Ай, мама! крикнул я уже голосом Томочки, которая сидела передо мной на кровати в образе Марины Стефанны, сидела, в ужасе прикрыв рукой разинутый рот, пошевеливая вздыбленными волосами, пяля на меня заплаканные синие глаза.
И вот уже я, новоявленный Терезий, шествую по вечерним улицам Москвы, держа под мышкой дамскую сумочку и выписывая задом замысловатые кренделя все моя мнительность! иду, как ходят все порядочные женщины: постукиваю каблучками, на мужчин не заглядываюсь, на женщин тоже.
Томочку кое-как удалось успокоить: она осталась дома, мне же не терпелось пройтись в новом обличье. Оделся с ее помощью и махнул на бульвар.
Иду, никого не трогаю, прислушиваюсь к своим ощущениям и вдруг чувствую кто-то берет меня сзади под локоть, оборачиваюсь что-то знакомое, вглядываюсь внимательней это ж я. И вот он говорит мне:
Я вас где-то видел, только вот не припомню где.
Пошляк, говорю я себе, а ему, поджав губки:
Я вас не знаю.
Но мне лицо ваше знакомо.
Идиот, отмечаю я про себя и ему вслух:
Скажите, говорю, вы всегда так глупо пытаетесь познакомиться?
Почему же глупо? да ведь я и не пытаюсь, просто подумал: может, вы меня вспомните
Еще бы не вспомнить! Мне стало как-то даже жаль его. Вот он идет по бульвару высокий, черноволосый, с курчавой бородой, горбатым носом и пронзительными глазами, он идет, немного загребая руками, ставя на пятку ногу в свободном мягком ботинке легкая скачущая походка человека, которого не гнетет груз настоящего, значит уверенного в себе человека; человека без прошлого; человека, не боящегося завтрашнего дня, ибо легкость это отсутствие памяти, ибо только легкий человек не имеет прошлого, а значит и не боится будущего, ни боль ни радость не трогают его так он устроен, так устроена его жизнь, не оставляющая в нем отпечатка.
Что он видит перед собой? Легкую майскую листву; призрачный коридор бульвара; Томочку Лядскую среди других случайных прохожих, возникающих, как тени, и бесследно исчезающих за спиной; дома, которые его воображение не в состоянии населить людьми; гулкие улицы; ничего не говорящие афишки; магазины, в которых ему нечего купить.
Он слышит обрывки фраз без значения и смысла, шелест дерев, гул моторов весь этот ни к чему не обязывающий городской шум, невнятный, как шептание ветра.
Он не чувствует даже своего тела, ладно скроенного и крепко сшитого, нигде не жмущего, не натирающего бока, прекрасно облегающего его со всех сторон, не мешающего ни в чем своими подстрекательскими позывами, плотно и ловко сидящего на нем, легко принимающего любое положение и вливающегося в любую одежду.
О нем нельзя сказать ничего дурного, он приятен и легок в общении, люди обычно и не подозревают, что он смеется над ними, но даже когда подозревают, прощают ему этот смех, ибо смех этот не задевает их он легок, как ночное безветрие.
Тьфу, похоже на Томочкины мысли, думаю я и спрашиваю:
Да, где же вы меня могли видеть?
Сам не знаю.
Ну а дальше-то? задаю я наводящий вопрос. Хоть что-нибудь бы придумал ведь как ни кинь, а привлекательный мужчина. Кто интересно в нем сейчас сидит Серж? Расслабленный?
Дальше? позвольте вас проводить. Меня зовут Геннадий Лоренц, так он представился и сразу же на ходу заговорил о птицах (какие у него птицы дома).
Расслабленный! расслабленные все птиц любят. Но, хоть у меня и мелькнула подобная мысль, слушать о птичках было интересно. Этот голос, говорящий о щеглах и канарейках, был для меня чем-то вроде сладкого яда. В конце концов Геннадий позвал и к себе: «посмотрите птичек, выпьем чаю, поболтаем»
Я в нерешительности пожала плечами.
Читатель, если ты думаешь, что мне одними уговорами удалось успокоить тело Марины и душу Томы, ты просто чудовищно ошибаешься. Дело обстояло, куда как сложнее и, можно даже сказать, пикантнее. Вначале я гладил ее по головке, шепча ей на ухо что-то вроде: «Ну, моя дорогая, оставь, успокойся, что ты! я все устрою». Потом я стал целовать ее шею (ведь я пока не освоился с новою ролью), и губы, и плечи Поймите меня: все еще воображая себя мужчиной, я, как умел, по-мужски, успокаивал: касался ладонями бедер, гладил живот и вот Марина вдруг, вздрогнув, ответила мне, и вот мы обе уже осознали, что зашли далеко, что возвращаться назад слишком поздно (да и зачем?) и что нам остается лишь только доканчивать начатое. Так что первые радости любви в женском теле носили у меня особый характер.
И вот теперь я в нерешительности пожимала плечами, когда Геннадий пригласил меня в гости.
И все же пошла. Для начала я лучше кого-то другого, такова была первая мысль, я все ж-таки знаю себя, как пять пальцев, и, если с кого начинать, так с себя Вот только вдруг это расслабленный мало радости! а, скорей всего, он это именно он. Или еще того хлеще Марина Стефанна (не ее ли все это проделки?) тоже знаете все-таки опять женщина хотя!.. Впрочем, что гадать-то? может, это вообще кто-нибудь третий, десятый?.. Может, сегодня все обменялись телами? Этим надо пользоваться в целях познания сущности.
Вас, наверное, удивляет, почему я так мало места уделяю ощущениям в новых телах? Читатель, а как описать ощущение? Тем более новое? Что-то было, конечно, но что я почти что забыл. Ведь все это ново лишь малое время, а потом привыкаешь и перестаешь замечать. Помню только, что, будучи Сержем, я чувствовал постоянный зуд в промежности, а теперь, когда стал Томочкой, у меня сильно чесались груди. Никаких подобного рода неприятностей в своем удобном ладном теле я не знавал отродясь.
Что же касается непосредственно эротических ощущений, то скажу прямо: Серж, хоть и красавец-мужчина, и усач-гренадер, а мне его жаль возможности-то у него большие, а толку никакого он, знаете ли, испытывает (да-да, ты, Серж, испытываешь) в своем теле просто какое-то щекотание. И ничего больше. Видно, не слишком полезно иметь стальные нервы и двухметровый рост. И я счастлив, что оставил это громадное глупое тело, переселившись в Томочку. О, эта-то выше всяких похвал, и здесь мой язык бессилен описать, что я чувствую: это что-то просто даже почти что и не мыслимое Во всяком случае, надо признаться: ощущения мужчины (мои ощущения) по сравнению с моими (Томочкиными) что зрение паука в сравнении с человеческим.
Впрочем, я отвлекаюсь.
Ну и тюфяк же оказался этот Геннадий! он, оказывается, действительно привел меня пить чай и рассказывать о птичках, которыми у него заполнена вся комната: клетка на клетку. Какая дисгармония! такой красивый, молодой человек (я представьте себе!) и вот разводит птичек и щебечет о них безумолку.
Двойные чувства владели мной, противоречивые чувства: с одной стороны, я хотела отдаться (ведь себе же, себе! разве есть в этом что-нибудь предрассудительное?), а с другой, брезгливость к этому паралитику с его нечистыми штудиями отвращала меня. Ни я, ни Томочка, по-видимому, не были достаточно испорчены, чтобы найти какую-то прелесть в подобном. Соблазнить его ничего не стоило, он и так-то сидел, весь истекая слюной, но отдаваться своему собственному телу? это вроде как онанизм. Но я же женщина!!! и так далее сомненья, страданья
Геннадий вышел на минуту, потом вернулся, сел, вздохнул и вдруг произошла разительная перемена: глаза его сделались маслянистыми, рот раздвинула похотливая улыбочка, он приподнялся, подошел:
Кстати, о птичках!
Потом, вдруг, схватил меня грубо, бросил, как сноп, на кровать, полез под юбку нет, это не расслабленный! и, не успела я рта раскрыть, наполнил меня, обдал морским ветром, и я растворилась в этом порыве, растворилась в нем так, что стало невозможно различить, где чья рука, нога; где чей рот, нос я растворилась куском сахара в этом биении бум-бум-бум что это случилось, кто это стучит? ах, мое сердце! я раскрываю глаза, какая легкость, какая чистота вокруг! Надо мной склоняется знакомое лицо да это же я! он целует меня в губы, я слабо шепчу про себя:
Вот за что меня женщины любят
Что?
Геннадий, я хочу сказать
Я не Геннадий, но Евгений. А не мало их у тебя было, правда? спросил он, ехидно улыбаясь.
Ну почему мужчины после всего, что было, становятся такими хамами?!. почему, читатели? И ведь, если он не Геннадий, мог бы сообразить, что Э, да он еще ничего и не знает пришел, увидел, победил! Хорошо быть женщиной, вот только Кстати!
И я спросила:
Евгений, а ваша фамилия не Марлинский случаем?
Можно подумать, что ты меня первый раз видишь пл
Ну так смотри на кого ты похож, сказала я, подавая ему зеркальце. Он взглянул и сердито ответил по врожденному своему тугоумию вообразив, видимо, что перед ним не зеркало, а мой портрет:
Я на него не похож и зовут его не Геннадий
Но тут вдруг сообразив, что губы мои в зеркале движутся и что, следовательно, это вовсе не мой портрет, а его собственное зеркальное отражение, сообразив это вдруг, он всплеснул руками и бросился бежать. Как и все!
И бог с ним! как он меня измял. Кое-как привела себя в порядок и потащилась домой с ощущением измочаленной шлюхи.
Глава Х. Метаморфозы (окончание)
На Сретенском бульваре мне встретились знакомые тела: Серж с перевязанным ухом и совершенно голая Марина Щекотихина, трогательно ухаживающая за ним. Серж явно узнал меня (Тому, читатель), узнал, но виду не подал. Не заметил! А Марина Стефанна, увлеченная своим новым кавалером, и вправду не замечала ничего вокруг.
Значит это не Томочка, значит опять перемены, значит дома я встречу кого-то другого, если кого-нибудь встречу вообще. Впрочем, возможно, что мне показалось все-таки совсем голая Венера на улицах Москвы
Через пять минут я звонил к себе. Дверь открыла Марина Стефанна, завернутая в простыню.
Как вы здесь очутились?
То есть как, милочка? отвечала она.
Я вам не милочка! Как вас зовут?
Мария
Уж тут я взбесился «Мария», читатель!
А не Марина Стефанна?
Тут она стала оправдываться, впрочем, весьма неискусно:
Это со сна! страшный сон мне приснился. Мне снилось, что я превратилась в калеку это ужасно! едва ходишь, вся трясешься, все болит. А потом еще и в Марию вот я и сказала
Сон она видела? Нет, читатель, это не Томочка. И никак не Марина та сейчас где-то с Сержем. Или Серж уже с Томочкой? Нет не Марина! разве боги видят сны? Откуда известно, что это был сон? Нет, она не богиня. Все врет! я уже знаю: это расслабленный. Ведь ему одному только выгодны эти обмены. О, а мне-то уж как надоело быть женщиной! Хватит с меня подчиненно-почвенного положения, когда всякий Марлинский может вот так вот прийти, надругаться, подавить твою женскую гордость и честь
И ты часто видишь подобные сны? спросила я вкрадчивым тоном.
Да как тебе сказать
Хватит ломаться! заорал я, уже окончательно забывая себя, хватит! и, схватив мнимую богиню за прекрасную шею, стал душить.
Ах, что ты делаешь? хрипела она, отпусти. Да за что же?.. Я видела Страшный сон О о птичках
Я ослабил хватку:
О птичках? О каких орлах? канарейках? Оборотень, чтоб ты сдох!..
Да что ты?
Что я? и опять я сдавил это бело-лилейное горло, сейчас удавлю тебя, сука! Трясун, паралитик, калека
Но это ведь только приснилось! шипела она, я тряслась, ходила среди клеток кормила птиц!
Я плюнул, разжал свои пальцы ну как его изловить!?
Не портить же знойно-прекрасное тело Марины Стефанны? оно-то ни в чем не виновно.
Однако, откуда взялась неколебимая моя уверенность в том, что в этом добротном лоснящемся теле поселился убогий урод? Что это у меня за догматическое богословие такое? женщина утверждает, что видела сон, значит уже и не богиня. А может она богиня иного характера? И что с того, что минуту назад она была на бульваре? ведь все здесь так зыбко, ведь можно представить себе, что я начал душить одного, а закончил кого-то другого что-нибудь в этом духе.
Но, читатель, мне некогда было раздумывать я был в аффекте, я энергично душил! И пусть то было «энергией заблуждения» (Лев Толстой), пусть по ошибке душил я Марину Стефанну (еще бы не по ошибке! душил ее тело, а хотел удушить ведь калеку), пусть, наконец, в тот момент я совсем никого не душил все же был я на верном пути. Трезвость придет!
Зачем же душить? подумал я, взяв себя в руки, и прогонять его незачем он-то как раз мне и нужен.
Марина, сказал я, прости со мной такое бывает. Затмение! Что ж это были за птицы?
Не знаю. Зачем тебе?
Так хочу тебе сон толковать.
Толковать?
Читатель уже догадался: у меня в голове бродили какие-то мысли. Нужно было лишь выиграть время, привести их в порядок. К тому же, толкуя сны, очень многое можно узнать И я начал:
Во-первых, птиц видеть к радости, птица в клетке семейное счастье. Замуж пойдешь!
Да? удивился калека. А когда много клеток?
Много счастья. Что, замуж-то хочешь?
Лицо и шею Щекотихиной начала заливать пунцовая краска наверно стыдливости. Она напряженно молчала, смотрела букой не издеваюсь ли?
Ну вот, а что калекой была, продолжал я, это удача в любви. Очень хороший сон, зря ты боялась. Впрочем, можно иначе истолковать во всех подробностях. Попробовать?.. Что было еще-то в той комнате?
Ничего
Ну, мебель какая?
Только красный диван.
Читатель, узнай: никакого дивана в той комнате (речь, несомненно, идет о квартире Геннадия) не было. Были обычные стол, два стула, кровать; но диван это нет. Не очень умен наш паук-птицеед: виляя таким образом, он не сумеет убедить меня в том, что он Марина Стефанна. А ведь именно эту весьма удобную возможность я сейчас ему предоставил, начав толковать его (уверен!) мнимый сон. И я спросил:
Что, больше ничего не было?
Нет, только еще клетки с птицами.
А где это было?
Не знаю. Там окна выходят на бульвар.
Ну зачем ему врать а, читатель? Ведь я уже знаю, что окна выходят во двор, и бульвара там нет даже близко. Зачем?!
Ну а вообще, как все это выглядело?
Было очень страшно, гадко, неприятно это был какой-то кошмар! Кошмар, понимаешь?
Ну-ну, оставь. Сколько окон?
Два рядом.
Вот это правильно так и должно быть. Действительно было в той комнате два окна (только конечно не на бульвар). Я пересел в кресло, увидел свое отражение в зеркале: совершенно замученная, усталая женщина морщинки у глаз, лицо какое-то пористое, жирное. Еще бы: такой бурный день просто безумный! А тут еще глупые сны.
И с чего это Томочка нравится Сержу? подумал я, разглядывая ее отражение. А ведь эта дурацкая прическа (она провела рукой по своим волосам), идиотически выгибающиеся кудри без всякого цвета, этот курносый носок и дебильные глазки все это так ему нравится (я испытал) я любил это, будучи Сержем, и чувствую жалость теперь, сам став Томочкой. Впрочем, так жалко, как нынче, она никогда не смотрелась. Хоть я и всегда находил в ней поразительное сходство с нанайской ряшкой Павла Первого, но сейчас это был уже совсем какой-то развенчанный император. Впрочем, она за собой, вероятно, следила, а я за ней нет (так только наблюдаю со стороны).
Голова кружилась, томящая слабость разлилась по всем моим членам, и легкая тошнота подступала к горлу. Неожиданно я вдруг почуял горячие влажные волны, прилившие между ногами, и от ужаса вздрогнул, остолбенел, еще просто не веря У меня началась менструация обыкновенное женское.
Странное чувство, читатель, такое впечатление, что с твоим телом что-то происходит, а ты ничего не можешь поделать, как во сне.
И там так ужасно пахло, произнесла между тем Щекотихина.
А! Где? воскликнула я. Я ушла в себя, так, что все позабыла вокруг. Надо было быстрей что-то делать. Я засуетилась. Что мы делаем в таких случаях, милые подружки? вата? бинт? черт возьми! у меня же и нет ничего.
Ну, в этом сне с птичками каким-то навозом.
Да? сильно пахло? спросила я, это ужасно, Марина, ужасно просто ужасно (черт!) Слушай, у тебя нет ваты?
Откуда? ты же видишь мне нечего надеть. Сама хотела просить
Что ты, у меня ничего нет для тебя вскричала я в панике и добавила тише: пожалуйста, поставь чайник я сейчас приду.