Ладно тебе. Бумага и есть бумага. Не вечные же они. Всё равно рано или поздно с ними что-нибудь случилось бы. Не пожар так мыши, не мыши так наводнение.
Тем не менее, я принесла из дома целый чемоданчик первой помощи: кисточки, клей, иголку, катушку ниток, ножницы, жёсткий ластик и гуашь. И взялась за свою «Катю».
В обеденный перерыв я быстрее всех съедала свои драники, которые с вечера жарила под Людиным руководством каждый день разные: то с грибами, то со сладким перцем, то с помидорами. И шла за дальний столик чистить, сшивать и склеивать. И читать сказку про маленькую куколку, которая долго и тоскливо жила в шкафу, на полке с хрустальными бокалами и рюмками, а потом игрушки, живущие в той же комнате, затеяли игру в прятки и нечаянно её нашли
Вот, держи. После обеда спишешь, Лариса небрежно кинула на мой стол тонкую книгу в светлой обложке. Книга была не грязная, не рваная, почти как новенькая. На ней были нарисованы карта и белобрысый паренёк с ложкой, похожий на моего папу, только маленький.
«Сказка об Алёшке-Рязань и дядьке Беломоре», прочитала я вслух и улыбнулась, потому что моего папу тоже звали Алёшкой, только был он не из Рязани, а из-под Владимира. Ой, тридцать пятый год?
Пожертвовали её нам, пояснила Лариса. А мы сдуру сначала оформили, а уж потом прочитали.
Л. Кассиль, прочла я и удивилась, потому что у нас дома, на моей личной этажерке с книгами, стоял разноцветный пятитомник Кассиля, и я его весь зачитала до дыр, а этой сказки не встречала.
Кассиль, Кассиль. Он всякое писал.
Ларис, а можно, я сначала прочту? Может, её и не надо списывать! Может, хорошая книжка!
Лариса посмотрела на меня очень-очень странным и сложным взглядом. И неожиданно железным голосом сказала:
Спишешь.
Я пожала плечами и вернулась к книжке про Катю.
Кате пришлось на полном ходу спрыгнуть с лошадки. Её отвезли в игрушечную больницу и сделали ей операцию. Забывшись сном, она увидела, как в палату входят бокалы и рюмки
«И звон их тих и страшен: ты наша, наша, наша Грустная какая-то сказка, подумала я. Ну её нафиг!»
И взялась за сказку Кассиля, хотя до конца обеденного перерыва оставалось целых восемь минут.
***
«Лазарь Давыдович, как там всё было на самом деле?»
Конечно, я знать не знала, где он сидел и чем занимался. И, судя по годам его, на строителя Беломорканала он как-то не тянул.
Но что-то меня томило и требовало с ним поговорить. У меня наконец-то нашёлся для этого повод.
Я стояла на остановке в ожидании троллейбуса. Моросил дождь.
Я десять раз уже придумала, что скажу, когда мы с Лазарем Давыдовичем разговоримся, но не могла придумать, с чего наш разговор, собственно, начать.
Я не знала, где он живёт. Будет ли он рад меня видеть. И не знала даже, с каким лицом зайти к Тишковым и спросить его адрес.
Мне просто хотелось с ним встретиться. Под любым предлогом, хоть даже таким.
Передо мной стояло его угловатое лицо, чёрно-белое от резких теней бульвара, с тёмными кругами под глазами и с металлическим блеском зубов.
Я слышала, что если у человека все зубы железные, это значит, что у него была цинга.
Девушка, это какой сейчас ушёл? Спросил меня какой-то старичок.
Я очнулась, поглядела вслед отъезжающему троллейбусу и поняла, что ушёл мой.
Не ответив тому, кто спрашивал, я села на скамейку остановки и обхватила колени руками.
и тут мой взгляд уцепился за такое, что Лазарь Давыдович вылетел у меня из головы вместе со своими железными зубами.
К остановке подходил невысокий парень с ледянисто-голубыми беспризорничьими глазами. Я узнала бы его в любой толпе.
Он остановился и стал ждать троллейбуса вместе со всеми. Он был в брюках-клёш, модного фасона, но пошитых из самой грубой и дешёвой ткани, чуть ли не из брезента. Несмотря на холод, он был без куртки, в рубашке с расстёгнутым воротником. Его светлые волосы были острижены чуть выше мочек ушей.
Я искала глазами нет ли на нём какой обновки?
Но ничего похожего на обновку на нём не было. Всё было старое, вытертое, выцветшее.
Я абсолютно не знала, что делать. Вообще-то я не очень хорошо умела знакомиться с людьми, тем более со сверстниками, тем более со шпаной, тем более безо всякой причины. Но не могла же я просто крикнуть «Держи вора!» да он ещё, может, и не вор!
Вот была бы со мною Настя
Но Насти не было.
А парень стоял, сунув руки в карманы, и ждал, и вдали уже показался какой-то троллейбус а вдруг его, а вдруг сейчас он сядет и уедет?!
Я встала, подошла к нему вплотную, нацепила на лицо самую дерзкую улыбку, какую могла изобразить, и сказала:
Какие люди! Ну привет, Марьина Роща.
Он с недоумением посмотрел на меня, сощурился и узнал!
Чо, центровая, что ли? Какими судьбами в наших краях?
Работаю здесь, я кивнула в сторону библиотеки.
Чо, в Ленинке места не нашлось? Спросил он насмешливо.
Решила быть поближе к трудовому народу, с вызовом ответила я и тоже заложила руки в карманы.
Больно ты ему нужна, фыркнул парень. Я обиженно отвернулась.
Подошёл следующий мой троллейбус. Я зашла, уселась и увидела, что парень постоял-постоял да и вскочил в последний момент следом за мной.
Мы поехали. Он не приближался ко мне, стоял в самом хвосте и смотрел на меня в упор. Поза у него была развязная, но лицо напряжённое.
Я подумала, что он, должно быть, не виноват в краже крестика. Если бы он был виноват, он, наверное, сделал бы вид, что не узнал меня. И уж точно постарался бы скорее разойтись.
Но какого же чёрта он тогда делал на дереве?!
Мы проехали Садовое кольцо, не отрывая взглядов друг от друга.
Потом доехали до Бульварного.
И вскоре за окном засияли огромные многоярусные фонари.
Я вышла, парень вышел следом. Я перешла дорогу, он последовал за мной.
Что забыл у нас на ночь глядя? Спросила я.
Проводить хочу. Обидят ещё.
Сколько хожу, ни разу не обижали
Я проглотила заключительную часть фразы что если он дотащится до моего дома, его самого обидят бабушка, дедушка и Люда. Может, ещё и не по разу. А уж как его обидит Евдокия Максимовна
Мне надо было, чтобы он дотащился.
Кстати, меня Марта зовут, сказала я.
Серёга. Ты на заочном учишься?
Я не поступила. Работаю, объяснила я, не вдаваясь в подробности. А ты?
Учусь. В ПТУ, на столяра.
Мы миновали театр Пушкина. На бульваре почему-то совсем не было людей. Я ощутила страх, какой-то женский страх и ярость, которые раньше были мне неведомы, потому что много лет я просто избегала таких мальчиков, как Серёга. И даже девочек, которые с такими мальчиками гуляют.
Силы мне придавало только желание привести его под светлые очи Евдокии Максимовны. И любопытство узнать, что же она с ним сделает.
Я понимала, что прямо сейчас ничего не будет. Она старая, а он крепкий и сильный. Но у неё есть сын, здоровенный Витя, и вот теперь, когда она узнает Серёгу в лицо, ничто не помешает ей и сыну хоть завтра самостоятельно выследить его и уж тогда с него спросят
Мы свернули в мой двор. Во дворе в такую погоду уже даже дети не играли. Мой подъезд был направо, но я решительно пошла прямо, к подъезду Евдокии Максимовны.
Ты разве тут живёшь? Спросил Серёга с сомнением.
Надо к соседке зайти, она мне книжку дать обещала.
Ты же сама библиотекарша!
Думаешь, нам там разрешают читать?
Серёга нехотя зашёл за мной в подъезд, поднялся на второй этаж. И я позвонила в квартиру Иванцовых.
Кто там? Раздался голос Евдокии Максимовны.
Это Марта.
Дверь приоткрылась. Евдокия Максимовна в домашнем халате воззрилась на меня со смесью раздражения и недоумения.
Добрый вечер! Я улыбнулась во весь рот. Я вот за книжкой. Вы же мне Александра Дюма обещали.
Это «Королеву Марго»? С неожиданной собранностью уточнила Евдокия Максимовна.
Ну да! Не переставая улыбаться, я очень быстро ей подмигнула. И она наконец-то заметила Серёгу, маячившего за моей спиной.
Ох, сейчас! Она исчезла в глубине квартиры. Я оглянулась на Серёгу. Он разглядывал прихожую Иванцовых круглыми глазами.
Вот, деточка, держи, Евдокия Максимовна вынесла из гостиной пухлый томик. Я не спеша приняла книгу из её рук и положила в сумку.
Спасибо огромное! Ну, Серёжа, идём?
Мы спустились во двор и подошли к моему подъезду.
Дальше я сама, сказала я. Спасибо, что проводил.
Он посмотрел мне в лицо долгим напряжённым взглядом. Я испугалась, что он зайдёт за мной в подъезд, и мало ли чего
Ну пока, буркнул он, развернулся и пошёл.
Я торопливо, как могла, поднялась по лестнице, распахнула дверь, пронеслась мимо удивлённой Люды сразу в ванную и там в три секунды сбросила с себя всю одежду. За тот час, что мне пришлось провести с Серёгой, с меня сошло столько потов, словно я весь вечер колола дрова.
***
Следующий день у меня был нерабочий. Несмотря на нервный вечер, я хорошо выспалась, и мне снилось лето и Кисловодск.
Люда сварила рисовую кашу, щедро нарезала туда кураги. А когда я села завтракать, уселась напротив меня и спросила:
Мне вчера показалось, или тебя этот Тарзан доморощенный провожал?
Провожал, я пожала плечами. Что с того?
А Жора-то знает?
Надо будет сообщу.
Ну смотри, хвостом вертеть ума не надо, а вот последствия разгребать А в соседний подъезд вы зачем ходили?
Я еле сдержалась, чтобы не напомнить Люде, что она домработница, а не гувернантка. Но остановилась, сказав себе, что она не знает всей правды. История с крестиком так и не дошла до её ушей.
Люд, спросила я, а ты помощницу Иванцовых знаешь?
Знаю. Зоя Ивановна её зовут. А она тебе на что?
Он сказал, что он её сын.
Верь ему больше! Люда аж глазами сверкнула, и её широкое лицо пошло пятнами. Зоя Ивановна войну санитаркой прошла, надорвалась. Нет у неё детей.
Относя тарелку в раковину, я выглянула в окно и обмерла: во двор заходила с хозяйственной сумкой Евдокия Максимовна. Значит, уже не спит и даже была в магазине.
Еле я выждала полчаса, чтобы дать ей переодеться, разобрать покупки и немного отдохнуть. Как только часы показали десять минут двенадцатого, я тут же принялась одеваться.
Евдокия Максимовна пустила меня без разговоров.
Ну что? Тихо спросила я.
Спасибо тебе, детка, но это не он.
Как не он?!
Она приложила палец к губам, подошла ко мне близко-близко и прошептала:
Я сейчас на рынке подругу видела, тоже верующую. Вчера в то самое время, как вы приходили, у неё в подворотне на Чистых ограбили дочку. Сняли золотой крестик.
Да вы что?! Я чуть не застонала от досады, что зря целый час провела с этим человеком.
Парень, говорит, в кепочке. Роста небольшого и вроде бы чернявый. А этот-то белобрысый.
Ой И она не разглядела?
Куда там! Двадцать лет девочке. Он её зажал и спросил: «Слышь, курва, не хочешь отдать самое дорогое?» Она думала, насильничать будет, а как поняла, что только крестик нужен, сняла его сама и на радостях такого стрекача оттуда дала Ей и некогда было его разглядывать.
Я прислонилась к стене и вздула чёлку.
Это не могли быть два разных вора?
Ох, не знаю. Но у той девочки крестик тоже был под одеждой. И уж откуда грабитель узнал, что она в крестике, одному ему известно.
***
Какая же ты чокнутая!
Настя бросила на стол ворох лоскутов. Я рассердилась:
Да как ты не понимаешь! Москва большая! Может, я бы не встретила его больше нигде, вообще, никогда!
Ты привела его в чужой богатый дом. А если бы он был с ножом?! А против него только ты, старая бабушка и парализованный дед!
Мне стало не по себе, потому что Настя была права.
Как-то я об этом не подумала
Вам просто повезло, что это не он ворует крестики! Хотя мне, если честно, всё равно непонятно, зачем он тогда заглядывал к Иванцовым в окно.
Наверно, Люда права. Он наводчик. Присматривает, кого обокрасть, а на дело выходит кто-то другой. Чернявый и в кепочке.
Ну тогда ты вдвойне молодец, что тут скажешь! В окно он мог увидеть только Геночку с крестиком, а вчера, наверно, много интересного разглядел! Можешь передать Иванцовым, чтобы ждали целую шайку.
Я встала, прошлась по Настиной комнате большими шагами и прислонилась лбом к холодному оконному стеклу.
В соседней комнате играл электрофон. Настины родители достали новую пластинку своего любимого Вертинского и поставили её, пока Лора ушла гулять с коляской.
«В бананово-лимонном Сингапуре в бури»
Мне всегда было очень важно, чтобы со мной ничего не случилось. Это было моим делом чести на фоне сверстников, которые во что только не вляпывались, а главное, на фоне мамы.
И как мало оказалось надо, чтобы вляпалась я сама!
«Вы плачете, Иветта, что песня не допета»
И не просто вляпалась, но и людей ни за что ни про что вляпала.
«Вы грезите всю ночь на жёлтой шкуре»
А главное, я совершенно не могла понять, какой бес меня попутал. Больше всех надо мне было, что ли?! Уехал бы он на своём троллейбусе и уехал!
«Магнолия в тропической лазури, вы любите меня!»
И что мне теперь делать? Спросила я Настю. Не могу же я им часового у дверей поставить!
Не знаю, растерянно ответила она.
***
Близится Новый год. Все ждут праздничного огонька: готовят наряды, репетируют выступления. Мы не исключение. Жорик и Димка собираются читать дуэтом стихотворение «В разведке», а мы втроём готовим русский народный танец. Настя своими руками сшила нам плясовые костюмы платки и сарафаны: себе красные, мне жёлтые, Наташе синие. Мы репетируем до седьмого пота. Жорик так волнуется, словно ему уже в ГИТИС поступать.
Как я встану перед миром, как он взглянет на меня, как скажу я командиру, что бежал из-под огня?! Лучше я, ночной порою погибая на седле, буду счастлив под землёю, чем несчастен на земле!
Когда он это читает, кажется, что у него из-под рубашки вот-вот начнут вырываться языки пламени. Сдержанной горечью откликается Димка:
Полночь пулями стучала, смерть в полуночи брела. Пуля в лоб ему попала, пуля в грудь мою вошла. Ночь звенела стременами, волочились повода
И Меркурий плыл над нами иностранная звезда, чуть нараспев заканчивают они оба.
Мы глаз не можем отвести от наших мальчиков. Наш номер не такой, не рвёт душу, зато он красивый и задорный. И мы замечаем, когда танцуем, что мальчики тоже не могут оторвать от нас глаз.
Для меня этот номер обещает стать звёздным часом. Вообще-то я считаюсь неуклюжей, физрук меня часто ругает. Но в этом танце я словно волну поймала и теперь явно задаю тон. Выше всех поднимаюсь на цыпочки, легче всех вскидываю ноги, а кружиться могу быстро-быстро и долго-долго, как юла, не запыхиваясь и не теряя равновесия.
Но утро перед огоньком начинается с дурных событий. Алёна Тихонова выбегает с урока, зажав рот рукой. На большой перемене, между двумя уроками русского языка, приходит Дарья Гавриловна, а с ней Алёнин папа забрать портфель.
Да ничего, ничего, отравилась чем-то, успокаивает он наш класс.
Как только за ним закрывается дверь, Дарья Гавриловна сурово говорит:
Огонька не будет.
Этого следовало ожидать. Никто уже даже не возмущается все привыкли, такая у нас Гавриловна, с ней спорить себе же хуже. Я сочувственно смотрю на Жорика. Он молчит, глядя в парту, но мне всё равно кажется, что у него из-под рубашки сейчас вырвутся языки пламени.
Отпразднуем сами! Говорит Димка, когда Гавриловна с русичкой выходят из класса. Идёмте после уроков ко мне, там и спляшем, и почитаем, и музыку послушаем!
Слушать музыку у Димки это отдельное удовольствие. У него аж два проигрывателя, электрофон и плёночный, и фонотека всем на зависть и «Битлз», и Том Джонс, и мой любимец Хампердинк, не говоря уже о всяких ВИА. Мы с Настей оживляемся, Жорик светлеет лицом. И только Наташа сердито сдвигает брови:
Дарья Гавриловна всё правильно сказала. Не надо праздновать, раз Алёна заболела.