меня, вероятно, оценит,
законопослушной тряпкой
зеленого он ожидает.
Пиво меня не взяло,
окосевшей я не являюсь,
заиграй под боком гармонь,
в пляс я, конечно, не кинусь.
Не Маруся я из села,
авторитетный институт когда-то закончила.
Пошел!
Я за ним, мне же туда и надо,
приставать я, видимо, не решусь,
скромность у меня не отбита.
Он одинок и он жаждет!
А я не ошибаюсь,
не к обожаемой жене
в возбуждающих меня сумерках
он идет?
Мне бы за ним не гнаться,
расслабляюще покурить,
вдыхаемый и выдыхаемый дым.
Приятно, как в детстве!
Подхвати меня, незнакомец,
к себе в пустующую квартиру
на могучих руках унеси!
Бог с тобой, двигай, куда двигаешь,
с моего позволения.
Вечер, пожалуй, испорчен.
Не сдавайся, выпей водки,
к уговаривающему меня голосу
я не прислушаюсь.
Отрубиться где-то вовне?
Под серым открытым небом?
Замолчи, не предлагай, я не девочка,
чтобы под фонарем
в лучшем из вариантов валяться.
В шестнадцать пожалуйста,
погуляв на собственное шестнадцатилетие,
уличную невесомость
и последовавшее падение
я в Сокольниках испытала.
От покушавшихся на мою невинность мужчин
Вселенной вздумалось меня уберечь.
Потеря случилось позже,
с перебирающим гитарные струны
хмырем,
лысеющий косноязычный Георгий
огорчение, признаться, мне не доставил.
Кто кого еще использовал,
я ему едва не сказала.
Исполняемый им романс
меня не увлек,
да повесь ты гитару обратно,
с языка буквально срывалось,
в семнадцать, я посчитала, пора.
Подвернулся Георгий буду с Георгием,
о презервативе он позаботился
и молодец.
В поцелуе на прощание не нуждаюсь,
за гитару, поимев меня, схватишься
об голову тебе ее разобью,
со взрослым мужчиной планировала
и мне удалось.
Прекрасные воспоминания от времени не портятся,
делают существование слаще,
к Георгию я в моей памяти нейтрально,
вспомню не ужаснусь.
Разбит ли он сейчас параличом,
сведениями не обладаю,
в Интернете его не ищу,
произошло и прошло.
Скептическое отношение к любви
на меня наложило?
Любви я неуемно желаю,
живу сугубо ради любви!
Перед сном меня тянет поесть,
на голодный желудок сновидения обычно
кошмарные,
очень крупное яблоко.
Не соседке, а мне
между ног его впихивают,
на допотопном пиратском судне
наедине я с судьбой.
Мною занимается капитан.
Кастрат с парализующими мою волю
глазами!
Я не кричала,
выносила в молчании,
корабль назывался «Бесчувствие».
Грядет ли оно, не отвечу,
знаний о моем будущем
у меня с кишечную палочку,
она, мне известно,
небольшая.
Лед не сбили, я на нем поскользнулась,
за счет чего сумела удержать равновесие,
в церкви мне бы без утайки
поведали.
Господь!
К тебе, грешнице, Он с заботой!
До показавшегося храма дойду,
не закрыто погреюсь,
с проповедями ко мне бы не лезть,
загоняющих меня в рамки
я бесцеремонно отпихиваю.
2
3«ЗАПОИ»,4Чесавший пухлую щеку Ливанов.
Воспоминание о тебе я припрячу,
в первом ряду делать ему,
прости меня, нечего,
Иннокентия Анненского, придя из больницы,
дома я почитала.
«Темную выбери ночь
и в поле, безлюдном и голом,
в мрак окунись».
Изумительное у меня настроение,
выпить абсолютно не тянет!
Вселенная не подведет,
кость с остатками мяса подкинет,
тем же вечером я гуляла
на Воробьевых горах,
где забавный паренек
из калифорнийского Эль-Сентро
ко мне некогда подошел.
По крови он русский,
вырос в США,
на исторической родине никогда не был
и, наконец, отважился
наведаться.
В Москве он живет в отеле,
куда он не преминул меня пригласить.
Не сразу, некоторые достопримечательности
мне ему пришлось показать,
на здание МГУ он взглянул,
засмеялся,
коротким советским небоскребом
его обозвал.
Ранее он без намека на иронию
поинтересовался, можно ли купаться
в Москве-реке,
и мой ответ, что нельзя,
принял, не копаясь,
не детализируя,
держался он по-американски приподнято,
но чувства у него, от меня не укрылось,
рассеянные,
о перелете через океан он, вероятно,
слегка сожалел,
меня лет на пять он моложе
и приблизительно втрое шире в плечах.
Тарзан, про него я подумал.
А я его обезьяна?
Обезьяна, знающая, что и когда
ей надо,
использующая увиденный банан
то для еды, то в качестве дилдо,
распоряжаться моим телом
подглядывающему за мной иезуиту
меня бы не учить,
тем паче проводить поучение,
параллельно со мной мастурбируя.
Отвернись! он бы крикнул.
Вам бы, отец, вашего девиза стыдится.
«К вящей славе божьей!».
Хватит вам туземцев дурить,
выметайтесь, отец, из джунглей.
Родриго ли вы,
Паскуале,
отцом Эдуардо я буду вас называть.
Воображаемыми женщинами
владели вы многократно,
а с обыкновенной,
нередко сомнительно пахнущей,
вы, отец Эдуардо, ложе делили?
Отец Эдуардо бы не лукавил,
юношеская любовь к Беренгарии из Овьедо
в плане соития обернулась ничем,
что же до здешних полуодетых чертовок,
священника они чтят,
от совершения греха, отпихивая и лягая,
уберегают.
Для посвящения в давно изводящую меня
тайну вам бы, неописуемо чудесная донна,
мня уступить!
Под предлогом проводницы
в кажущийся ему восхитительным мир
отцу Эдуардо я могу и отдаться.
Подтянув его внешность до актера Бардема,
на собранное им возвышение
из душистой травы
возлягу с ним я охотно,
при корявом обращении
потерплю,
мой приятель из Калифорнии
в технической стороне близости с женщиной,
мне верится, смыслит.
Отель у него на «Маяковской»,
до отеля он предлагает мне на такси,
дурочкой,
предпочитающей трястись на метро,
я перед Ленни не выставлюсь,
не от Леонида ли его Ленни,
попозже спрошу,
таксист нам, разумеется,
попался из Средней Азии,
нашу идиотскую попсу, спасибо ему, не врубил,
под его непонятную нам ругань по телефону
к отелю мы подкатили.
А выпивка в номере есть?
у Ленни осведомилась я без смущения.
Он закивал,
привезенный из Америки виски
непочатый у него чемодане,
акцент у торопящегося завалить меня Ленни,
если серьезно,
заметный.
Смысл произносимых им слов
частично теряется,
произвести утонченную работу
на последней стадии моего совращения
будет ему нелегко,
меня же, как назло,
длинные поэтические фразы
послушать тянет.
Пол-литровая!
Скука, а не бутылка,
жалкий, никуда не годный объем.
Водка пожалуйста, но крепкие
зарубежные напитки
лишь в литровой таре
я позитивно воспринимаю,
более мелкий размер все равно,
что крошечный член
взамен предполагавшегося огромного.
Жажду поэтической прелюдии
Ленни не утолит,
бутылка у Ленни убогая,
уходить, не занявшись сексом
нарываться на последующую печаль,
и хоть руку Ленни с моей груди
я снимаю,
от ворот поворот я ему не даю,
разойтись со временем думаю,
в кого же у него столь широкие плечи,
я у Ленни спросила.
В дедушку Виктора,
сквозь зубы он прошипел.
Обломала я Ленни, за такси он зря заплатил!
Ход его мыслей мне неизвестен,
возможно, похоть вперемешку с чем-то высоким
у него по отношению ко мне,
дедушка Виктор, в продолжении он сказал,
в Штаты не вырвался,
не дожив до шестидесяти,
в Ангарске скончался.
Мой отец нас увез,
на земле свободных людей
сориентировался и пробился;
говорит Ленни складно,
но сквозь акцент мне приходилось
проламываться,
мозги неприятно сушить,
бутылку мы, естественно, откупорили
и Ленни, закидывая шот за шотом,
пьянеет,
к существующей проблеме коммуникации
добавляет заплетающийся язык,
обо мне, похоже, он забывает.
Налоги, серфинг, дедушка Виктор,
к лифту, мне представляется,
пора мне идти,
секс с окосевшим Ленни
ну никак мне радости не доставит.
С мужиками, не умеющими пить,
чересчур часто мы, женщины,
сталкиваемся,
а через поколение держащим удар девушкам,
помимо таких же девушек,
категорически не с кем будет посидеть,
побеседовать,
обсудить вопросы текущей политики
или создать базу для залезания
в маячащую и исчезающую постель,
когда я спускалась в метро «Маяковская»,
мне отдавили правую ногу.
Я захрипела,
жилы у меня вздулись,
в отличии от жестокого секса
отдавленная нога
удовольствия, следующего в отдалении,
на втором плане,
мне не приносит боль
и за болью ноль.
А извинения?!
За толстозадым дегенератом в панаме
я пошла, похромала,
дернув его за плечо,
развернула и вижу
лицо у него не заплывшее,
глаза выражают ум,
не дурак, но хам?
Вероятно, нет на мои ярко расцвеченные
претензии
он сказал, что момент наступания
на мою ступню
проскочил для него незамеченным:
производить углубление в собственный космос
водится за мной много лет, и страдаю я,
страдают другие,
я тип математика Перельмана.
Сам математик,
остается лишь по гениальности
Перельмана догнать.
Юмор я в мужчинах ценю,
а самоиронией быстрее, чем паршивым букетом,
они меня покоряют.
Надутый индюк Григорук
преподнес мне семнадцать роз,
и наше свидание завершилось,
фактически не начавшись.
Мужчине, с напыщенной гордостью
рассказывающему о каждом пройденном им этапе
трудовой и личной жизни,
за столом или на уличной скамейке
меня не удержать,
когда я трезвая, это невозможно.
Григоруку, делающему для печатных масс-медиа
подборки народных поверий,
букет я вернула,
на его крикливо озвученную мысль
заглянуть в отпадный кабак,
едва, признаться, не клюнула,
закутить с утомившим меня Григоруком
недолго привлекательным мне казалось.
Такие женщины, как вы, на вес золота!
Не мне от Григорука комплимент
аккуратная старушка от шедшего с ней старика
удостоилась.
Похоже, он ее кавалер,
заезженными льстивыми фразами
словно манной небесной
ее, заждавшуюся внимания,
осыпает,
из уст математика,
с которым, поскольку мне по пути,
я доехала до «Белорусской»,
ничего подобного я не услышу,
в сексе он очевидно, если не мертвец,
то унылый полутруп,
ехать с ним до «Водного стадиона»
резона мне никакого.
Но на «Белорусской», чтобы идти на переход,
я не вышла,
на «Динамо» тоже, удивляясь себе, не схожу,
с женщинами, он промолвил,
общение у него почему-то не складывается.
Вам, женщинам,
мужчин с огромными средствами подавай?
Вывод из его вопроса простой
математик он бедный.
Неважное материальное положение
от понравившегося мне мужчины
меня не отвадит,
однако ободранная квартирка
при минимуме сексуальных предчувствий
манить меня не должна.
Конечно, мне бы соскочить,
на «Войковской» с ним попрощаться,
какого лешего я с ним еду,
я и приблизительно в толк не возьму.
Она? Хваленая женская интуиция,
в вагоне с математиком меня обездвижив,
уйти из него не дает?
Он наверняка живет не один,
на его косо поглядывающую на меня мамашу,
налетать стопроцентно я не желаю,
математик, ипсо факто, закомплексован,
прямиком из метро к себе меня не потянет,
чем нам, мне и ему, заняться
у станции «Водный стадион»,
соображение у меня зарождается.
Заглянем в питейное заведение,
согласно всегда смешившим меня правилам,
попытаемся друг друга получше узнать,
ему и вина будет достаточно,
а мне бы в культурных пределах водки,
хорошо, чтобы никого не шокировать,
коньяка,
разобраться с моими чувствами
сильнее обычного
в ненормальном грохоте метрополитена
меня увлекает.
Уделить время распитию
математик не против,
моя инициатива заплатить пополам
отклик у него по отрицательным эмоциям
будто взрыв,
угостить меня в заведении,
вы посмотрите на него,
вознамерился,
разгневался от идеи экономические потери
в равной степени понести.
Коньяка он мне недешевого,
не самого дешевого,
если быть объективной,
из горячего себе он рыбных котлет,
мне кусок мяса,
необузданный любовник
эпохи Карла Великого
рыбных котлет, наверно, не ел,
но косматого христианина-дикаря
с тяжеленным мечом
и распирающим штаны членом
в сегодняшней Москве не сыскать,
губы мне надо закатывать,
от ста пятидесяти грамм водки
математик не захмелел,
речь у него бессвязной не стала,
под алкоголь говорит он солидно,
иными словами, мало.
Вопреки своей выгоде я с ним сижу?
Не уверена,
математик он, возможно,
для меня не провальный,
о кубатуре об объеме тела и его вычислении
он вскользь бросил
и на какую-нибудь секансоиду не перешел,
беседу на общие темы
меткими короткими выражениями
толково поддерживает.
Я мясо порезала,
поклевала,
с коньяком разобралась я быстрее,
темноватую жидкость в бокале
бесцельными покачиваниями не мучила.
Коньяка вам еще заказать?
математик, проявляя заботу,
тихо-тихо спросил.
Святые угодники, неужели деликатность
его понизить голос заставила женщина пьет,
и кричать об этом недопустимо,
крикнул и из приличного общества вон,
родители моего математика не на заводе,
мне кажется, по лимиту пахали,
благородное родство не от переливания
после бытовухи у него, я считаю,
в крови.
Выспрашивать о родителях час пока не настал,
я и он нас двое
и я рада, что двое,
сейчас, о какая печаль,
я окажусь в одиночестве.
Он не курит, я курю, не возрастай для меня
его приковывающая меня
привлекательность,
я бы покурила пораньше,
в безоблачном блаженстве
мною пущен дымок.
У нас свидание,
никакое не конспиративное собрание нудных
большевиков,
о сексе я думаю неизменно,
секс с математиком, сколь бы кислым он ни был,
к гнусному настроению меня не приведет,
я постараюсь
и следующий заход у вас выйдет получше,
а завтра,
послезавтра,
да мы Богарта с Лорен Бэколл
затмим!
Богарт бухал по-черному,
пример, по здравому размышлению,
я неудачный,
в камуфляжной форме
я моего математика не представляю.
Неправда, представила я его,
он заброшен в тыл правительственных войск
Никарагуа,
спасает от изнасилования крестьянок и коз,
он мой математик,
мой герой,
забылась я, женщина, палец
дотлевшим окурком
до грубого междометия обожгла,
не сказать, что протрезвилась,
но возвратилась я к математику
без иллюзий,
способным на безумные по храбрости
поступки он являться для меня перестал,
а какие сигареты вы курите?
спросил он у меня совершенно обыденно.
Несущественно, ему я сказала,
табак в них набит, и спасибо полям за табак.
Рыбные котлеты вашим запросам ответили,
подходящего измельчения фарш?
Он про котлеты расплывчато,
про рельеф аналитической функции
безотносительно них, кажется, пробурчал,
в узкопрофильную тематику
он все-таки скатывается,
между терминами
наподобие «линейности» или «октониона»
появляется пьяный мат,
закругляться с моим математиком
мне по ощущениям следует.
Мы созвонимся,
на той неделе увидимся,
за доставленное огорчение ты простишь меня,
я тебя,
скорость ветра мне бы на салфетке
для тебя записать, но я ее не измерила,
измеритель в сумочке не ногу,
с навязываемой мне математики
на измерения меня потянуло,
коньяк не кулак, в начинающемся сказываться
подпитии сказала я в пустоту.
Ладонь математика на столе,
а передо мной башни,
винтажные пятиэтажные домики,
я, вам бы верить, спасусь,
обратно к математику не понесусь,
колоссальное предательство, да,
по отношению к себе, да,
я кого-то, похоже, смешу,
знание предмета от продолжительного
беззвучного смеха не ухудшается,
жизнь гораздо на превращения,
на выведения из тени задвигавшихся
истуканов из плоти и крови,
меня провожала морось, дальше ждет сушь,
чая я бы выпила с пастилой,
поспала бы очень-очень
крепко,
женщина, не смеющая уповать
на свою удачу не я,
без злоупотреблений свободой у меня не обходится
не взыщите,
у кого был роман с мужчиной по фамилии
Дробовиков?
У меня. И тем ни менее снисхождение
мне не положено?
Дробовиков, низовой чин в отделе,
связанном с иммиграцией,
клял приезжих таджиков,
таскал меня не руках,
не совсем осмысленно многие вещи он делал.
О сексе не говорю,
к занятию любовью он как раз подходил