Осталось всего три месяца! запротестовал я, опасаясь еще одной пощечины.
Последнее происшествие ускорило наши планы. Я хочу, чтобы ты не попадался никому на глаза, чтобы не доставить мне новых неприятностей.
Неприятностей? чуть ли не закричал я. Отец, я
Хватит! повысил он голос в первый раз с начала разговора; ноздри его широко раздувались, глаза снова превратились в щелки. Это решено!
Он взглянул на корректив на моей руке и добавил с презрением:
Ступай, пока не навредил себе еще больше.
Я сдержался и не зарычал ему прямо в лицо и не запустил поднятым стулом в греческую статую. Лишь глубоко вдохнул, насколько позволили больные ребра, вытянулся во весь свой невпечатляющий рост и отвернулся от отца.
Глава 10
Закон птиц и рыб
В мрачном молчании я смотрел на море. Прошло две недели после разговора с отцом, и с тех пор я делал все возможное, чтобы избежать встречи с ним. Для этого я устроился в укромном местечке за выступом скалы на каменистом берегу у подножия акрополя, заменявшему нам пляж. Здесь, вдали от видеокамер и взглядов бдительных охранников, мальчишка мог сердиться сколько душе угодно. Моя рука окончательно зажила, и я, прислонившись спиной к скале, рисовал в блокноте силуэт траулера, мирно плывущего в порт. Судно возвышалось над рыбацкими джонками с белыми и красными парусами, что усеяли все море, от берега и до восходящего на горизонте солнца.
Чайки пикировали, рассекая соленый воздух и пронзая поверхность океана, а затем появлялись вновь с рыбинами в клювах. Я посмотрел на них, потом на корабль, который только что рисовал. Теперь он плавно скользил вдалеке, огибая маяк на мысе и направляясь к городу и устью реки.
Уголок отцовского кристалла выглядывал у меня из кармана, напоминая о закодированном в нем голографическом сообщении, в котором отец подтверждал терабайты информации обо мне прокторам школы Капеллы на Веспераде. Я смотрел эту запись раз пятьдесят за последние две недели. Каждый раз мой тайник домашних вин сокращался, а число рисунков увеличивалось.
Я раздраженно закрыл блокнот вместе с карандашом и откинул голову. Рука все еще болела в месте перелома, хотя было уже ясно, что скоро она совсем заживет. Я помассировал ее левой, отметив скопление крошечных, размеров с булавочную головку, шрамов на бледной коже от кончиков пальцев до середины предплечья. Они сверкали в лучах серебристого солнца Делоса, и я согнул поврежденные пальцы, скривившись от неприятного ощущения. Тор Альма, наш семейный врач, уверяла, что они вернутся в рабочее состояние, но я в свою очередь уверял, что они сделались странными, неудобными, как новые зубы.
Так вот куда ты забираешься, когда не хочешь, чтобы кто-нибудь тебя отыскал?
Я не стал оборачиваться, и без того зная, кто это сказал.
Очевидно, нет.
Гибсон подошел справа, тяжело опираясь на ясеневую трость. Невероятно, но он только что спустился по лестнице в несколько сотен ступенек, тщательно замаскированной среди беспорядочно разбросанных скал. Полы мантии из тонкой изумрудной ткани волочились по песку, но он не обращал на это никакого внимания.
Ты пропустил наши занятия.
Не может быть. Сейчас всего десять часов утра.
Прикрыв веки, я прислонился головой к скале. Но Гибсон по-прежнему возвышался надо мной, и я, взглянув на него одним глазом, заметил почти смущенное выражение на морщинистом, обветренном лице наставника.
Десять было три часа назад, ответил он, вяло кивнув, а сейчас уже почти полдень.
Я вскочил так резко, что со стороны можно было подумать, будто я обжегся или меня ужалил анемон, которых было полно на морском берегу.
Простите, Гибсон, я не знал. Должно быть, потерял ощущение времени, и Я честно пытался найти какое-нибудь объяснение, но не смог.
Не переживай, поднял ладонь старик, тебе больше не нужен учебник риторики.
Наверное, не нужен, скорчил я кислую гримасу.
С изысканной неторопливостью Гибсон опустился на последнюю ступеньку лестницы, ведущей к замку. Я поспешил ему на помощь, но он только махнул рукой.
Адриан, ты пропустил занятия второй раз за много-много недель. Это на тебя не похоже.
Я лишь хмыкнул в ответ, и Гибсон шумно вздохнул:
Понимаю. Возможно, тебе все-таки понадобится учебник риторики.
Нахмурившись, я отвернулся и подошел к тому месту, где заканчивались камни, а дальше до серебристой глади воды тянулась полоса песка. Без воздействия лунных приливов море всегда оставалось спокойным, только у самого берега крутились крохотные водовороты.
Гибсон, я все еще не могу поверить. В эту мерзкую Капеллу!
Мы уже обсуждали это. Дважды.
Ты сам знаешь, что можешь стать великим.
Не хочу я становиться великим, будь оно все проклято!
Я пнул камень, и тот поскакал по воде. Вдалеке еще одна чайка нырнула за добычей.
Отцу я сказал, что хочу быть схоластом. Я ведь вам уже говорил, да?
В моих интонациях прозвучало полное поражение, смешанное с такой насмешкой над собой, на какую способен только личный шут императора.
Гибсон долго не отвечал так долго, что я едва не повторил вопрос. Наконец он произнес дрожащим голосом:
Да, говорил.
Я оглянулся через плечо. Мой наставник сидел с застывшим, задумчивым взглядом, положив подбородок на бронзовую рукоять трости. Морской ветер раздувал его зеленую мантию.
У тебя есть способности к наукам. Ты весьма сообразителен. Я сам пару раз объяснял это твоему отцу. Но он сразу отмел мою идею.
Истолковав его слова в свою пользу, я продолжал настаивать:
Но ведь я могу это сделать? Могу стать схоластом?
Гибсон пожал плечами:
Со временем, Адриан, да, тебя научили бы мыслить должным образом. Но ты не должен идти против воли отца.
Изобразив презрение истинного палатина, я сказал:
Это мое бремя ответственности. Разве не так он тебе ответил?
Схоласт внезапно переключился на классический английский:
Если для выживания требуется взять в руки оружие, ты должен это сделать.
Я приподнял бровь и спросил на родном языке:
Шекспир?
Нет, Серлинг[13]. Он посмотрел вверх, на тонкую вереницу облаков, висевшую в белом небе, словно паутинка. Хотя, полагаю, эта цитата подошла бы лучше, если бы отец посылал тебя в легионы.
Там есть инквизиция, нахмурился я. Это еще хуже.
Гибсон кивнул в знак согласия, не снимая подбородка с рукояти трости:
Вполне справедливо, и почесал львиные бакенбарды с задумчивым выражением на морщинистом лице. Я не вижу выхода из положения, мой мальчик. Если твой отец потрудился записать послание на этот кристалл, можешь не сомневаться, что он уже установил волну с Весперадом. Договор подписан. И скреплен печатью.
Моя голова словно бы закачалась сама, не дожидаясь приказа.
Но я не могу с этим смириться.
Гибсон заметил, как я напрягся, и ткнул узловатым пальцем мне в грудь:
Это прямая дорога к безумию, Адриан.
Простите, что? Я резко поднял взгляд.
Страх это смерть разума.
Гибсон сказал это машинально, память автоматически ответила на упомянутую эмоцию. Я удивленно заморгал и перестал выискивать подходящий камень для броска в воду.
Я не боюсь.
Вступить в Капеллу? Конечно, боишься.
Он посмотрел мне прямо в глаза, похожий на статую, покрывшуюся морщинами от времени, а не от эмоций. Сейчас он казался отлитым из бронзы.
Ты хочешь стать схоластом? Тогда укроти свой страх, или ты ничем не лучше других. Он неопределенно махнул рукой в сторону замка, словно обхватывая все человечество. Бери пример с камня. Пусть не тревожит тебя будущее, ведь ты достигнешь его, если это будет нужно, обладая тем же разумом, которым ты пользуешься в настоящем.
В тот момент я не распознал цитату: Марк Аврелий. Еще один римлянин.
Успокоившись, я ответил афоризмом из Книги разума:
Испуганный человек пожирает себя.
Кто-то другой на его месте улыбнулся бы, но губы Гибсона лишь чуть дернулись, когда он одобрительно кивнул:
Ты знаешь об этом, но еще не научился этому.
Снова наступила тишина, и я вернулся к наблюдению за кружившими над водой птицами. Эти чайки были терраниками, выведенными из того генетического материала, что доставили на океаны Делоса много веков назад. Настоящие чайки, белые с серым, подобные тем, что летали над берегами Старой Земли во времена Саргона и еще раньше.
Капелла не самый плохой вариант. Ты станешь выше лордов Империи. Увидишь Империю, Содружество и даже Демархию Тавроса. У тебя будет возможность с пользой применить свои навыки.
Я бы предпочел применить их для дипломатии, а не для не для Я не смог подобрать нужное слово.
Теологии?
Пропаганды, Гибсон! презрительно усмехнулся я. Вот что это такое. Все они управляют людьми с помощью страха. Даже мой отец. Знаете, почему он отправляет меня туда? Он сказал, что ему нужен там «кто-то из своих». Как будто он задумал что-то незаконное. Я заскрежетал зубами. Значит, я для него просто орудие? Я нужен ему только для того, чтобы проложить дорогу к новому титулу?
В ожидании ответа я посмотрел на учителя, который сейчас напоминал икону Непрерывно Ускользающего Времени в святилище Капеллы высохший, сгорбившийся над тростью старик. Но его ответ был ответом схоласта, а не обычного человека:
Фактически все палатинские дома заводят детей для подобных целей. Это стратегия.
Шахматные фигуры. Я сплюнул на песок. Гибсон, я не хочу быть пешкой. Не хочу участвовать в игре.
Ненавистная мне метафора.
Ты должен участвовать, Адриан. У нас нет выбора. Ни у кого из нас.
Я не его пешка.
Так могла бы произнести эти слова змея; я сердито смотрел на наставника, и яд капал с моего языка.
Схоласт прищурил тусклые глаза.
Я никогда и не говорил этого. Все мы пешки, мой мальчик. Ты, я, Криспин. Даже твой отец и наместница. Таков уж этот мир. Но запомни! Его голос задребезжал на высокой ноте, и он ударил тростью по белому, отшлифованному временем камню. Не имеет значения, кто пытается двигать тобой отец или кто-то другой из облеченных властью, у тебя всегда есть выбор, потому что душа остается твоей. Всегда.
Странно было слышать от Гибсона от любого схоласта о душе.
Не зная, что еще сказать, я снова уставился на птиц и их охоту. Затем подошел к тому месту, где недавно сидел, и поднял свой блокнот, вздрогнув от боли, когда мои бедные пальцы обхватили черную кожаную обложку.
В чем же этот выбор?
Я не взглянул на Гибсона, продолжая наблюдать за чайками.
Он не ответил. И я понял почему. Даже здесь, вдалеке от замка, от подслушивающих ушей и подсматривающих глаз, он не мог вести изменнические разговоры. Инстинкт повиновения глубоко въелся в его натуру.
«И какой же это вид повиновения?» задумался я, но не нашел ответа.
Тем временем он спросил:
На что ты там смотришь?
На рыб.
Ты не можешь видеть рыб.
Не могу, пока птицы их не схватят, ответил я, указывая на море, хотя и подозревал, что старик все равно ничего не разглядит.
Сейчас я понимаю, насколько стар был мой славный Гибсон. Его кожа напоминала древний пергамент, истонченный и растянутый. А глаза представляете, какого возраста должен быть человек высокого происхождения, чтобы утратить зрение? Я встречал людей, проживших более пятисот лет, чье зрение оставалось острым, как разделочный нож. Иногда я думаю, что мой любимый наставник был старше всех, кого я знал, за исключением меня самого.
Всегда оставаясь сторонником метода Сократа, схоласт задал вопрос:
Скажи, пожалуйста, а чем же тебя привлекли рыбы в такое время?
Своей судьбой, приглушенно ответил я.
Что? рефлекторно, как все люди с ослабленным слухом, переспросил Гибсон.
К счастью, он меня не услышал; представляю, какой я получил бы нагоняй за одно только упоминание столь пафосного и мистического понятия, как судьба.
Я повернулся к нему, пожал плечами и сформулировал свою мысль иначе:
Их не спрашивают, хотят ли они быть съеденными. Они тоже пешки. Природа это неизбежность.
Гибсон фыркнул и приподнял густые брови:
Неужели все, что ты говоришь, обязательно должно звучать как эвдорская мелодрама?
А что плохого в мелодраме? просиял я, уловив тонкое дыхание юмора.
Ничего плохого, если ты актер.
Весь мир театр.
Я плавно повел рукой и постарался улыбнуться, уверенный, что уж эта цитата точно из Шекспира. Какой бы слабой ни была попытка, смех мой оборвался так же быстро, как и возник. Гибсон на мгновение прикрыл глаза, и я по долгому опыту общения с ним уяснил, что таким способом он сдерживает приступ смеха. «Разум должен быть ровным, как песок в саду», писал схоласт Имор в третьем тысячелетии.
Я сейчас ощущаю себя одной из этих проклятых рыб.
Старик крепко сжал губы и затем произнес:
Не знаю, что тебе на это сказать.
Гибсон, я не хочу лететь на Весперад.
Почему?
Не возражение, а исследовательский вопрос.
«Пропади ты во Внешней Тьме на вечные времена со своей философией!»
Я задумался. Посмотрел на замок. И наконец заговорил:
Потому что потому что все это бред и вздор. Культ Земли, иконы. Все ненастоящее. Земля не станет снова зеленой и чистой, оттого что мы покаемся за грехи предков.
Я покачал головой и выплюнул следующую фразу, словно желчь:
Хлеба и зрелищ.
Мне стало противно от этих слов, словно я приобщился к почитаемым отцом традициям. Я был по-мальчишески суров к религии, когда нужно было осуждать только Капеллу.
Рот Гибсона дернулся, создавая впечатление слабой улыбки. Уж не торжество ли в ней было? Затем улыбка исчезла, и он сказал:
Не забывай, что ты должен держать эти мысли при себе.
Думаете, я этого не знаю? Я же не говорил этого им! Я указал на мрачную громадину Обители Дьявола высоко над нами. Земля и император! Вы меня совсем дураком считаете?
Я считаю, ответил Гибсон с необычайной тревогой, что ты сын архонта и потому лишен осторожности, свойственной простым людям.
Лишен осторожности? рассмеялся я отрывисто, холодно и совсем не весело. Боги небесные, Гибсон, разве я не проявляю осторожность? Я уже столько лет хожу перед отцом и Криспином на цыпочках. А также перед Эусебией, Северном и другими капелланами. Я должен что-то предпринять
Безумная улыбка тронула мои губы в тот момент, когда я понял, чем должно быть это «что-то».
Мне это совсем не нравится, едва не нахмурился схоласт при виде нахлынувших на меня эмоций.
План сложился перед моим внутренним взором, все части с глухим стуком встали на свои места.
Я не полечу туда, произнес я, словно молитву короткую, убежденную и могущественную. Не полечу на Весперад.
Но ты должен.
Нет! Я взмахнул блокнотом перед лицом Гибсона. Вы сами сказали, что у меня есть выбор.
Я посмотрел на сгорбившегося старика, что сидел рядом со мной на ступеньке лестницы, и дикая усмешка засветилась в моих глазах.
Вы можете написать для меня рекомендацию в примат атенеума скажем, на Тевкре.
Гибсон устало взглянул на меня со странным выражением в затуманенных глазах, пугающе близким к пониманию и оттягиванию решительного момента. Он сжал губы и с кряхтением поднялся. Мгновенно забыв о своем предложении, я бросился помогать ему. Даже несмотря на согнутую столетиями спину, схоласт оставался выше меня ростом, что наглядно доказывало его древнюю, как сама Империя, родословную.
Со вновь обретенным спокойствием я спросил:
Вы ведь можете это сделать? Для меня.
Мы оба понимали, что я от него требую. Это была измена, предательство своего лорда и многовековой службы в Мейдуа. Гибсон знал моего отца, когда тот был еще ребенком. Возможно, они стояли на этом же берегу и схоласт объяснял юному и холодному Алистеру Марло, как справиться с трудностями правления. В конце концов, отцу не было и пятнадцати, когда ему на плечи свалился титул архонта, так как рабыня-гомункул убила моего дедушку. Лорд Тимон умер в постели, задушенный в момент любовного экстаза искусственно выведенным существом, которое ему подарил конкурент-мандари. Отцу потребовалась добрая половина столетия и битва при Линоне, чтобы заставить лордов системы Делоса забыть об этом конфузе. В глубине души я опасался, что саму идею нападения подал Гибсон, а может быть, он же предложил выпустить воздух из замка дома Оринов и уничтожить всю их кровную линию.