Мало-помалу рабочее настроение овладело всеми в кабинете. Кое-как. Чертили, вычисляли, проектировали, пытались карандашом на бумаге обогнать время.
Вальдимат аккуратно отклеил пластырь. Он уже пристрастился к разглядыванию своего окружения через футуристическую призму правого глаза. Интересно, что будет здесь?
Гену правый глаз увидел таким же, каким видел его и левый. Вальдимат этого ожидал. Для таких, как Гена, нет понятия «бег времени» они рождаются и умирают тюфяками. Андрей Петрович тоже почти не изменился, только седины прибавилось. Марина Владимировна предстала в новой стрижке, но все такой же дурой. Самое фантастическое зрелище Вальдимат увидел, когда взглянул на Владимира Владимировича. Просто бесовщина! Вместо Владимира Владимировича сидел полуразложившийся труп, в котором уже не угадывался знакомый ему ведущий инженер Ильин.
У Вальдимата подступило к горлу. Он даже рот ладонью зажал.
Ты чего, Бащев? крикнул Андрей Петрович. Мухой подавился?
Блохой.
Вальдимат вернул пластырь на глаз. Марина Владимировна противно хихикнула по-другому у неё не получалось. Гена усмехнулся, а Владимир Владимирович только едва заметно кивнул: мол, остроумно, я оценил.
Увиденное немного напугало Вальдимата. Он сразу решил, что равновесие его рассудка находится в опасном состоянии. Так вот с ума и сходят! Он решил не расстраиваться раньше срока и погрузился в работу.
Время тянулось предательски медленно. Все ждали, когда же этот чёртов день закончится. Все-таки прав Андрей Петрович, периодически изрекая: морду бы набить тому, кто выдумал работу.
Марина Владимировна что-то нашёптывала Гене, а тот безостановочно гримасничал, изображая на лице смесь веселья и сосредоточенности. Шуты. За четыре года Вальдимат вдоволь на них насмотрелся.
7
Гена и Марина Владимировна были любовниками.
О, это сладкая патока сплетен и пересуд. Вальдимат пил её литрами, не опасаясь за своё здоровье.
Когда он только устроился сюда работать, ему и в голову не приходило, что мужчина и женщина могут так себя вести при посторонних. Гена и Марина Владимировна расширили его кругозор.
Их жизни были похожи на два потрепанных, истертых морской водой каната, распутавшиеся нити которых случайно уцепились друг за друга. Он был женат. Дважды. Первую жену Гена по неизвестным причинам оставил с двумя детьми. Вторую выбрал лет эдак на пятнадцать старше себя чтобы смогла его образумить на тот случай, если он снова захочет развестись. Марина Владимировна тоже была разведенной единицей. И вот они встретились и увязли друг в друге.
Странные это были отношения. Почти идиотские. Взять хотя бы тот факт, что друг о друге они отзывались более чем нелестно. Как только Марина Владимировна выходила из кабинета, Гена объявлял:
Ну вот, вышла дура.
И все в кабинете смиренно слушали, не зная, соглашаться с этим или опровергать. Гена ведь начальник как-никак. Обзовешь его бабу дурой обидеться может. А обиженный начальник хуже гастрита.
И она о нём отзывалась в том же духе: дурак, тупой и так далее. И все снова смиренно слушали. Любовница ведь. Согласишься с ней, что Гена дурак, кто его знает, как это аукнется.
В общем, атмосфера в кабинете была густой от намешанных в ней эмоций и невысказанных слов. Дышать трудно. Работать тоже. Все знали или догадывались о мыслях друг друга, но героически молчали. Коллективное бессознательное здесь было деформировано. Вальдимат не раз вынашивал идею об увольнении, но доносить её до положенного срока так ни разу и не смог.
Отношения между Геной и Мариной Владимировной были одной из главных причин, по которой он с радостью распрощался бы с этой работой. Когда они в первый раз начали ругаться у него на глазах, он растерялся и покраснел за обоих. Марина Владимировна могла позволить себе всё, вплоть до рукоприкладства. И Гена терпел. Однажды она разошлась настолько, что сначала вылила на него воду из графина, а потом, для пущей убедительности, швырнула горшком с алоэ. Вальдимат, присутствовавший при этом, ликовал: настоящий карнавал полудурков! Гена и Марина Владимировна долго кричали, громко, но банально матерились, обзывая другу друга какими-то полудетскими прозвищами. Должно быть, в коридоре люди слушали, пуская слюни от удовольствия: событие всё ж таки. Гена и в этот раз ничего не сделал. Видимо, единственное, что мог сделать в этой жизни, он уже сделал появился на свет. Остальную часть его биографии должны были формировать окружающие люди и силы природы.
Это была одна из главных загадок бытия, которую Вальдимат не мог разгадать. Почему Гена всё терпит? Почему не уволит её? И почему в итоге всё забывает и прощает? Непонятно. Трижды непонятно.
Андрей Петрович тихо посмеивался над всем этим. Иногда, в пору особой радости, он даже говорил Вальдимату всё, что думает по поводу Гены и Марины Владимировны. Думал он о них пёстро. Владимир Владимирович молчал. Порой Вальдимату казалось, что этот старик достиг буддистского просветления почти всё, что происходило в их кабинете, он встречал с застывшей маской смирения на лице. Ни особой радости, ни разочарования только щекой чуть поведет и замрёт. Выходило, что он всё это уже видел, всё помнил и за всё уже заблаговременно поволновался. А теперь лишь созерцал их нескладное бытие.
Из всех этих сцен Вальдимат сделал единственно возможный вывод: уж если решил завести любовницу не заводи её на работе. Позже он сделал дополнение к этому постулату: уж если завел любовницу на работе, позаботься о том, чтобы она не была круглой дурой. Пройдет ещё много времени, прежде чем он поймёт: любовница, какая бы она ни была, это всегда отсутствие покоя.
8
Вальдимат уверенно разжёвывал свой обед, поднимаясь вверх по лестнице из слов и предложений. Уже в который раз он пытался прожечь взглядом любимую, в седьмой раз перечитываемую книгу, чтобы хотя бы в пепле оценить всё её совершенство.
В кабинете было тихо. Андрей Петрович смирно дремал, облокотившись о книги по тригонометрии и инженерному делу. Владимир Владимирович читал прессу. Гена играл на компьютере, а Марина Владимировна где-то шаталась. Обеденный перерыв. Скучная пауза. По радио кто-то что-то рассказывал, создавая эффект присутствия постороннего, не угнетённого скоротечностью перерыва человека.
Вальдимат медленно, но все же быстрее, чем ему самому хотелось бы, полз по девятой главе. Мысли умного, но мёртвого писателя застревали в бронежилете черепной коробки, и всё же некоторые достигали мозга, увязая в нём навсегда. Он знал книгу наизусть. Даже пунктуация была уже знакома. Но всё равно читал.
Зазвонил мобильник Вальдимата. Андрей Петрович тревожно всхлипнул и повернулся на другой бок. Гена звонко хлопнул по клавиатуре, а Владимир Владимирович перелистнул страницу газеты.
Звонил Быбин.
Привет, сказал Вальдимат, отряхиваясь от литературной паутины.
Здорово! зазвучал бодрый голос Бориса. Работаешь?
Нет, сплю.
Вальдимат вышел из кабинета.
Ты чего вчера так рано ушёл?
С глазами что-то. Голова закружилась.
Жаль. Все пропустил.
А что?
Такая сцена была
Ну?
Зря ушли, надо было видеть.
Быбин тянул нерв интриги, медленно наматывая его себе на кулак. В таком случае следовало просто замолчать и прекратить все расспросы: сам скажет.
Витька с женой подрались, объявил наконец Борис.
Как это «подрались»?
Ну, не то чтобы подрались. Так, по пьяному делу. В общем она ему чуть глаз не выцарапала. Кровищи было море.
А что вообще случилось?
Да как всегда. Че-то ей там померещилось, будто он с кем-то шепчется или обнимается. Ну, бабьё, в общем. Вот, взяла сдуру и шлёпнула его. А у Марианны ногти ого-го! Теперь шрам останется.
При слове «шрам» у Вальдимата что-то щёлкнуло в голове. Он вспомнил о видении, которое приключилось на дне рождении.
Слушай, я чего звоню-то, не дал дофантазировать Борис. Ты в среду занят?
А что?
Прогуляться нет желания?
Куда?
Есть тема: сходить в одну секту.
Вальдимат был знаком с манерой Быбина изъяснять свои мысли и потому терпеливо ждал пояснений и примечаний.
Пашук пригласил, стал растолковывать Борис.
Ну? И что там?
Какой-то сеанс. Терапия, что ли. Борис путался в своих немногочисленных мыслях.
Вальдимат поцокал языком так, чтобы на той стороне трубки было слышно.
Короче, подвел итог Быбин. Написано, что за один сеанс избавляют от страха смерти. Избавимся.
Давно пора, зевнул Вальдимат. А сколько стоит?
Бесплатно! протрубил Быбин.
Разводняк.
Будет скучно пойдем пиво попьём.
С таким предложением не спорят.
Ладно. Во сколько?
К семи. Я позвоню тогда.
Ну, давай.
Вальдимат вернулся в кабинет. Там царило всё то же телячье спокойствие. Он почти успел дочитать главу, когда вернулась Марина Владимировна с кучей своих громких и бестолковых мыслей. Обеденный перерыв закончился.
ЧЕЧЁТКА ПОД МУЗЫКУ
У Татьяны была звонкая фамилия Чечётка.
У её начальника, Владимира Ульмасовича, ещё более звонкая Музыка.
Два месяца спустя после начала работы Татьяна стала ездить в командировки с Музыкой.
Давным-давно, в самом начале своей карьеры, большой босс Владимир Ульмасович Музыка, хозяин всех душ в своей компании, был против развращения рабочих кадров беспорядочными связями. Но со временем, когда денежный мешок его раздулся до таких размеров, что в него уже можно было ловить молодых женщин стаями, он решил, что вообще-то сие неплохо. Можно, то есть.
Это был ещё не старый мужчина с средним диаметром активного разума и весьма большим ростом, как сложенный вдвое жираф.
Началось же всё просто как в сущности и начинается любая история. В большую, раздутую от серьёзности выполняемых дел компанию пришла работать Татьяна. Свежее мясо её тела сразу привлекло внимание многих страдающих от переизбытка силы хищников. Но почти все они, хоть и считали себя хищниками, на самом деле были падальщиками и ждали, что кто-то другой сделает первый выстрел, оставив им спокойное от жизни, не сопротивляющееся тело. Таким стал альфа-самец компании сорокавосьмилетний Владимир Музыка. Он выждал необходимое для адаптации время (как уже говорилось, около двух месяцев) и, собираясь в очередную деловую поездку, командировал Татьяну вместе с собой в качестве секретаря. Когда Владимир Ульмасович подписывал командировочные удостоверения, он держал платок у рта, боясь забрызгать слюной безвыходного вожделения серьёзные документы, лежавшие на столе. В его вымокшем от фантазий мозгу живо рисовались картины одна жирнее другой, в которых Татьяна и он были главными действующими лицами.
В самом начале поездки Татьяна казалась окончательной дурой и всерьёз пыталась выполнять обязанности секретаря. Музыка морщился, но терпел и не доставал свой уставший от бездействия козырь. Он ждал эволюции, которая, по его мнению, неминуемо должна была произойти в недрах её строптивой совести. Из всей шушеры, что окружала Владимира Ульмасовича на работе, он, быть может, был единственным, кто действительно походил на хищника: упрямый, терпеливый, смелый, ненасытный, пахнущий потом. В конце четвертого дня непогрешимой, всё более становящейся скучной командировки терпение Музыки начало капать на пол. Пора было действовать. Раз уж мозг Татьяны не был способен собственными силами понять, как должны развиваться дальнейшие события, необходимо её подтолкнуть в нужном направлении.
Вечером, мокрым и удушливым, Татьяна пришла в номер Музыки, якобы за документами. Он же якобы думал о делах, сидя в кресле и держась за подлокотники, чтобы не накинуться на неё раньше времени. Слова были глупыми и тяжелыми. Воздух в номере спертый от возбуждённого мужского дыхания. Весьма кстати под рукой директора оказалась бутылка вина. Зачем это? Танечка, ты, конечно, не знала, но сегодня были важные переговоры, которые успешно закончились подписанием контракта. Дура ты безмозглая. Это надо отметить. Выпить по бокалу, зубами содрать с тебя бельё, поговорить о чем-нибудь, например, о поэзии или кино, повалить тебя на пол или на стол, вспомнить о чём-то культурно-возвышенном Музыка брехал как студент, а Татьяна смущалась как девочка. После второго бокала до некоторых её, наиболее близко расположенных к черепу извилин стало доходить, что вся речь директора красная ковровая дорожка в его кровать, по которой ей предстоит пройти. Выпив ещё бокал, она отправилась в путь.
Следующая командировка Татьяны состоялась через месяц. Музыка был человек занятой и безостановочно разъезжал направо и налево. Ввиду того, что дорога, так сказать, уже была разведана, он более щепетильно отнесся к вопросу бестолково потраченного времени. Поэтому пригласил Танечку к себе в номер в первый же вечер. Брехал он гораздо меньше, вина не пил и вообще вел себя довольно пошло, по-жлобски. Однако это не помешало ему отработать все четыре командировочных дня в полную силу.
Как относилась ко всему этому сама Татьяна? Трудно сказать. Почти так же трудно, как сцепить за спиной намыленные руки в замок. Но было что-то в её поведении, в поворотах головы, в интонациях, какие-то на первый взгляд невидимые и неосязаемые флюиды, смутно намекавшие на осторожную симпатию к Владимиру Ульмасовичу. В принципе, это объяснимо. Музыка неплохо выглядел, замечательно одевался, прекрасно манерничал, когда в том была необходимость. В общем, его и без денежного шлейфа можно была назвать привлекательным. А уж золотой налет под ногтями от ежедневного прохождения огромных сумм через его руки делал Музыку окончательным и бесповоротным эталоном женских поисков.
Татьяна, как и всякая женщина, переживала период наивной дурости, верящей в кинофильмы и социальные чудеса. Ей казалось, что интимные перипетии между мужчиной и женщиной являются необходимым и достаточным условием для дальнейшего благотворного развития их отношений. Увы, ей предстояло собственным опытом доказать ошибочность такого подросткового мировоззрения.
МАЛЕНЬКАЯ ИСТОРИЯ БОЛЬШОГО ДИРЕКТОРА
В ранней поре своего существования Владимир Ульмасович и мечтать не мог о той жизни, что была у него теперь. Пределом мечтаний, «крышей», в которую упиралась голова его фантазии, были шоколадки, так и не купленные ему отцом-электриком, аттракционы, так и не показанные ему матерью-кассиршей, и прочая дребедень, которой он оказался лишён в детстве. Семья была среднестатистической, со среднестатистическими же проблемами. В будущем Владимира Ульмасовича не ждало ничего выше должности среднестатистического работяги в бескрайнем море трудовых кадров.
И потому уже в старших классах школы Владимир Ульмасович стал культивировать в себе отвращение ко всему среднестатистическому: среднестатистической одежде, среднестатистическому поведению, среднестатистическим порокам. Началось это, как ни странно, в туалете, когда он увидел испачканный кем-то стульчак. Ему вдруг страшно захотелось иметь свой собственный унитаз, одному ему принадлежащий, чтобы чистота его не зависела от пищеварительных проблем посторонних людей. Это и было стартом. Много лет спустя, когда Владимир Ульмасович сможет позволить себе иметь не только собственный унитаз, но ещё и батальон моющих этот унитаз манекенщиц, он при написании какого-то письма выведет свое краеугольное правило: «желание иметь собственный стульчак есть первый камень в основании карьерной лестницы».