И пока Валентин снимал сапоги, вешал куртку и кепку, мать суетилась вокруг него, пытаясь помочь в том, что сыну и самому несложно было сделать.
Мамуля, да успокойся ты. Никуда я не денусь. Взял отпуск на десять дней по семейным обстоятельствам.
Вот и славно! обрадовалась Оксана Семёновна, все еще не отрывая глаз от сына, расчесывавшего свою густую шевелюру перед маленьким зеркалом над рукомойником. Седеть начал. А в остальном такой же Хотя нет, глаза изменились, строже стали. Раньше в них бесенята прыгали, а зараз нету.
И ты, мамуля, не сильно изменилась. Такая же красивая и статная, как столбовая дворянка, будто всю жизнь только собой и занималась. Породу сразу видно атаманша! Только чуток пониже стала
Ну ты и завернул: красивая! Как обезьяна стала. Спеклась совсем
Батя как, не лучше ему?
Спит зараз. Ему какую-то микстуру сонную прописали. Ежели сам не проснется, будить не будем. Слабый совсем.
Ладно, пусть отдыхает, я только гляну на него одним глазком.
Валентин шагнул за занавеску, разделявшую помещение, и увидел спящего отца, точнее, только его исхудавшее лицо, не закрытое одеялом. Щеки впали. Вокруг глаз образовались темные круги. Нос заострился. Синеватые губы приоткрыты, как у ребенка. Резко выступил кадык на морщинистой шее. Густые, клочковатые брови сведены к переносице. И оттого лицо выглядело суровым и беззащитным одновременно. Но дыхание было ровным, не хаотичным, как у смертельно больных людей.
Сын наклонился над спящим отцом и легонько прижался щекой к его выпростанной из-под одеяла руке. Потом вернулся к матери, наблюдавшей за ним из кухни, и тихо, но уверенно произнес:
Мам, все будет хорошо. Вот увидишь, отец выздоровеет. Мы с ним еще по станице прогуляемся.
Славный ты наш! Дай-то Бог, чтоб так и вышло! растроганно произнесла Оксана Семёновна и промокнула глаза кончиком рукава халата. Мой руки, зараз повечерять соберу.
Мам, ты не очень там Я бы кислого молока с хлебом поел, и достаточно на ночь.
Ой, сыночек, дак я насчет кислого молока не расстаралась. Совсем из ума выжила, забыла, как ты его любишь. Завтра попрошу, чтоб больше приносили. Литра два. А то нам с дедом совсем мало надо.
Прости, мама, я тоже забыл, что Квитку продали. По старой памяти сморозил Попью чайку с хлебом и абрикосовым вареньем.
Узвар из сушки есть, пирожки с курагой. Зараз достану из погреба и жерделовое варенье.
Да я сам, мамуля. Только ключ от погребицы дай.
Мы ж не замыкаем никогда. Замок только наброшенный. А выключатель справа на дверной коробке.
Помню.
Через несколько минут Валентин привычно расположился на широкой лавке возле обеденного стола и с аппетитом поглощал испеченные матерью пирожки, ел янтарное абрикосовое варенье и запивал душистым компотом из сушеных яблок, груш и вишен. Коротко сообщал столичные и домашние новости, без волнительных подробностей.
Оксана Семёновна сидела на табуретке возле не остывшей еще печки, благостно опустив натруженные руки на колени, и завороженно любовалась сыном, слушая и не очень-то вникая в его отрывочную информацию. Ее смуглое, немного опухшее лицо с карими глазами, от которых солнечными лучами разбегались улыбчивые морщинки, было умиротворенным и светилось нескрываемым материнским счастьем.
Глава 4
Папа, ты не спишь? Слышишь меня? Валентин наклонился над отцом и взял его изможденную руку, перевитую синими жилами вен, в свою ладонь, покачал ее из стороны в сторону. Я Валентин, твой младший сын.
Он увидел, как дрогнули веки глубоко запавших глаз и по бледно-серому лицу пробежала виновато-радостная гримаса. Непослушные веки, как заржавевшие железные створки, с трудом разошлись, и на сына из подслеповатых, окантованных краснотой глаз устремился ощупывающий взгляд.
Сначала шевельнулся острый кадык на шее, потом напряглись бесформенные синюшные губы и из них вырвался сиплый полушепот:
Ты приехал, сынок?
Отец попытался сжать руку сына, но только едва заметно качнул ее, на большее сил не хватило. Его глаза подернулись маслянистой пленкой подступивших слез:
Слава Богу, встретились! А я уже не надеялся увидеть тебя.
Валентин приник щекой к многодневной колкой щетине на лице отца, бережно обнял его за плечи. Чтобы скрыть волнение, проговорил излишне бодрым голосом:
Здорово, батя, здорово! Да разве мог я не приехать, когда такую тревожную телеграмму про твою болезнь получил?
Всяко бывает. Мы с матерью дюже переживали, что ты мог погибнуть под бомбежками в том горемычном совете.
Обошлось без бомбежек, отец. Из бронетранспортеров и танков постреляли, это было. Но, как видишь, живой и невредимый.
Ну и славно. Подыми меня трошки выше, а то плохо вижу тебя. В тумане все Так лучше. А чего же ты не в форме?
Да я же в отпуске. Форма на службе надоела.
А мы бы с матерью погордились. Яков Васильевич попытался улыбнуться, но мышцы лица плохо подчинялись ему, и улыбки не получилось. Три сына полковника это не только для нашей семьи, но и для станицы почетно!
Отец постепенно приходил в себя после ночного болезненного забытья. Недаром говорится, что сон это временная смерть. Слова старика становились осмысленней, а речь более связной, голос крепчал. И хотя это был еще не прежний голос главы семьи, твердый, наставительный, который привыкли слышать дети, но и на голос умирающего он не походил. И сын с радостью подметил это:
Батя, а ты не так плох, как я себе представил. Мы с тобой еще споем и спляшем
Шуткуешь, сынок? Отплясал я свое. Не сдюжаю хворобу. Кровь не греет совсем.
Ты со своими выводами не спеши. Чтобы кровь грела, ее горячить нужно. Двигаться. Питаться нормально А ты? Ничего не ешь. Лежишь сутки напролет, не поднимаясь. А хочешь, чтобы кровь циркулировала по организму.
Валентин выговаривал отцу с улыбкой, чтобы невзначай не обидеть больного, но в то же время твердым командирским голосом, будто ставил задачу своему подчиненному:
Начнем с тобой делать массаж и зарядку каждый день, через неделю запросишься по двору прогуляться.
Нет силы, чтобы подняться, оправдывался отец. Ноги не слушаются, живот отказывает. Раньше хуч до уборной доходил, а теперь и на ведро только с помощью матери, да и то стыдно говорить
Яков Васильевич замолк, с трудом сдерживая волнение. Перемолол желваками прихлынувшую досаду и продолжил жаловаться, снизив голос:
Теперь, сынок, не всегда и на ведро получается Иной раз и не донесу Матери забот прибавляю. Как с грудным дитем нянькается подмывает да пеленки меняет. Нету сил моих совсем. Так-то вот старость проявляется опять в детство впадаем. Да только некому нас обихаживать, мать сама на ладан дышит, а вы далеко разлетелись из родного гнезда. Разве что похороны соберут вместе? Видать, скоро уж в последний путь отправляться.
Туда все отправимся когда-то, проговорил Валентин, но спешить не надо. Не ты ли рассказывал про цыганку, что нагадала тебе жить до девяноста пяти лет и умереть весной? Мам, ты помнишь?
Из-за занавески выглянула Оксана Семёновна, хлопотавшая на кухне:
Чиво ты спросил, сынок?
Ты помнишь предсказание цыганки отцу? Сколько она лет жизни ему напророчила?
Кажись, девяносто пять
Вот! Девяносто пять! Я же помню. А ты, батя, говоришь, что скоро собираться в мир иной Нет, мы еще повоюем с безносой дамой. Мы еще встанем на ноги и выпроводим ее за порог Сегодня встанем! уверенно заявил Валентин.
Сын намеренно играл роль оптимиста, чтобы не показывать свою жалость к старческой немощи, не подписываться под уже вынесенным Яковом Васильевичем самому себе приговором. Семейное предание о цыганке было маленькой соломинкой надежды из народной пословицы про утопающего, который и за соломинку хватается. Валентину очень хотелось, чтобы отец ухватился за былое предсказание, часть из которого про войну и плен уже сбылась, и захотел бороться за свою жизнь. Ведь без веры и желания самого человека одолеть болезнь любые лекарства и усилия врачей принесут мало пользы.
Глядя на беспомощного отца, Валентин вспомнил свое дошкольное детство, когда он завидовал взрослой жизни родителей и старших братьев. Ему казалось, что они свободно делают все, что хотят, а он опутан по рукам и ногам всяческими запретами туда нельзя, сюда нельзя, ничего без разрешения взрослых нельзя Как он мечтал, ворочаясь в постели, заснуть ребенком, а проснуться взрослым, самостоятельным человеком. Мечтал не торопясь идти под ручку с самой красивой станичной девушкой по Рыбацкой улице в клуб на танцы или в кино, небрежно кивая старикам и старухам, сидящим на лавочках и внимательно разглядывающим парочку влюбленных. Наивные детские мечты, но кого они не посещают? Много лет спустя появилось другое горячее желание задержать стремительный бег времени, чтобы отодвинуть родительскую старость на более поздний срок. Да время не песочные часы, его не повернешь обратно. Главное, наверное, даже не в желании продлить жизнь родителям, а в том, когда оно появляется, есть ли еще шанс чем-то облегчить старость самых близких людей.
Мужчины, подала голос Оксана Семёновна, завтрак готов. Сыночка, мой руки и садись за стол, а я зараз покормлю отца и сяду тоже.
Мам, давай вместе батю покормим.
Дак я уже привычная, а ты с больными стариками не нянькался. Садись, садись. Завтрак на столе. Зачем же ему остывать? Я кашки отцу сварила на молочке
Она села на край кровати и стала неторопливо кормить Якова Васильевича манной кашей, давая запивать топленым молоком.
Ты зачем его из ложки кормишь? удивился Валентин. Он же так вскоре вообще руки не сможет поднять. Давай-ка поднос. Ставь миску с кашей. Ложку бате в руку дай, и пусть упражняется
Валечек! опешила мать. Дак он же перемажется кашей пуще малого дитя.
И пусть. Оботрется салфеткой. Если надо будет, полотенце намочим.
Сынок
Но Валентин решительно отстранил мать и занял ее место подле отца. Подал ему ложку, приговаривая:
Не ленись, Яков Васильевич. Будем считать это действо первым упражнением нашего комплекса твоей физической реабилитации. Согласен?
Попробую, нерешительно ответил отец. Руки не слухаются давно.
Координация движений у него была явно нарушена. И, зачерпнув каши, он с трудом донес ложку до рта, опорожнил ее.
Ну вот видишь, вполне справляешься с данной процедурой сам! подзадорил сын. Лиха беда начало!
Яков Васильевич еще несколько раз повторил манипуляции с ложкой. На губах и подбородке остались белые отметины от каши. Но он впервые после долгого перерыва ел самостоятельно и был удивлен и обрадован этим.
Кажись, могу еще и сам Дай, сынок, запить.
Так и кружку бери с подноса сам.
Кружка с топленым молоком оказалась неподъемной для ослабевшей руки старика. Она кренилась, дрожала, но никак не отрывалась от подноса.
Мам, дай нам еще одну кружку, попросил Валентин.
Валечек, не мучил бы ты отца, взмолилась Оксана Семёновна. Негожий он уже для этих дел. Сам же понимаешь, что негожий
Мама, дай нам пустую кружку!
Зараз, сынок. Возьми
Валентин перелил часть молока в пустую кружку и поставил ее на поднос. Предложил командирским голосом:
Дерзай, казак!
Отец с трудом приподнял ее за ручку, с большим креном поднес к губам.
Помогай второй рукой. Пей, как из махотки пил на сенокосе. Помнишь?
Помню, процедил отец, тяжело глотая жидкость. Капли молока расплескивались по губам, стекали в уголках рта. Но старик опорожнил кружку и плюхнул ее на поднос. Хух, чижало!
Еще добавить?
Нет, будя. Зараз больше не осилю.
Ну, передохни. Через часик еще можно подзаправиться главным человеческим топливом. С рождения до смерти на нем держимся. Тут вся таблица Менделеева собрана. Малыши на ноги встают, и ты встанешь. На-ка, утрись. Валентин протянул отцу полотенце.
Яков Васильевич поелозил полотенцем по губам и подбородку, потер шею, лоб. Выдохнул облегченно:
Ажнык упрел.
Ешь потей, работай мерзни! хохотнул Валентин, довольный результатом своего первого эксперимента. А ты говорил «не спляшем». Еще как спляшем! Перекури пока, а мы с матушкой тоже малость подзаправимся. Давай, Оксана Семёновна, теперь позавтракаем, чай заработали кусок хлеба?
Сын сел рядом с матерью на длинную и широкую лавку, занимавшую почти треть пространства кухонной части дома. Похлопал рукой по вытертым до лоска от частого сидения некрашеным доскам:
Это на ней же ты меня купала в оцинкованном корыте?
Дак я и не помню, скоко ей лет. Может статса, что и на ней А ты и корыто старое не забыл?
Как забудешь? Я же во время половодий его вместо лодки использовал. Плавал в нашем саду и по Гусиному ерику вместе с Санькой Григорьевым и другими дружками. У нас целая корытная флотилия весною организовывалась. От бати налыгача перепало, когда кувыркнулся с этого плавсредства, чтобы не моржевал без спросу.
Из комнаты донесся хрипловатый, но довольно внятный голос Якова Васильевича:
Не за купание поучил, а за то, что не побег домой, а стал сушиться у костра на берегу. Хорошо только простудой отделался. Мог бы и легкие застудить, и почки У меня в войну было свое вынужденное купание в студеной реке, а зараз все вылазит наружу. Напомни после завтрака, расскажу, а то память ничего долго не держит, мелькнут какие-то воспоминания и пропадут. Дырявая башка стала.
Обязательно напомню. Я давно собирался порасспросить тебя о войне подробнее. Да то у тебя, а потом и у меня времени на это не хватало. А сейчас спешить некуда. Погуторим по душам.
Добро! согласился старик.
Растормошил ты батьку, погуторить ему захотелось, с довольными нотками в голосе проговорила мать. А то все молчком, молчком Редко когда раскачаю его на разговор. Вижу не спит, чего-то мозгует, достаю альбом, ему тулю. Вроде бы оживает. Повспоминаем трошки. Душа и отогреется Пожил бы хоть до весны. Ночей не сплю возле него. Саму соседки и фелшарица несколько раз отпечаловали, почки отказывали, опухала страсть. А все-таки легче, когда в доме живой человек есть. Все не одна.
Ох и вкусные у тебя катламы, мамуля! Ни у кого ничего подобного не ел. Твой фирменный рецепт?
Какой там ришепт? Как моя мама эти пышки пекла, так и я. На кислом молоке, яичках, постном масле, тесто круче завожу. Вот и все.
Так уж и все? Кабы так просто было, и дочки бы так же вкусно готовили. А то ведь не дюже так
Ну, не знаю. Каждый человек на свой лад все делает. Точь-в-точь никто не повторяет.
Вот и я говорю, что на твой лад катламы самые вкусные получаются.
Ну и на здоровье! Ты бы пухляковского винца покушал. Твое любимое. Влить трошки? Не знаю, как получилось в нынешнем году. Из-за болезни отца некогда было вино как следует доглядать. А оно не любит беспризорства. Чуть что не так, перекисает. Вроде не обуксилось? Совсем мало сделала. Угостись.
За твое и папино здоровье, дай вам Бог еще многие благие лета!
Дай-то Бог!
Валентин с удовольствием опорожнил желтый пластмассовый стаканчик и с аппетитом стал закусывать румяной жареной лепешкой, макая ее в крутую деревенскую сметану.
Самодельный деревянный стол, застеленный цветной клеенчатой скатеркой, эмалированные тарелки с зелеными ободками, графин из красного стекла, увитый виноградными гроздями, поточенная шашелем старинная посудная горка Такая бесхитростная деревенская утварь, привычная с детства, простая крестьянская еда умиляли и согревали душу чувством погружения в родную стихию. Валентин, несмотря на тревожную ситуацию в доме, впервые за несколько месяцев ощутил состояние защищенности от агрессивной среды и какого-то внутреннего комфорта.
Господи, как же хорошо дома! произнес он, обнимая мать и склоняя голову на ее плечо. Нигде нет такого опьяняющего покоя, как в родительском доме. Кажется, только сейчас по-настоящему начинаю понимать выражение «чувствовать себя в своей тарелке». Спасибо вам, мои родные!