Вас отравила чужая Ци, вздохнул колдун. Вы теперь в куда меньше степени ученик господина Вэй Сыма, чем сами думаете.
Я в куда меньшей степени ученик Вэй Сыма, чем вам было бы удобно, усмехнулся Янь Ляо.
Он поднялся на ноги и вышел под косые струи дождя. Его жёлтый халат вымок в то же мгновение. Молодой даос прошел по холму, с наслаждением опуская босые ноги в многочисленные лужицы. Колдун остался в доме. Янь Ляо вытянул к небу руку, выставив указательный палец и подозвал к себе молнии. Небесное копье ударило в мужчину, но тот лишь с улыбкой пропустил его через себя. По опущенной к земле руке пробежали искры.
Я готов ответить на вашу загадку, улыбнулся Янь Ляо.
Не нужно, прошу вас, колдун поднялся на ноги. Ещ ё слишком рано.
Рано для чего?
Вы ещё не всё поняли, мужчина вышел из дома. Капли дождя и не думали опускаться на него. Они падали в землю, огибая тело колдуна, и тот спокойно шёл к Янь Ляо. Вы не до конца приняли Путь Неба, господин Янь Ляо.
Между мужчинами было уже не больше одного бу, когда хозяин дома остановился перед Янь Ляо.
И это приведет вас к гибели, закончил мысль колдун.
Так тому и быть, молодой даос вскинул руку и молния ударила прямо в грудь господина, читавшего Тайпинцзин. Мужчина пролетел несколько бу, ударился о стену собственного дома. Мандаринка заверещала, но не покинула своего убежища. Потому что ваше число, это четыре.
Колдун не поднимался на ноги. Долю мгновения казалось, что он лежит на земле, а затем он уже стоял в бу от Янь Ляо. Глаза хозяина дома закатились, он взмахнул рукой, но молодой даос уже отскочил в сторону. Там, где он стоял, остался лежать вымокший насквозь жёлтый халат. Одетый в одни шёлковые ку, Янь Ляо с улыбкой смотрел на противника. Холодный дождь согревал его, ледяные капли ласкали обнажённое тело даоса.
Я скорблю о Вэй Сыма, сказал колдун и рассмеялся, вместе с громом. О том, что учитель и оба его ученика погибли до того, как увидели как прекрасное Жёлтое небо.
Что-то коснулось затылка молодого даоса. А потом лицо Янь Ляо онемело, и снова его язык, против воли, начал произносить слова, которым даос не хотел давать свободы:
Что утолит мою тоску по сестре и учителю?
Колдун бросился на Яно Ляо, и вместе с ним против даоса восстала и земля. Камни, корни и грязь взметнулись к небу, словно под холмом взорвались несколько сотен лян угольной пыли. Ученик Вэй Сыма взмыл в небо, дождь обратился в град. Хозяин дома тоже шагнул в воздух, и градины отскакивал от его сухого жёлтого халата. Мужчина молчал, но вместо него, на вопрос Янь Ляо, ответило небо. Четыре молнии сверкнули за спиной колдуна, а через мгновение, ещё шестнадцать ударили в молодого даоса и бессильно растеклись по отделившейся от его тела ледяной корке. Янь Ляо достаточно было потратить лишь каплю Ци, вода уже покрывала все его тело, нужно было лишь придать ей форму. Дождь, который случайно или намеренно приманил к хижине её хозяин, был единственной надеждой молодого даоса.
Янь Ляо заставил град кружить вокруг противника, и все больше и больше градин пробивались через невидимые доспехи колдуна и разбивались о его тело. По жёлтому халату начали растекаться первые мокрые пятна, а по бледной, будто снег, коже первые синяки. Мужчина оскалил зубы, и поток ветра ударил в грудь Янь Ляо. Молодой даос не мог защититься привычным ему способом, не мог просто поставить новую ледяную завесу или отскочить в сторону. Но он мог подчинить себе стихию в момент удара, как уже проделал с молнией. И поток ветра, вместо того, чтобы сломать ему рёбра и смять лёгкие, прошёл сквозь Ци молодого даоса. И поскольку всё в мире приходит трижды, Янь Ляо взмахнул рукой и камни и грязь полетели в колдуна. Кандалы из глины и земли сковали левую руку и левую ногу господина, читавшего Тайпинцзин, когда ответ, дважды данный молодым даосом, стал верным. Тяжесть мокрой земли потянула мужчина к холму, и он опустился на пару бу, но быстро начал набирать высоту снова.
Колдун расхохотался, и гром ударил прямо над головами мужчин. Грохот был такой сильный, что у Янь Ляо заложило уши, а с крыши хижины повалилось нехитрое укрытие, которое хозяин смастерил для мандаринки. Колдун вздрогнул, на долю мгновения повернув голову. В его пустых глазах мелькнуло белое платье страха. Бить нужно было сейчас, в идеальное мгновение, когда набравшее веса яблоко готово сорваться с ветки и разбиться о землю. Вместо этого, Янь Ляо сжал губы и подлетел к крыше хижины. Колдун последовал за ним, и для него открытая спина даоса тоже могла быть идеальным мгновением. Но мужчины лишь молча подняли рисовые полотна, а Янь Ляо взял на руки перепуганную мандаринку. От очередного громового раската несчастная птица вжалась в обнажённую грудь даоса. Хозяин дома забрал само гнездо вместе с несколькими лежащими в нём яйцами. Он опустился на землю и, подняв закованную в каменные кандалы руку, жестом пригласил Янь Ляо в дом. Молодой даос послушался. Он спустился к господину, читавшему Тайпинцзин, посмотрел в его уставшие глаза.
Пожалуйста, сказал хозяин дома, кланяясь Янь Ляо. Давайте вы больше не будете пытаться себя убить?
Янь Ляо не ответил. Он уселся у очага, всё ещё держа на руках мандаринку. Хозяин дома закрыл дверь, и четыре свечи вновь зажглись. Молодой даос протянул руку к очагу, но его Ци хватило только на то, чтобы слегка опалить остатки дров и углей. Колдун накинул на его плечи несколько сухих тряпиц, затем уселся позади. Очаг наконец разгорелся. Господин, читавший Тайпинцзин, начал растирать спину Янь Ляо. Мандаринка осторожно выбралась из объятий молодого даоса и обеспокоено закрякала. Хозяин дома подвинул к ней гнездо и утка, не переставая недовольно клекотать, уселась у очага. Через несколько минут, высушив один бок, она успокоилась и повернулась другим крылом к огню. Колдун вытер спину Янь Ляо и отбросил тряпицы в сторону. Молодой даос молчал.
Только моя смерть утолит эту тоску, через несколько минут сказал он. Господин, читавший Тайпинцзин, обнял его за плечи.
Верно, каменная крошка осыпалась с руки и ноги колдуна.
Я мог бы убить вас, но Янь Ляо замолчал.
Не могли бы, хозяин дома вздохнул, осторожно положил кандалы на землю. В это мгновение, рядом с горлом, сердцем и виском Янь Ляо возникли три костянных ножа. Они спокойно висели в воздухе, и молодого даоса прошиб холодный пот. Остатки Ци покинули его тело, сделав его полностью беззащитным.
Они были там с момента, когда вы пришли ко мне, сказал хозяин дома. Вы не убили бы меня, даже если бы ударили в тот момент.
Колдун провел рукой по волосам Янь Ляо. Ножи опустились на землю.
Вы по-прежнему считаете меня человеком, господин Янь Ляо, сказал хозяин дома, обнимая своего гостя. Ученик Вэй Сыма уже не мог сопротивляться. Его губы дрожали. А даоса считаете волшебником, который может подчинять себе природные стихии. Вас отравило чужое Ци.
Почему вы меня не убьёте? выдавил из себя Янь Ляо.
Человека можно убить, кивнул хозяин дома. Но родительская любовь это одна из добродетелей, а я не могу отринуть её сейчас. Когда передо мной тот, кто потерял учителя.
Звучит по-человечески.
Верно, колдун едва слышно рассмеялся над ухом Янь Ляо. Но я лишь воля Неба. А даос лишь воля природы. Он не подчиняет себе молнию и лёд, господин Янь Ляо.
Он и есть молния и лёд, повторил Янь Ляо слова своего учителя. Мандаринка согласна закрякала и перебралась в гнездо. Молодой даос с улыбкой глянул на птицу. Я надеюсь, что это не какой-то ваш предок или неудачливый ученик?
Нет, колдун рассмеялся. Это просто утка.
Огонь в очаге устало затрещал. Четыре свечи горели ровным, спокойным пламенем. Янь Ляо прижался лицом к предплечью колдуна, а тот лишь гладил его чёрные волосы и что-то тихо напевал. Молодой даос засыпал, и когда его глаза наконец-то закрылись, руки колдуна коснулась одинокая слезинка. Господин, читавший Тайпицзин, мог бы впитать Ци кожей, но вместо этого, он лишь поцеловал ученика в затылок и закрыл глаза сам.
Глава вторая: Голова в воде
У Космоса, великой трансцендентной силы, нет ни желаний, ни намерений, ни даже фантазий. Космос не может следовать пути, не может выбирать между правильными и неправильными мыслями. Не может выбирать между достойным и недостойным. Не может совершить ничего, что можно было бы назвать словом поступок. Так почему, оставаясь таким безынициативным и пустым, Космос не сравнивается с боровом в крестьянском хлеву, а называется великим и трансцендентным?
Чжень понятия не имел, кому принадлежали эти слова. Они просто пришли к нему в голову, между ударами раскрытой ладонью, так буднично и легко, будто Чжень всю свою короткую жизнь размышлял о Космосе. Углубляться в собственные размышления юноша не смел. Это бы противоречило правильному пути, и отвлекало бы его от настоящего, насущного и верного. От ударов раскрытой ладонью. Только когда дерево под его пальцами заскрипело и начало заваливаться, Чжень позволил себе задать вопрос.
«Насколько же я сошёл с правильного пути, если трачу время на такие размышления?»
А потом Чжень перескочил к другой стороне дерева, чтобы удержать падающий ствол и аккуратно направив, положить его на землю. Это было очень долгое утро и деревьев в лесу ещё было очень много. Рядом с юношей уже лежал десяток поваленных стволов, но и этого было мало. Чтобы остановить Саранчу нужно куда больше, а помощи от местных ученик монаха не ждал. На нём была печать Даоса, и каждому, кто обладал хотя бы каплей праведности, она была видна.
Юноша оглядел образовавшуюся вырубку, еще раз пересчитал поваленные стволы. Нет даже полутора дюжин, а ему нужно целых три. Неизвестно, когда Саранча пожрёт рыбацкую деревеньку на севере, но она точно это сделает. Рано или поздно, неотвратимо и без суеты. Отряд армии командира Цысиня не задержит уже так далеко зашедшую Саранчу. Солдаты встретят уже не голодных монстров, а организованных и жестоких воинов, превосходящих при этом любого человека в ловкости и силе. Цысиню придётся уповать только на мастерство. Чтобы познать его, Саранче понадобится сожрать ещё несколько сотен деревень или несколько десятков городов. К счастью, на севере просто не наберётся столько людей.
Вот он, вдруг услышал монах за своей спиной. В двух дюжинах бу, но достаточно громко. Подкравшиеся не пытались скрываться, они были уверены в себе. Чжень не услышал их потому, что отвлёкся от внешнего мира, погрузившись в безрадостные размышления.
Ну конечно, вздохнул монах, коря себя за безалаберность. Он не стал разворачиваться к врагу лицом, лишь повернул в пол оборота корпус, отводя рукой выпущенную стрелу, а потом прыгнул вверх. Он зацепился руками за ствол ещё не сваленного им дерева, и ловко пополз выше. Шестеро мужчин, оставшиеся на земле, продолжали натягивать тетивы луков и стрелять в юношу, надеясь задеть чудовище. Чудовище, что отметили печатью дружбу так ненавидимые Великим Учителем, колдуны.
Чжень запрыгнул выше, почти касаясь пятками хвойной кроны дерева, а затем бросился в сторону, перескакивая с одного дерева на другое. Он не хотел драться с местными крестьянами, чьей вины в происходящем и вовсе не было. Печать Даоса была символом его, Чженя, честности и добродетели. Пусть и с точки зрения одних лишь даосского колдуна, которому юноша и его учитель, толстяк Ши-Даоань, сперва перешли дорогу, а потом спасли жизнь. Крестьяне же, следовавшие по пути Наставника, делали это из самых праведных побуждений.
Юноша бежал по верхушкам сосен, надеясь не сколько скрыться от преследователей, сколько привести их к своему логову. Запретная сопка, которую местные жители считали проклятой и не зря была единственным местом, откуда можно было разглядеть пожранные Саранчой северные деревни. Все остальное скрывал густой лес, гуще которого, выросшему на севере, за длинной стеной, Чженю видеть не доводилось никогда.
Но крестьяне слишком хорошо знали эти места. Они почти сразу же сообразили, куда ведёт их юноша и бросили погоню спустя пару лю. Чжень остался один, посреди крон, едва касаясь ветвей ступнями. Он легко балансировал на тонких ветках, дышал спокойно и уверенно, глядел на удаляющиеся маленькие бурые точки. Вернуться к собственноручно созданной вырубке юноша уже не мог. Там его, скорее всего, уже ждали бы напуганные крестьяне. Поляна, где Чжень ломал деревья, была идеальной для того, чтобы спустить стволы по сопке вниз. Склон сопки был покатым и очень каменистым, Чжень провел там не один час, внимательно рассматривая тяжёлые неровные, крупные валуны. Стволы деревьев, если их столкнуть, создадут каменную лавину. Тогда брёвна и камни бы запрудили реку ровно так, чтобы та затопила хотя бы часть надвигающейся армии Саранчи и дала юноше и южанам ещё немного времени. Ломать деревья здесь или ещё восточнее, на Запретной сопке, значит отказаться от всех плодов утреннего труда. Возвращаться назад, значит лишний раз рисковать. Убедить крестьян в чём-то силой слова Чжень и не надеялся. Он был совсем один, решения проблемы не было, но это его не пугало. Чжень видел свой страх, чувствовал кожей отчаяние и непонимание, знал их, как старых товарищей. Он был вежлив с ними и спокоен. Балансируя на тонкой ветви, Чжень оторвал от неё одну ногу, заложил за колено другой. Вытянул одну руку к востоку, а другую к небу. Закрыл глаза. Очистил уставший разум, бережно сбросил с себя давно знакомые, но не нужные сейчас эмоции и страхи.
Небо было пугающе жёлтым, но Чжень никогда не учился у мудрецов и ученых и не мог разгадать это знамение. Он открыл глаза, зная, что прошлая затея не удалась, но можно действовать размеренно и не спеша, словно тихая речка, и прийти к новому решению. Чжень заспешил к месту вырубки. Он не опускался на землю, но и не прыгал по ветвям. Он был осторожен и тих, скользя по кронам, почти не прибегая к знакомым от учителя техникам прыжка. Ни делал ничего, чего не смог бы сделать тренированный циркач или просто хорошо сложенный деревенский смельчак. Упасть, зацепиться, подтянуться на руках, влезть повыше, пройти по ветке, осторожно перескочить, упасть, зацепиться, подтянуться. Увы, это требовало куда больше времени, чем обычный прыжок жабы, которому научил Чженя Ши-Даоань.
Когда юноше все же добрался до места вырубки, солнце уже стояло высоко в небе. На поляне его ждало четверо крепких, молодых мужчин, вооруженных луками, дубинами, да ножами. День был знойным и душным, и мужчины временами вытирали со лба пот подолами коротких льняных рубашек. Наплечные двубортные халаты «и» были сброшены на землю. Мужчины тихо переговаривались между собой, и Чженю пришлось подобраться на опасно близкое расстояние, чтобы услышать их разговор. Юноша бесшумно спрыгнула с одной ветви на другую, обхватил её руками и ногами, а затем застыл в хвое. Чжень не двигался, дышал так тихо и ровно, что сердце его едва билось, а разум оставался пустым и холодным. Чжень был занят лишь одним делом, и потому делал его хорошо. Чжень слушал.
На проклятом месте, сплюнул на землю один из мужчин. Ночью только вернётся, раз нечисть.
Даосы света не боятся, покачал головой другой. Сам же видел, брат Иинг!
Но в деревню он только на закате придёт, ответил ему первый.
Он с вечера здесь! снова возразил второй. Захотел бы прийти в деревню, пришёл бы! Ублюдок хочет реку перегородить!
Чжень прикрыл глаза, снова открыл. Ему не понравилось то, как легко и быстро раскрыли его замысел. В сочетании с тем, что местные понятия не имели о приближении Саранчи, это могло быть расценено как жестокая и дерзкая диверсия против северных деревень. В то, что от севера Саранча мало что оставила, они вряд ли поверят.