно не перечислять, надулся комиссар.
Ирина Ивановна лишь кивнула.
После митинга я пешком в силу отсутствия как трамваев, так и извозчиков возвращалась на ночлег к своей подруге по пансиону. Адрес нужен?
Н-нет, неожиданно сказал комиссар. Я так понимаю, ваше постоянное местожительство в Гатчино?
Было в Гатчино, казённая квартира при корпусе. А теперь на Шпалерной, ночую у подруги, но это сугубо временно, пока не найду новое место службы, пока не сниму хотя бы комнату
Но почему же вы не в корпусе? прищурился Жадов. Пальцы его, с жёлтыми ногтями курильщика, нетерпеливо мяли коробку папирос.
«Пушкинскiя». Достаточно дорогие, двадцать штук за пятнадцать копеек.
Почему я не в корпусе? усмехнулась Ирина Ивановна. Вы разве не знаете, гражданин комиссар, что там творилось? Пришли германские «добровольцы». Я хоть и ношу немецкую фамилию, но на милость бывших соотечественников моих предков полагаться отнюдь не намерена. А папиросы, кстати, у вас хорошие, гражданин комиссар, первый сорт. Сейчас таких уже и не купишь, подвоза нет.
Вы курите? Жадов поспешно протянул Ирине Ивановне коробку. Я тогда б тоже эх, подымить охота, аж мочи нет, с утра не курил
Подымите, кивнула госпожа Шульц. Мы в полицейском участке, вы снимаете с меня показания и спрашиваете у подозреваемой разрешения курить?
Комиссар вновь смутился.
Мы не в участке, нашёлся он наконец. Были «участки», да сплыли. Теперь это отделение народной милиции. Товарищ Благоев верно говорит полиции царской, сатрапов этих, у нас больше не будет. А народная милиция, она