Ты, придурок, вкрадчиво стал объяснять Сингапур, я сейчас стукну по этой доске и ты себе руки осушишь. Кто ж для драки такую широкую доску выбирает, а? Он тут же, с размаху, скалкой, саданул, как и грозился, по доске.
О-ой, выронив доску, муновец отступил к своей двери.
Ну что, мунен югент, окрестить тебя вот этим вот, а? взяв скалку в обе руки, Сингапур вжал ее в шею муновца, тот, схватившись за скалку, тихо захрипел:
Помо ги-ите.
Дверь резко распахнулась, Валера ввалился в коридор. Скалка вырвалась из рук Сингапура. Дверь захлопнулась.
Скалку верните сволочи! Скалка не моя! заторабанил в дверь Сингапур. Вот сволочи, сухо плюнув, он вышел на улицу и сел на лавочку. Скоро вернулся Данил.
Нет больше твоей скалки, сказал ему серьезно Сингапур. Тот лектор, когда я его в подъезде прищучил, вцепился в нее, и, ты знаешь, прямо возле своей двери. Застонал, те ему дверь открыли, он вместе с твоей скалкой и того в дверь ввалился и захлопнулась за ним дверь. Так что скалка твоя, теперь у них, заключил Сингапур.
Вот уроды блаженные, это же любимая мамина скалка, она же мне все мозги проест, Данил в досаде выругался. И я своего не догнал. Удрал боров, в еще большей досаде произнес он. Ладно, скалку надо вернуть, он вошел в подъезд. Постучав в дверь и услышав «кто?» сказал коротко: Скалку верните.
Вы за всё ответите! взвизгнул девичий голосок, и мужской: Мы вас сейчас всех завалим гады!! но дверь не открыли.
По ходу они там вооружаются, предположил Сингапур. К тому же их там целая банда. Ладно, подумав, сказал он, план такой В любом случае, скалку надо вернуть. Я еще раз постучу, если мои предположения верны, они на меня кинутся. Я, от них, на улицу. Ты, как раз, встанешь за дверь подъезда. Они за мной; ты первого пропускаешь, и вали второго, а я, уже на улице, первого. Потом остальных. Как план?
Нормально, кивнул Данил. Обхватив молоток двумя руками, замахнувшись, он встал за дверь подъезда.
Поднявшись к квартире, Сингапур постучал.
Всё, смерть вам! прокричали из-за двери. Не медля, Сингапур отступил на пролет ниже. Дверь распахнулась, человек семь парней, кто с табуретом, кто со сковородкой, у одного был даже вантуз бросились на Сингапура. Тот резво на улицу. Он только выскочил из подъезда, как
Данил не пропустил первого. С криком: «Это я!» Сингапур выскочил и, следом, не целясь, Данил махнул на уровне чьей-то головы.
Убил! Бля, убил!! ухнуло разом. Первый рухнул на ступени, тут же, в горячке, Сингапур добавил ему кулаком в голову. Муновцы как один, давя друг друга, ринулись назад, в квартиру.
Суки! прокричал им вслед Сингапур и резко обернулся к обмякшему на ступенях парню. Им, как специально, оказался, щупленький Илья, тот самый паренек, который сидел за компьютерным столом. Ступени быстро окрашивались кровью выходившей из разбитой головы.
Слушай по ходу замочили, дрогнув, чуть слышно выговорил Сингапур. Данил, склонившись, приложил два пальца к шее паренька.
Пульс прощупывается, заключил он.
Сингапур взял парня за голову, в глаза его одуревшие заглянул, череп осмотрел.
Фу-у, выдохнул он. Череп цел. Везде, прибавил он утвердительно. Ты ему лишь кожу стесал вот здесь, он тронул волосы выше лба. Промахнулся, наконец улыбнулся он.
Промахнулся? не веря в свое счастье, переспросил Данил.
Промахнулся, кивнул Сингапур.
Блядь, твою мать! Промахнулся!! задыхаясь от нахлынувшей радости, вскричал Данил. Вздрагивая от смеха, он рухнул рядом с Ильей на ступени. Промахнулся, прикинь, крепко обнял он Илью, даже в щеку поцеловал.
Тише, тише, остановил его Сингапур, ему теперь помощь нужна, а то черт его знает, вон сколько крови. Давай поднимайся, осторожно подхватив Илью под мышку, ласково говорил Сингапур. Щорс ты наш.
Илья, беспомощно шаря руками по воздуху, поднялся, подхваченный с другой стороны Данилом.
Кровищи-то сколько, даже восхищенно говорил Сингапур, его рубашка и джинсы были щедро выпачканы кровью. Ну и кровищи, ну и натекло! все повторял он, пока они вели ошалевшего Илью к дверям его квартиры.
Открывайте, сказал Сингапур, беспрекословно постучав в дверь.
Не откроем, отвечали за дверью. И следом девичий плач:
Убийцы! Вы за все ответите!
Вы чего, придурки. Живой он. Раненый только. Открывайте.
Не откроем, все то же испуганный голос.
Раненого заберите, зло ответил Данил.
Убийцы! визжали за дверью.
Вы уроды! кричал в ответ Данил.
А вы убийцы! немедленно отвечали.
Да заберите вы его, в конце-то концов, ваш раненый! раздраженно и даже с обидой, крикнул Сингапур.
Дверь осторожно приоткрыли. Увидев своего, распахнули. Раненый ввалился; дверь захлопнулась.
Ну чего, пошли домой? кивнул Сингапуру Данил.
Пошли.
Ты глянь, это что, моя дверь так и была открыта? удивился Данил.
Умывшись, они сидели на кухне, допивали вино.
Хочешь прикол? спросил Сингапур.
Ну.
Знаешь, что имя твое значит?
Нет.
Суд Божий.
Серьезно? удивился Данил. Ну что ж, усмехнулся он, вот и он не нашелся, что сказать, лишь произнес. прикольно А твое? с интересом спросил он.
Федор значит Дар Божий, не без гордости ответил Сингапур.
Тоже супер! кивнул Данил даже одухотворенно и тоже с гордостью.
Прошло с четверть часа, как в дверь вновь позвонили.
Слушай, может менты? осторожно предположил Сингапур.
Сейчас посмотрим, подойдя к двери, Данил посмотрел в глазок, открыл дверь. Ну? спросил он строго. На пороге стоял тот самый здоровяк в майке «ЛДПР».
Данил, отступив, выставив ладони, произнес он, Данил, там это мы короче там помощь нужна.
Ну пошли, дрогнувшим голосом ответил Данил. С нехорошим предчувствием, Сингапур вышел следом.
Вот, чего делать-то? прошептал здоровяк, когда они, все втроем, вошли в ванную.
Да вы опизденели что ли?!! вскричал Данил. В ванной, двое муновцев, опустив голову раненого в ванну, обильно поливали его из душа. Идиоты, бормотал Данил, перекрыв воду и вытаскивая раненого из ванны.
Кровь не останавливается, объяснял здоровяк, мы рану промыть, а кровь не останавливается. И мы, короче, к тебе мы же тут только тебя нормально знаем.
Вода же теплая, бормотал Данил, усаживая раненого на стул. Идиоты, повторял он. Где что-нибудь Бинты там Сингапур, дуй ко мне, там в зале, в серванте, аптечка, зеленка. Дай полотенце, приказал он здоровяку.
Вернулся Сингапур.
Вот, протянул он аптечку.
Залив рану зеленкой, забинтовав голову, Данил уложил Илью на диван; муновцы, всей толпой, молча наблюдали.
Придурки малохольные, в сердцах сказал им Данил, вы же чуть его не убили. Кретины. И вообще вызывайте «скорую».
Правда ведь «скорую» надо было. А мы чего-то не подумали, растерянно огляделся здоровяк. И сразу, человек пять, кинулись к телефону, мешая друг другу, уронили телефон.
Я сам! крикнул здоровяк, бросившись к лежащему на полу телефону.
Пошли быстрее, подтолкнул Данила Сингапур. Сейчас вместе со «скорой» менты приедут.
Точно, нервно согласился Данил, и парни быстро покинули квартиру.
Слушай, а скалка? вспомнил Сингапур.
Да черт с ней, ответил раздраженно Данил. Пошли скорее. На улице он попросил: Я поживу у тебя пару дней?
Без проблем, кивнул Сингапур.
Все обошлось. Илья две недели пролежал в больнице с гематомой и легким сотрясением. Отец Данила подсуетился, так что и проблем с милицией не возникло. Тем более что и самим сторонникам «Объединения», такая реклама была не к лицу. Вскоре они и вовсе съехали с этой квартиры.
4
Слушай, все давно хотел спросить, Сингапур вылил последнюю водку в пластиковый стакан, протянул Данилу. Помнишь, когда с этим муновцем тогда Ну когда все только начиналось, мне этот лектор на стену указал и заявил тогда, что за стеной стул когда он аллегорию свою развел эту божественную. Я ему еще возразил, что там не стул, а тумбочка.
Помню, как ты возразил! передразнил его Данил, Возразил так возразил.
Да Бог с ним, я не об этом. Там, на самом деле, что было?
А я почем знаю.
Ну, кто там живет-то, ты знаешь?
Кто живет, знаю, ответил Данил. Витёк там живет. Алкаш конченный, хотя ему и тридцати нет. Он год назад это было свой долбаный центр врубил с утра пораньше, как обычно по пьяни на всю весь стояк пробил, даже у нас пол заходил. Мы тогда с отцом к нему спустились. Он в расшибец. Дверь пришлось выбить. Лежал в хлам на матрасе.
Стул был?
Ты чего больной? посмотрел на него Данил. Я тебе говорю алкаш. У него из мебели один этот долбаный центр музыкальный еще совдеповский с такими метровыми колонками. В зале матрас на полу, и табурет на кухне вот и вся мебель. Еще стол кухонный. Всё.
И тумбочки не было? пристально посмотрел на него Сингапур.
И тумбочки не было, вкрадчиво, как идиоту, повторил ему Данил.
Вот и славно, почему-то облегченно, произнес Сингапур.
И чего? выпив, не понял Данил.
А того. Бога нет, как глухонемому, на ухо, громко, сказал ему Сингапур. Бога Нет, повторил он, сделав ударение на оба слова. Да, Сма? хлопнул он по плечу Паневина.
Наверна, сма, есть, ответил тот невразумительно.
Как это, наверна, передразнил его Сингапур. Он или есть или не есть.
Не знаю, пожал плечами Паневин.
Знаешь, как переводится с английского, ай донт ноу? весело подмигнул Данилу Сингапур.
«Я не знаю», ответил наивный Данил.
Вот и никто не знает, совсем весело подмигнул ему Сингапур.
Придурок ты! поняв, что попался, усмехнулся Данил.
Ладно, пошли отсюда, а то чёй-то малофато, легонько постучал себе кулаком в грудь Сингапур. Пора поиграть в догонялки. Ты как?
Я пас, отказался Данил, домой пойду, надо курсовую по педагогике написать, в понедельник уже сдавать, так что
А я вот курсовую не буду сдавать! даже пропел Сингапур. Я вот, вместе со Сма, к Гале в гости пойду.
Ну это
Никаких «Ну это». Пошли, обняв Паневина, Сингапур повел его из подъезда. Данил, усмехнувшись, зашагал следом.
Странно, что такой человек, как Андрей Паневин учился в институте, да еще и в педагогическом. Но если разобраться, ничего удивительного не было, тем более что учился он на художественно-графическом факультете. А, наверное, более бестолкового факультета и придумать нельзя. Чему там обучали, понять сложно. То ли живописи, то ли черчению, то ли педагогике, то ли прикладному искусству Но учась на этом факультете, студент хоть в чем-то, но соображал. Если он не умел рисовать, он неплохо чертил, если не умел ни рисовать, ни чертить, учил начертательную геометрию или зубрил Сухомлинского, в конце концов, лобзиком по фанере выпиливал, или мог быть просто компанейским человеком. Сма не был компанейским человеком и не умел делать, буквально, ничего. За него хлопотала его мама, преподаватель педагогики. Женщина приезжая, и на редкость своенравная. Хотя и жила в Липецке уже лет десять, она никак не смогла не то, что полюбить его, она привыкнуть к нему не могла, и от того ненавидела лютой ненавистью. Впрочем, за последние десять-пятнадцать лет, в здешних краях поселилось немало приезжих. Приезжали с Сахалина, Воркуты, Норильска, Магадана И что удивительно, не было еще ни одного, кто бы сказал о городе хоть что-нибудь положительное. Ругали на чем свет стоит. Но, все равно, приезжали и привозили родственников. Ругали, но жили, и обратно уезжать, видимо, не собирались. Главное недовольство всех приехавших сводилось к одному к аборигенам. Люди здесь и хитрые, и корыстолюбивые, и бездушные, и хамы несусветные. Не было занятия, что бы Алла Константиновна Паневина не ввернула своего ядовитого слова об этом городе. Высокая, статная, в меру молодившаяся дама, она вела свой предмет, всегда стоя у доски, и, только был случай, вспоминала о Магадане, начиная всегда: «А вот у нас на Магадане» и дальше, во всех красках, доказывала, что там на Магадане, люди и лучше, и честнее, и порядочнее, и прочее и прочее. Она даже пыталась исторически доказывать, что люди здесь такие исключительно по сложившемуся веками менталитету: жили в крепостном праве, и как раз крепостное право и превратило их в равнодушных ко всему обывателей, живущих с девизом «моя хата с краю». Вот у них на Магадане люди свободные, честные, порядочные, впрочем, и везде, где не было крепостного права, а жили люди независимые. Всю ночь, рассказывала она, в подъезде девушка о помощи кричала, никто даже милицию не потрудился вызвать. Даже когда я милицию вызвала, вы думаете, кто-нибудь приехал?! Нет! А вот у нас бы на Магадане
Да что у вас на Магадане, к общему удовольствию, воскликнул Сингапур. Я вам сейчас расскажу, что у вас на Магадане, не дав ей опомниться, продолжал он все яростнее. Сопки у вас на Магадане, снег, и на сто верст три дома. И идет у вас пьяный на Магадане, по этим живописнейшим сопкам, а на встречу трезвый, и пройди трезвый и не помоги пьяному, то пьяный замерзнет к такой-то вашей намагаданской матери; и потому только трезвый мимо не пройдет, что знает, что сам завтра пьяный попрется по этим вашим замечательным сопкам. Вот от этого у вас на Магадане люди и добрее, в кавычках, что не помоги ты, завтра тебе не помогут, и сдохнешь среди этих сопок. А так, люди везде одинаковые, и у вас на Магадане еще похлеще наших, потому что свободные и независимые потому что ворье и каторжники беглые, и оттого самое настоящее жлобьё, которое помогает не от доброты душевной, а от примитивной корысти. И все эти сказки про суровых, но справедливых людей свободолюбивого севера оставьте для своего сыночка, которого неизвестно какого лешего занесло в институт вместо ПТУ. И нечего наш город хаять. Иначе зачем, вообще, приехали в наш жуткий край, раз у вас на Магадане рай с цветами? А я вам отвечу, совсем разошелся Сингапур. В нашем жутком крае даже виноград растет, не то, что яблоки, которые на Магадане, только на картинках и увидишь. Куда не обернешься кто с Норильска, кто с Колымы, кто с Нарьян-Мара и не выговоришь даже едут целыми аулами, целыми стойбищами. Поносите нас, на чем свет стоит, а ведь всё равно прётесь! уже в откровенной злобе заключил он, не мигая, уставившись в оцепеневшую Аллу Константиновну.
У меня сын болен, у него легкие, ему климат нужен! опомнившись, в слезах вскричала Паневина, а вы вы хам. Негодяй! закрыв ладонями лицо, она выбежала из аудитории. И все, даже с наслаждением, наблюдавшие, как Сингапур рубил эту на Магадане только Паневина выбежала вон, сразу сникли, жалко стало эту Паневину. Когда она доставала своим на Магадане очень хотелось, что бы вот так ее с плеча! А получается Словом, Сингапура немедленно осудили, назвали сволочью, и девчонки, еще недавно с таким наслаждением наблюдавшие за меняющейся в лице Аллой Константиновной, теперь в искреннем жалостливом порыве побежали следом, успокоить.
Всякий раз, когда Сингапур вот так, яростно-обличительно, шел на конфликт, все невольно были уверены, что в этом непременно есть расчет, отработанный, продуманный план. Делал он это с какой-то отчаянно-наивной жестокостью, свойственной, пожалуй, детям, творящими всё от души, ни сколько не задумываясь, что потом. В случае с Рождественским, это особенно было видно. «Конечно, я прекрасно понимал, рассказывал после Сингапур, что обличать Рождественского бессмысленно, тем более, с такой анекдотичной придурковатостью Но, черт возьми! воскликнул он, я это действительно ляпнул. Но, после такого наива, и извинения выглядели как продолжение издевательства. Прошел бы мой этот ляп мимо ушей, отшутился бы Рождественский, и всё забыли. Но он смутился, еще как смутился попался. Уже в ту минуту я был для него злейшим врагом. Что бы дальше я ни предпринял: извинялся бы, промолчал бы, или, как и поступил Не смог я удержаться. И понесло меня! И не сомневался я в своей правоте! Ведь дружбу свою он предлагает первокурсникам, по сути своей, детям неискушенным. Песенки им поет про греков и прочею педерастию, а те и уши в стороны Но ведь до той минуты, он мне был даже симпатичен образованный, интеллигентный человек Ну предлагал он Но не мне же, в конце концов. В конце концов, не принуждал же он их; да и восемнадцать лет совсем не детский возраст, сами понимают, на что идут к этому Рождественскому. И кого я должен теперь осуждать? Себя? Вот вам выкусите!»