весьма вдумчиво,
а дрель возьмет и поранится,
ротвейлера в парке погладит,
а ротвейлер не в духе, с лаской полезешь
цапнет,
слегка укушенному Дробовикову
ноги бы от ротвейлера
и особенно от гуляющего с ротвейлером
шкафа
поскорее бы уносить,
но Дробовиков скандалит,
кричит, что собаку надлежит усыпить,
картину он спровоцировал жуткую
хозяин спускает ротвейлера с поводка,
сам, размахивая кулаками,
на Дробовикова шагает,
если бы не мое обаяние,
Дробовиков бы погиб,
его избитое и разодранное тело
в закрытом бы гробу хоронили,
слезами у отверстой могилы
в чем-то дорогого мне Дробовикова
я бы, пожалуй, не обливалась.
На кладбище бы пришла,
трудовым таджикам-гробокопателям
об их недруге рассказала,
почему бы кладбищенским, честно работающим
людям настроение не поднять.
Насчет его поведения в постели
таджикам бы я ни гу-гу,
наши с ним интимные взлеты
и падения
этих ребят не касаются,
утюжил меня он подолгу,
властно командовал не засыпать,
а меня так и тянуло
организовать оборону
посредством сна, отрубиться
и пускай он старается,
себя на мне удовлетворяет,
после секса он называл меня
чаровницей,
относил на кухню чего-нибудь пожевать,
упаковку сосисок вскроет,
а я на сосиски смотреть не могу,
от такой формы
усталость.
А на куст во дворе ты внимание обратила?
чавкая сосисками,
он у меня, отвернувшейся, спрашивал.
Впечатляющий куст,
шарообразно постриженный.
Садовник у нас не таджик,
из Англии, я думаю, выписали!
Я соглашалась,
от принципиально непьющего любовника
шла для умиротворения накатить,
до восприятия себя созданием с искалеченной душой
у меня, конечно, не доходило,
со мной вообще не бывает,
чтобы депрессия меня с головой,
огромной волной,
в силах я мрак отринуть.
Хочется пива куплю,
страшным образом хочется опустошу банку
у магазина,
толкающиеся у входа алкаши
заговаривать со мной опасаются.
Точнее, они смущаются
слишком для них я роскошна,
нечего со мной им ловить.
Попросить у меня на бутылку?
Случалось, просили, и я размышляла,
кошелек, вспоминала, купюрами у меня не набит,
с колдырями стою, ничего им не отвечаю,
полная загадочности я дама.
Мечта!
Банку я в урну, а до нее метров пять,
промахнуться проще простого,
поскольку я у магазина,
не на арене,
на броске я не концентрировалась,
расслабленно кинула и попала,
одобрительные восклицания
выпавших из социума мужчин
мое неугомонное воображение
до более значимого превознесения раскрутило.
На помосте я с булавами,
подкидываю их и ловлю,
становится вкалывающей, как лошадь,
звездой художественной гимнастики
я никогда не желала
и помост мною стирается,
ржание не вторгается,
оголтело скачущей через барьеры
чемпионкой в соревнованиях на конях
быть,
высказываю мое личное мнение,
неувлекательно,
еще ужаснее путь дискоболки, штангистки,
регбистки,
перебрав приходящие на ум вариации,
я, разрешите признаться, удостоверилась
овации мне бы не в области спорта.
Театральный триумф?
Рукоплещущая мне после финального
занавеса публика меня бы осчастливила
и я бы на радостях напилась,
читая восторженные рецензии,
алкоголь бы в себя добавляла,
следующий спектакль я бы репетировала
печально спившейся,
переспавшей с кучей
боготворящих меня мужчин,
талантливый режиссер ставит со мной «Медею»,
а у меня, помимо захлестнувшей зависимости,
беременность,
триппер,
я бы ему рассказала, и он бы заорал:
«Все к лучшему, настоящую трагедию
ты сыграешь!».
Знаете, приносить такие жертвы ради театра
я не готова.
Из Театра Моссовета вам бы знакомую мне
фанатку вашего дела позвать,
за роль «Медеи»
целый венерический букет
подхватить она согласится.
Ее имя Ирина,
фамилию не скажу,
ее сумасшедшая любовь к театру росла,
забота о сожителе
соразмерно росту снижалась,
в кафе перед ее театром
он заинтересовался мной,
разговором и в первую очередь
сексом
остался очень доволен,
актрисе Ирине ему не раскрывать, но он,
нарвавшись на очередное проявление
безразличия к его нуждам,
ей о нас выложил и поразился
словно бы об измене Генриха Восьмого
или фараона Неферкара Седьмого он ей поведал.
Она не возмутилась,
глаза от текста с незначительным эпизодом
не оторвала,
«трахайся, Дима, с кем тебе вздумается»,
лаконично промолвила.
В постели Дима хорош,
принимала я Диму охотно,
между нашими бурными актами он мог говорить
исключительно об актрисе Ирине.
«Какая же она чокнутая, какая же маньячка
дерьмовых пьес,
написанных блевавшими и дрочившими
авторами!».
Я за Островского и Теннесси Уильямса
не заступалась,
точка зрения Дмитрия
право на существование,
как и любая другая,
имеет, почему бы ей не иметь,
перекосы Дмитрия в сторону
проигнорировавшей его неверность актрисы
настраивала меня на мысль,
что связь у нас ненадолго,
его гневные излияния на Ирину
я скоро попрошу прекратить, и он замолчит,
потом не придет,
Ирина, конечно же, специфическая:
обожающий ее Дмитрий товарищ с деньгами,
в мужском плане практически монстр,
а она задвигает его за пыльные кулисы,
повторение чужих слов,
стояние в углу при раскланиваниях,
уязвленное самолюбие
на эту унизительную каторгу
ее, вероятно, толкает.
«Выбьюсь в примы,
нынешних, презирающих меня прим,
заткну за пояс и буду править,
проходить мимо них, не здороваясь»,
при моем индивидуализме
копошиться в их функционирующем
под покровительством Мельпомены
гадюшнике
мне никак не суметь,
торговать пирожками мне проще.
Замечу, что Дмитрий
от еды у меня не отказывался,
плавленого сыра намажет
и рюмку водки, проклиная Ирину, заест,
водку приносил он с собой.
Мои наклонности неприязнь
в Дмитрии не будили,
к тому же выпивала я сдержанно,
не частила,
ему хорошая водка впрок не шла,
к возвышающейся над прежней
горячности его приводила.
Относилась она к Ирине,
ее и театр он смешивал в единую
гомогенную грязь,
на мне во время секса
он что-то про Ирину орал.
От выкрикиваемых им грубых слов
я абстрагировалась,
получаемому наслаждению
отдавалась не полностью, но вполне,
уши мне не заткнуть, а закрыть глаза
я способна, и я на пляже,
от наваливающихся на женщин самцов
пляжи обезопасить не удалось,
мне, загорающей в неглиже,
достался грандиозный спасатель,
мускулистый, какой же мускулистый тиран,
Дмитрий кричит на Ирину,
а я, ничего не говорящая в реальности,
там, под перекрытым тираном
солнечным кругом,
вопли издаю дикие,
заключающие в себе требование
немедленно поднажать,
по завершению проводимой Димой
долбежки
тиран испаряется,
меня овевает освежающий ласковый бриз,
покачиваемой от замечательной слабости,
я иду в ванную,
затем покурить,
Дмитрий клеймит Ирину до секса,
по ходу,
раньше, обладая мною,
Ирину он дополнением не вводил,
но Дмитрий освоился,
себя ломать перестал,
переполняющие его чувства к Ирине
выплескивать нужно без пауз,
иначе надлом,
постельный конфуз,
чтобы ценность хрупкого Дмитрия
утрачена для меня не была,
я ему потворствую,
насчет Ирины не затыкаю,
при моем отторжении
он ведь с визитами ко мне
может не завязать
будет приходить,
поносить актрису Ирину, в сексуальные
отношения со мной не вступая,
мне бы схватиться за голову, а что хвататься,
выпроводить бесполезного для меня Дмитрия
это не поможет,
из способов, имеющих действенность,
лидирует жесткая прямая просьба,
однако я не уверена,
что в ответ на нее Дмитрий
безропотно от меня восвояси,
слушательница я первый класс,
замену мне среди отечественных,
славящихся ограниченностью дам
отыскать крайне проблематично,
и он, тем конкретным вечером
куда-то отчалив,
являться ко мне продолжит,
годами или, о Господи, десятилетиями
мне про Ирину,
про театр,
«Антона Павловича Чехова
я своими руками до чахотки бы удушил,
а Шекспира, только бы перо
для начальной строчки дебютной пьесы
Уильям бы взял,
чернильницей я по башке!».
5
6Уснула! Скажут, уснула, поскольку напилась,
иного, я ручаюсь, не скажут,
мнение со стороны
нас, женщин, заботит.
А нам это нужно?
Я переступлю,
стану звездой феминизма,
Марокко, кажется, королевство,
в нем, скорее всего, есть король,
возраст для сексуальных подвигов
у него, вероятно, неподходящий,
но представить молодого короля я могу,
могу нарисовать вертолет
и спускающегося ко мне холеного восточного
полубога,
на его вертолете мы бы взлетели,
там же я бы ему отдалась,
да что же мне в рот!
Бабочка?
Не разевай, сожми сигарету,
одежду из натуральных тканей я не купила,
завтра, насосавшись кофе, на рынок пройдусь,
о тряпках,
сколько бы я ни кичилась отличиями,
я думаю,
обыкновенная баба,
без боли себе говорю.
Слишком шумно! И кто мешает мне засыпать?
В ресторане, вы посмотрите, танцы,
меня жестко повлекло внутрь,
траектория мною задана, до изгибающихся людей
я дойду,
повиснуть на каком-нибудь славном мужчине
мне хочется, но ни к чему,
он может быть в компании с ревнивой супругой,
оттянуться я, конечно,
не прочь, от вина и музыки
меня не выворачивает,
отдельно от вас плечи вверх я и вниз,
постойте, а не шотландец
с девицей в поблескивающем платье
выплясывает?
Я не усложняю, отбивать не иду,
гид нам про Марокко рассказывал,
у Испании и Марокко территориальные споры,
к шотландцу приближаюсь я осторожно,
в тяге к нему заподозрить меня нельзя,
подшагивание дается мне трудно,
куда-то вот-вот провалюсь,
романтическое восприятие мира с окончанием
юности для меня не закончилось,
сберегающему его алкоголю мерси,
инте-гри-руемость,
с кудрями не поэт казак, и у него шашка,
вожделение казака бесследно не проходит,
море бурлит,
бедной родственницей на хуторе я бы копала,
мне бы остервенело кричали: «Глубже!»,
я застонала,
эротизм мне, естественно, не избыть,
скользкие мосты, синие выси,
Уильям Шекспир.
«Любовь любовь столб пламени
над моем наших слез».
Море под боком,
оно, я вспомнила, океан,
плечи у меня расшалились,
помассировать их никого не прошу,
скучные годы невинности
меня к этому подготовили,
с мужчинами я приятно покусывающий
ангелок,
на приземистой лошадке за мной по пятам
татарин, а за ним русский витязь,
бесконечно эрегированный Борис,
об убийстве татарина
я мысленно ему не сигналю, но я бы скорее с Борисом,
не оборачиваясь, «награда тебе я Борис!»,
настроена заорать,
став современным и стильным
на автопробеге по Марокко он бы меня соблазнил,
в зверски фыркающую машину
к Борису я залезаю.
Целуемся,
стартуем,
дорожные приключения нашу с ним близость
безусловно поддержат,
рухнуть ей со скалы не дадут,
при обгонах меня колотит,
новая поза экстаз,
горячий Борис,
погостивший в моем теле Борис,
без разговоров я, Борис, тебе подчиняюсь,
рабыня я,
пока меня не отпустит.
Земля накаляется,
предчувствуется разлом,
выдающейся оплошностью я озарюсь,
лежащей в консервной банке
удушью, а что поделаешь,
сдамся,
распадаться я начала.
Меня подкосило, но не скосило,
уводило и не увело,
Марокко проскочило у меня скромно,
отдохнула я не с лихвой,
в Москве, вот такая я грешница,
бросилась компенсировать,
к Дудугину,
снимающему квартиру на «Пролетарской»
и находящемуся со мной в отношениях
почти месяц,
я изголодавшаяся,
обворожительно загорелая,
Дудугин инженер-взрывотехник,
хладнокровный и знающий постельное дело шатен,
служебные обязанности,
если до сих пор не взорвался,
он, видимо, тоже исполняет на уровне,
хвалят его на работе,
мне он однажды сказал.
Квартира двухкомнатная,
ремонт не делался никогда,
переклеить обои хозяйка ему разрешила,
и он с ними ко мне,
обоями мою воздушную натуру
бессовестно напрягает,
за субботу, сказал, мы управимся,
всего часов на десять подряд
тут труда.
Дудугина я призвала к порядку,
вне рамок секса посоветовала ему
эксплуатировать меня не пытаться,
время, отведенное нам на роман,
ты, Дудугин, не укорачивай,
идеи с умом выдвигай.
Дудугин запричитал,
воздел руки,
«обойный инцидент»
стоил мне минимум пары чудесных
половых актов,
и слово «обои» я невзлюбила,
услышу щеку себе закушу,
Дудугин на меня разозлился,
но к следующему разу он отошел,
удовлетворял меня тщательно,
в довольстве друг другом нам бы в обнимку
валяться, а мы из-за сигарет
едва на кулаках не сошлись.
Он выкурил свои,
затем мои,
резервного блока у него дома нет,
ни единой пачки, сколько ни рылся,
им не нарыто.
Хочется курить,
курить нечего,
Дудугин волком глядит на меня,
я на него,
курящие женщины, он с вызовом заявил,
мне вообще-то не нравятся.
Я ему, конечно, ответила,
про коротковатый член выпалила в лицо,
покинув Дудугина навсегда,
в магазине я сигарет,
несколько бутылок пива,
себе говорю я живу,
ничуть не выдыхаюсь,
от расставания с Дудугиным мне, наверное,
больно, силы на улыбку я изыщу,
к ночи я улыбающееся
пьяное недоразумение,
таксиста толкаю и хохочу,
пугливый мужичок меня высадил,
пепел с сигарету я в реку,
превращение в утопленницу меня не притягивало,
хрен вам,
а не мой мокрый труп.
Рот я растягиваю, улыбку до предела тащу,
полегче на поворотах!
Я не крикнула, смысл не поняла,
в ресторане меня приютят,
обогреют,
разогнаться и гулять до утра
я еще в состоянии,
до ближайшего открытого кабака умру, но дойду,
указание я по жилам,
шагай, моя плоть,
не подводи.
Она справилась,
хмель от натуги не весь, однако вышел,
из женщин в заведении проститутки и я,
самцов представляет бригада
надирающихся чиновников,
слегка человекоподобных свиней,
кто-нибудь из них ко мне сунется
скажу, что мне не до любви,
погибшего на охоте дедушку
я поминаю,
страшнейшее горе, громаднейший лось
его затоптал.
Изумительно, я опять улыбаюсь,
с кислой гримасой мне физически противно
сидеть,
тебя, депрессия,
ненавижу.
Пробовала ли я настоящее бургундское?
Безусловно, барон Кориньяк
меня у себя в шале угощал.
Раут весьма массовый,
приватность у нас впереди,
от яхты мы шли раздельно,
на ней обошлось без сцен,
она, создавая волнение,
накренилась, гостей утащили вниз
слушать рояль,
названный знаменитым
пуэрториканец Гамброзо
бил по клавишам будто буйнопомешанный,
у нас, стремящихся въехать,
обильно выступал пот,
дамы, если принюхиваться, попахивали,
мы на море, а внутри духота, непонятная музыка,
из-за нее на расставленных стульях
никто не спит,
алкоголь не потягивает,
он и мне ни под какие отвлеченные мысли не лез,
хватание меня за ягодицы
спешно рожденным воображением Брюсом Уиллисом
в сторону от звукового надругательства
не уводило.
Брюс Уиллис в деменции?
Меня он не в болезни, а в молодости,
обворожительным крепышом
руки со мной распускал,
обстрел ранящими нотами продолжался,
и Брюсу я вынужденно сказала,
что он слаб, в необходимом мне плане не тянет,
барон, я изволю заметить, не Брюс,
в действительности на его яхте я побывала.
Вместе с мужем.
Крайне обеспеченным,
мною вычеркнутым,
пуэрториканец изводил нас по времени много,
почти бесконечность,
заплативший ему барон
порывался к нему подскочить,
прерыванием концерта запоздало нас выручить,
замолчавший рояль
исправил бы ситуацию недостаточно
полученные нами ожоги,
царапины, ссадины
в ничто, как говорится, не перейдут,
на наших мозгах и душах останутся,
заткнуть уши пальцами, конечно, не комильфо,
но я отважилась
и мне полегчало,
не яхта, а мой личный корабль,
заскрипев, куда-то поплыл,
управление я отдавшему мне честь
офицеру не поручила,
взяла его на себя,
курс, наверно, на Пакистан.
Срочно мне выпить,
худо у меня с трезвой моей головой!
Назойливость корабельных крыс им прощаю,