Целовальники остолбенели от такой неожиданной для них радости и начали было кланяться Тихону Петровичу в ноги, но он остановил их и только просил молиться о душе покойного Акима Петровича, а затем пригласил их наверх, в свои покои, и там угостил их чайком. Торговцы до того остались довольны гостеприимством и поступком молодого складчика, что целовали у него руки и, затем купив, что им было нужно, разошлись по своим местам.
По всему заводу начали говорить о Тихоне Петровиче, как о человеке с хорошим направлением и добрым во всех отношениях. По утрам его окружала нищая братия, и всех он оделял щедрою рукою.
Однако, приучил ты довольно этого народу! сказал как-то своему приятелю бывший урядник.
Ну, что ж, Бог с ними, у меня ещё останется, отвечал он ему.
Одолеют ведь! После не отобьёшься от них.
Хватит на всех.
Некоторые из зажиточных обитателей Тагила смотрели на Тихона Петровича, как на завидного жениха, и хлопотали посватать за него своих дочерей, но он отнекивался от таких предложений и говорил, что если и женится, то не ранее, как после годовщины смерти своего благодетеля. В сваты замешался и батюшка приходской церкви и с этою целью пришёл к Тихону Петровичу в гости. Тот принял его с подобающим уважением. Сидя за самоваром, батюшка сказал ему:
А ведь я, извини, к тебе по делу завернул.
Что ж, я рад выслушать вас, скажите, если могу быть полезным, то готов к вашим услугам.
Степана Сидорыча, знаешь, небось? Вот я по его просьбе с предложением к тебе.
В чем же оно заключается?
Дочка у него есть красавица, хочет он её за тебя отдать и капитал не малый в приданое предлагает.
Нет, батюшка, благодарствую. Вы знаете, у меня есть невеста.
Какая невеста? Мужичка-то, а эта из купеческого рода будет. Я советую тебе взять её.
Теперь уж поздно; если бы Степан Сидорыч пораньше об этом подумал, тогда, может быть, я и согласился бы на его предложение, а теперь не могу, слово дал и надо сдержать его.
Как знаешь, дело твоё, а я советовал бы тебе не отказываться, по крайней мере, в хорошую родню вошёл бы.
Зачем же? От добра добра не ищут.
Мне даже странно становится, что ты хочешь жениться на необразованной крестьянке. Дочка Степана Сидорыча девушка благовоспитанная, у меня Закону Божьему училась, в страхе Господнем соблюдается; за неё многие уже сватались, да отец всё упирается.
Да я-то что ему дался?
А то, что моей рекомендации послушался, вот и заслал к тебе сватом.
Благодарю вас за внимание, скажите Степану Сидорычу, что я жениться до году не желаю.
Так ли, полно?
Что ж мне, не икону ли для него целовать прикажите? Если и вздумаю раньше жениться, вас не обойду и полагаю, что совершить брак не откажетесь.
Во всяком случае всегда готов.
За это спасибо.
Как же мне перед Сидорычем-то теперь быть: какой ответ ему дать?
Так и скажите, как я вам объяснял: «до году, мол, жениться не желает».
Что ж делать, лгать приходится, а не хотелось бы совестью кривить.
В этом, я полагаю, никакого прегрешения нет: вы скажете ему не свои, а мои слова.
Так и скажу, до свидания, пока.
Прощайте, батюшка, благословите и не серчайте на меня.
Да что серчать, сын мой, благословляя Тихона Петровича, заключил батюшка и вышел из дому.
Тихон Петрович проводил священника с лестницы, и он ещё раз благословил его.
Возвратясь обратно, молодой человек прошёл в комнатку своего приятеля и рассказал ему, с какою целью приходил к нему батюшка; тот покачал головой, подумал немного и сказал:
А знаешь ли что? И я с своей стороны посоветовал бы тебе жениться на дочке Степана Сидорыча: девушка получше и покрасивее твоей Степаниды будет и при том родовитая, из купеческого звания.
Будь она и княгиня, а Степаниду на неё не променяю. Ты меня не обижай.
Да разве я в обиду тебе говорю?
Значит, не знаешь меня хорошо, я дал слово Степаниде и женюсь на ней, потому что люблю эту девушку, и она достойна того.
Верю, одно только, она из деревенских.
Довольно об этом, мне и батюшка о том напевал, не вам с ней жить, а мне.
Ну, и дай Бог святой час, едем за ней. Один день до праздника Рождества остался, нужно приготовиться в дорогу.
И они ударили по рукам.
Тихон Петрович около вечера запер склад и отпустил рабочих на праздник по домам, привёл в порядок свои счета, позвал к себе старика кучера и сказал ему:
Дай паре гнедых овсеца, вечером они мне понадобятся, да приготовь парные сани.
Далеко ли думаете, хозяин, отправиться? спросил у него кучер.
Не твоё дело об этом спрашивать! Исполняй, что говорят.
Знамо так, да надо знать, как приготовить: гуськом или на отлёте?
Делай с отлётом.
Дороги плохи, гуськом, пожалуй, способнее нам будет ехать.
Ты дома останешься, мы с Егором Назарычем поедем на Реши, туда дорога торная.
Слушаю, хозяин, будет готово.
У приятелей сборы были недолгие: Тихон Петрович на всякий случай положил в бумажник несколько сот рублей. «Может, они и потребуются на что-нибудь», подумал он.
Не захватить ли нам какого оружия? предложил Егор Назарыч.
А на что оно тебе?
Дорога опасная, при случае от волков отбиться, теперь Святки, бегают они.
Можно, возьми вон шпагу, она над сундуком висит.
Кстати и револьвер захвачу, ему места немного понадобится, положил в карман, и всё тут.
Ну, как знаешь, бери.
Заряжен он или нет?
Посмотри, заряды в столике находятся.
На дворе начинало смеркаться, сорокаградусный мороз постукивал в стену; кучер, по приказанию хозяина, принялся запрягать лошадей и ворчал про себя:, «зачем это его туда несёт под такой великий праздник?» На двор вышел Егор Назарыч и спросил у дедушки:
Что, дядя Кузьма, скоро, что ли, запряжёшь?
Сейчас можно садиться, ответил тот.
Не забудь овсеца в торбочку всыпать, да сена по больше положить, а потом зайди кверху, да ковром сиденье покрой.
Ладно, приду.
Когда всё было готово, дядя Кузьма подвёл лошадок к. крыльцу, доложил о том своему хозяину, а сам отправился отпирать ворота. Через десять минут путники выехали со двора. Тихон Петрович сам управлял лошадьми, и они, как вихрь, понеслись по дороге на Реши.
Экие кони! золото! говорил Егор Назарыч. Только украсть, да уехать на них.
Тысячные, потряхивая вожжами, добавил его спутник.
А ночь-то, ночь, светлая, хоть книгу читай.
Счастлива ли она только будет! вздохнув, протянул Тихон Петрович.
Авось, ничего, обойдётся благополучно, а дорожка-то какая, точно по стеклу летим, давно такой не было. Дай лошадкам-то передохнуть, вишь, как ты их гонишь.
Ничего, снесут, опоздаем, хуже будет, отвечал Тихон Петрович, покрикивая: «Эх, голубчики, выручайте хозяина!»
Так они проехали уже несколько десятков вёрст, взглянули на часы, было около двенадцати, а по приметам, до Решей было ещё около десяти вёрст. Тихон Петрович приналёг на коней, и через какой-нибудь час времени они выехали из лесу и увидали макушки домов деревни Реши.
Кажись, вовремя приедем. Постой-ка, не благовестят ли в селе к заутрени? сказал Егор Назарыч.
Далеко оно отсюда, пожалуй, и не услышишь.
По морозу звон за десять вёрст слышен бывает.
Лошадки остановились, путники прислушались, но в поле было тихо, как в могиле.
Нет ещё, знать, не ударяли, проговорил бывший урядник, трогай с Богом, да не торопись, шажком до берёмся.
Тихон Петрович сдержал лошадок и с замирающим от волнения сердцем въехал в деревню.
Глава 74
В Решах между тем всё обстояло благополучно; Чуркин с Осипом не оставляли мысли порешить со Стёпанидой; они составили новый план: убить её на второй день праздника не в доме её отца, а вызвать вечерком к своей домовой хозяйке и на обратном пути подстеречь красавицу на улице. Исполнить этот замысел взял на себя каторжник.
Я сразу её положу, говорил он ночью, накануне Рождества, сидя с разбойником в светлице.
А если промах дашь? сказал Чуркин.
Будь уверен, атаман, этого не случится! ответил он.
«Жаль её», подумал Чуркин, лёжа навзничь на своей постели.
В эту минуту в светлицу вошла Ирина Ефимовна и сказала:
Вася, тебе письмо от кого-то!
Разбойник быстро приподнялся с логовища, взял конверт и спросил у жены:
Кто принёс?
Не знаю, какой-то мужичок подал.
Где он?
Ушёл и ничего не сказал.
Ну, ладно, ступай.
Ирина Ефимовна вышла. Чуркин вскрыл письмо, вынул из него паспорт на имя Кишинёвской мещанки Ирины Андреевой Поляковой и положил его в карман, объяснив Осипу, что это был паспорт для его жены.
Откуда же он прислан? спросил тот.
Из Туретчины; откуда и мне высылают.
Значит, и там у тебя приятели имеются?
Ещё бы. Без них ничего не поделаешь.
Неужели же нарочный оттуда доставил?
Нет, через волостное правление высылают; должна быть, сотский принёс.
Вот бы и мне оттуда надо паспорт достать!
Придёт время, достанем, отвечал атаман.
* * *
В доме деревенского старосты всю неделю перед Рождеством шли усиленные приготовления к свадьбе. Степанида временем была задумчива, а иногда до того весела, что все дивились на неё и толковали о том, как она вдруг переменилась и перестала тосковать. Накануне Рождества она провела ночь без сна: то бродила по своей светлице, то входила в избу, останавливаясь перед кроватью спящей матери, то становилась перед нею на колени, плакала и просила у родимой прощения в задуманном ею проступке; несколько раз она намеревалась подойти к отцу, спавшему в особой комнатке, но какой-то страх отталкивал её от него. Ей думалось, что вот он сейчас проснётся, начнёт её бранить и запрёт в светлицу, и тогда она не увидит своего возлюбленного. Тихо, на цыпочках, при свете тусклой лампадки, подошла она к угольнику с иконами, вынула из него своё свидетельство на вступление в брак, ещё раз подошла к спящей матери, простилась с нею мысленно и возвратилась в светлицу; затем собрала в узелок кое-что из платья, накинула на себя меховую шубейку, увязала головку платком и торопливо вышла на двор. Скрипнули ворота, и девушка, трясясь всем телом, вышла на улицу, оглянулась кругом, ни кого не было. Полная луна гуляла по небу и бросала от беглянки длинную тень на дорогу. Грустно покачала Степанида головою и подумала: «нет, знать, обманул, не приедет», и стала прислушиваться.
Где-то, вдалеке, послышался ей скрип полозьев и тихий лошадиный топот; ёкнуло сердечко у девушки. «Должно быть, он едет», сказала она сама себе и прислонилась к завалинке родительского домика. Слышалось ей, что шаги лошадей медленно приближались к ней; несколько раз она порывалась выглянуть из-за угла на улицу, но не могла: ноги у ней подкашивались; она, не зная, что делать, присела на завалинку, голова у ней закружилась, в глазах потемнело. В это время сани остановились. Тихон Петрович быстро выскочил из них, подбежал своей возлюбленной, обнял её крепко, прижал к груди и осыпал поцелуями. Девушка никак не могла сообразить, что с нею делается; она бессознательно повисла на груди своего суженого, который поднял её на руки, принёс к саням, усадил в них, поместился с ней рядом и крикнул своему приятелю Егору Назарычу, который уже успел сесть на место кучера: «Пошёл с Богом!» Кони понесли по деревне счастливую парочку, и вскоре они выехали в поле.
Все это было делом одного момента; спокойствие деревни нарушили только одни собаки: они, почуя чужих людей, подняли лай, но затем вскоре утихли.
* * *
Чуркин с Осипом в это время спали крепким сном, не подозревая, что у них из-под рук была вырвана намеченная жертва. Дорого бы поплатились смельчаки за свою удаль, если бы разбойники знали об их умысле, но так, видно, было угодно Провидению, избавить жениха и невесту от смерти, которая была недалеко от них.
Не скоро опомнилась Степанида от своего забытья и успокоилась от волнения. Когда она пришла в себя и открыла глаза, то немало удивилась тому, где она находится, и с кем мчат её кони по тёмному дремучему лесу, покрытому, как саваном, белым инеем. Осмотревшись кругом, она взглянула на своего друга и горько заплакала.
Успокойся, моя милая, ты со мной, говорил ей Тихон Петрович, целуя свою невесту.
Ах, что я только сделала, шептала она, прижимаясь к нему.
Ничего, кроме доброго. и хорошего; ты теперь со мной, и никто у меня тебя не вырвет.
А батюшка с матушкой что скажут?
Похвалят нас после и порадуются на нас.
Ох, не говори ты мне этого! Проклянут меня, вот чего я боюсь, а проклятым детям нет на свете счастья.
Все это вздор, не за что им проклинать. Мы любим друг друга вот и все.
Без родительского благословения пути не будет.
Старухи так говорят, а ты им не верь, успокаивал Тихон Петрович неопытную, в страхе Божием воспитанную девушку.
Она замолчала и снова заплакала.
Егор Назарыч подгонял коней, не давая им передохнуть, и поминутно оглядывался на жениха с невестой. Главной заботой его было как бы-нибудь развеселить Степаниду. Проехав вёрст двенадцать, он придержал лошадей, вынул из-за пазухи тулупа трубочку с кисетом и сказал:
Тихон Петрович, пусть лошадки-то маленько вздохнут, а я табачку покурю.
Можно, отчего же, покури, да подгоняй.
Теперь успеем, бояться нечего.
Гляди, как бы погони за нами не было.
Гонись, пожалуй, что из этого?
Остановят, да назад воротят, вот что с нами может случиться.
Теперь поздно, навострив уши, как бы прислушиваясь к чему, отвечал тот, набивая свою трубочку.
А это кто с нами едет? тихо спросила Степанида у своего друга.
Ты разве его не узнала?
Как знать мне? оглядывая кучера, сказала она.
Он твой знакомый, чаем ты его ещё угощала.
Да кто же он? Скажи, не томи меня.
Урядник, небось, помнишь?
Неужто это он?
Он, он, моя голубушка, осыпая девушку поцелуями, говорил Тихон Петрович.
Зачем же он переоделся?
Так нужно, моя милая: он больше не урядник, а мой приказчик и друг задушевный.
Да-с, моя красавица, он верно говорит, сказал Егор Назарыч, обратившись лицом к седокам.
А я тебя и не узнала.
Ночь, потому и не разглядела. А какая ночка-то, чудо? выразился бывший урядник.
Страшно только, что мы по лесу едем, прошептала Степанида.
Егор Назарыч быстро докурил трубочку, подобрал вожжи, тряхнул ими, и кони, отдохнув, снова понеслись стрелой по гладкой дорожке, закидывая снегом из-под копыт сидевших в санях.
Не холодно ли тебе, моя голубушка? спросил жених у своей невесты.
Нет, так, что-то дрожь берёт, отвечала она.
Дай, я тебя тулупом прикрою.
Зачем же, не надо, мне и так стыдно.
Ну, ничего, теплее будет, прикрывая её полой своей шубы, сказал ей на ушко Тихон Петрович, чтобы не стыдить девушку перед своим приятелем.
А тот не стал обращать на них внимания, видя, что Степанида обошлась, а только покрикивал на лошадок и подстёгивал их слегка кнутиком. «Эх, вы, родные, выручайте», слышались по лесу слова его.
Далеко ли нам ехать, и куда ты меня везёшь? спрашивала Степанида у Тихона Петровича.
Близко, в свой дом тебя везу, у меня он хороший, будешь в нем хозяйкой, кралечка моя, отвечал тот, прижимая её к груди своей.
Завезёшь ты меня и бросишь?
Напрасно ты так думаешь обо мне, я поклялся быть твоим навеки и верь мне, что ты дороже мне всего на свете.
В таких разговорах время всё шло, да шло, На утренней зорьке лошадки выбрались из лесу, Егор Назарыч дал им свободу, и они пошли шажком.
Вот и приехали! сказал он, обращаюсь к своим седокам.
Ну, и слава Богу, скоро же мы добрались, освобождая свою невесту из-под тулупа и осеняя себя крёстным знамением, смотря на сельскую церковь, произнёс Тихон Петрович.
Степанида взглянула вперёд, увидала колокольню и так же перекрестилась.
Куда же это мы приехали? спросила она.
В Тагильский завод, на свою сторонку, голубка моя, нежно. смотря ей в глаза, ответил жених.
Кони, почуя отдых, рванулись вперёд и через несколько минут были у ворот дома Тихона Петровича. Бывший урядник спрыгнул с передка и вместе со своим приятелем помог Степаниде выбраться из саней; сторож отпер ворота, пропустил в них лошадей и пошел провожать по двору своего хозяина, исподлобья поглядывая на незнакомую ему женщину, затем отпер им крыльцо и, проводив наверх, сказал сам себе: «Откуда это они приволокли её? Издалеча, знать, одежда-то на ней не здешнего покроя», и пошёл побудить кучера, чтобы он убрал коней.