Не за что, сынок, ответила Оксана Семёновна, что же ты ничего не ешь? Все катламы остались на тарелке.
Да что ты, мамуль? Вон как бурдюк набил. Валентин провел рукой по животу. Разве у тебя можно голодным остаться? Вы с батей всегда хлебосольством отличались. Спасибо за то, что вы такие славные у меня!
Ну, скажешь, славные! Обыкновенные, как и все деревенские. Не ученые наукам. Живем, как исстари заведено. Отец-то, куда ни шло, четыре класса до революции окончил, а я совсем безграмотная
Да разве в грамоте дело, мамуля? Добрые вы, независтливые, радушные, покладистые. Друг с другом в мире живете и со всеми соседями. Ничего от жизни не просите, а сами последний кусок отдать готовы тому, кто нуждается. Я же помню, как ты нищих принимала, если кто-то милостыню просил. Не у калитки что-либо подавала, чтобы побыстрей отделаться, а в дом приглашала, кормила, расспрашивала о беде их. Сочувствовала. Это так редко сегодня встречается.
Выдумщик ты наш! Насочинял себе. Ничем особым мы от других людей в станице не отличаемся. Живем как все.
Ты хоть с одним человеком поругалась за свою жизнь?
Может, и поругалась, не помню.
И я не помню такого случая. А отец хоть раз приходил домой пьяным? Дебоширил? Матерился?
Ты же знаешь, не пил он никогда. Только пивка трошки. И то по праздникам. И не матился никто из нас грешно это. Дебошей тоже в доме не бывало. А вот под горячую руку отцу лучше было не попадать Про налыгач помнишь, поди?
Раза три перепадало. Но за дело.
Вот и я не дратовала его, штоб не закипал.
А ты говоришь, как все все-таки по своим законам жили?
По Божеским и человеческим. Как родители научили.
Мать, подь сюды, позвал Яков Васильевич. Подсоби по нужде подняться.
Валентин опередил Оксану Семёновну и первым подошел к отцу:
Давай я помогу.
Соромно, сынок. Мы привыкли уже вдвоем обходиться, в два голоса слабо возразили старики.
Сын, не обращая внимания на возражения, наклонился над отцом и, без особого напряжения подняв на руках исхудавшее тело, опустил Якова Васильевича возле отхожего ведра:
Спускай кальсоны и садись, делай свое дело. Чего здесь стесняться? Дело житейское. Вы меня на горшок сажали, стеснялись? Теперь мой черед пришел.
Валентин так уверенно управлялся с отцом, будто заправский санитар, что неловкость ситуации быстро развеялась.
Я, батя, постараюсь усовершенствовать это приспособление под нужник. Будешь восседать, как король на троне, без посторонней помощи.
Это как же?
Поморокую малость. Типа кресла с дыркой. Как переносные биотуалеты на Западе.
Нам до ихних мудреных штучек не дожить, вздохнула Оксана Семёновна.
Свои придумаем, коль жизнь заставляет.
Попробуй, а то дюже несподручно на ведро по-большому ходить, пожаловался отец.
Ну, Яков Васильевич, с облегчением! Получше стало?
Полегшее вроде
Тогда, может быть, прогуляемся по комнате?
Што ты! Не сдюжаю я.
А давай попробуем. Ты и давеча говорил, что не сдюжаешь, а осилил-таки завтрак самостоятельно. Человек не знает своих скрытых возможностей. Нужно испытывать себя.
Валечек, взмолилась мать, ему покой нужен.
Жить ему нужно, мама. А для этого движение необходимо, чтобы сердце ритмичнее работало, кровь гоняло по жилам.
Ну, гляди. Тебе видней.
Родители после приезда Валентина как-то быстро перешли в подчинение к нему, то ли почувствовав силу и уверенность в словах и действиях сына, то ли стесняясь своей стариковской беспомощности. Они не перечили ему и покорно выполняли все, о чем просил.
Давай, мамуль, теплой водички и полотенце. Мы сейчас водные процедуры проведем, а потом и побреемся. Красоту наведем. Оденемся и пойдем вдоль по Питерской.
Постелив целлофановую пленку на кровати, Валентин минут пятнадцать обмывал отца, протирал его тело, массировал. Помог надеть чистое белье. Потом стал намыливать щеки и сбривать многодневную щетину. Старался не поранить дряблую кожу, но все равно доставлял какие-то неприятные ощущения старику.
Яков Васильевич болезненно кривился, что-то бубнил под нос, поднимал руки к станку, давая знать, чтобы сын усердствовал не так рьяно.
Когда бритье подходило к концу и невыбритым остался только небольшой участок на подбородке, Валентин предложил:
Попробуй теперь сам добриться.
Вначале станок, как до этого ложка, плохо слушался онемелых пальцев. Старик порезался. Из царапины выступила капелька алой крови.
Но сын продолжал подзадоривать отца:
А говорил, крови не осталось. Вот она, родимая. На-ка, посмотри, протянул салфетку с расплывшимся пятном.
Течет покудова.
Течет. Значит, о жизни думать надо, а не о смерти. Мам, дай рубашку покрасивее.
Яша, какую тебе сорочку достать?
Давай вышиванку, что на золотую свадьбу надевал. Валя не смог тогда приехать, пусть зараз поглядит на жениха.
А штаны какие, от костюма, што ли?
Мама, дай лучше вельветовые, подсказал Валентин. В них променад удобней совершать и теплее.
Семёновна подала сыну косоворотку со стоячим воротником, расшитую красными нитками, и вельветовые брюки.
Вдвоем они быстро одели Якова Васильевича. Оксана Семёновна причесала его своим гребнем. Валентин поднес маленькое настольное зеркало, проговорил шутливо:
Совсем другой коленкор! А?
Пригожей стал, помолодел кабыть, согласилась мать.
Насмехаетесь, пробурчал старик, но в зеркало заглянул и примял рукой торчавшую прядь седых волос. Щетину соскреб, вот и на человека стал походить.
Теперь носки, тапки и цыганочка с выходом, продолжал шутить Валентин. Он помог отцу встать на ноги и жестом пригласил мать взять под руку отца с другого бока. Тронулись не спеша до печки и обратно. Так! Разворачиваемся! Ровнее шаг! Степенно гуляем, не горбимся! А барышни улыбки дарят нам
Ох, прихибетный, смешно ему! А отцу каково? нестрого посетовала мать. А давно ли ты на батьке верхом сидел? Погонял: «Но, поехали!» И отец бегал по саду с тобой на плечах, пригибаясь под деревьями. Эх, годочки, годочки! Ускакали, не воротишь! Теперь вот ты с отцом нянчишься, сызнова ходить учишь. Да, видать, отбегали мы свой срок.
Еще поглядим, отбегали или нет! Космонавты после возвращения на Землю тоже первое время не могут передвигаться самостоятельно, но расхаживаются в конце концов. А мы чем хуже? Или не донцы-молодцы?
Тормози, сынок. Передыхнем. Яков Васильевич устало опустился на кровать. Фух, аж в голове помутилось и сердце запалилось. Отвык организм двигаться, обленился.
Я не возражаю, перекур так перекур. Ты про фронтовое купание обещал рассказать. Давай подушки под спину подложу, чтоб удобней сидеть было. Так где тебя угораздило попасть в зимнюю реку?
Знаешь, сынок, иногда диву даюсь, что с моей памятью сталось! Что было намедни, не помню, а то, что еще при жизни родителей происходило, стоит перед глазами как наяву. Фронтовые будни тоже не стираются из памяти. В первый день 1942 года выгрузились мы из эшелона под селом Богодаровка на Украине. Выдали нам паек, сто грамм наркомовских и скомандовали: «Вперед, славяне! Устроим фрицам новогодний подарок!» Верст двадцать пять тридцать мы ломанули, где бегом, где ползком
В январе 1942-го? удивился Валентин. Я считал, что только под Ростовом и Москвой были контрнаступления, а в остальных местах только пятились наши фронты.
Как видишь, были, но какой ценой? На трое суток нашего запала хватило. Выбили фрицев из окопов и блиндажей первой линии, погнали по степи, чтобы и они испытали, как жареный петух в задницу клюет, чтобы свой фатерлянд вспомнили, от дурных мыслей о восточных колониях избавились. Немало их осталось удобрять наши черноземы. Но и наших хлопцев загинуло немало. Снаряды, патроны расстреляли. А тылы за передком не поспевали, да и боезапас в то время еще дюже скудный был, харч солдатский тоже никудышний. Тяга лошадиная, да на своих двоих. Далеко ли таким макаром прорвешься? Короче, выдохлось наступление. Стали в землю закапываться и мы, и они. Токо мы сами роем саперными лопатками, а им специальные строительные батальоны укрепления готовят, с блиндажами, траншеями, отхожими местами. Немцы умели беречь своих солдат. В общем, позиционная война пошла. Пужанем друг дружку пулеметно-минометным огнем и сидим, как кроты, в земле. Никто наступать не решается.
Немцы, наверное, под Москву тогда силы с других фронтов перебрасывали?
Так и было. Германские части под Москву снимали, а на их место румын ставили. Прибегли как-то до нас две женщины с той стороны фронта. Рассказали, что немцы из их деревни уехали и зашли румыны. Еще те вояки! В окопах не сидят. Шарят по домам и сараюшкам, мародерничают да баб лапают «Не вояки! смекнул наш политрук Руев. Поучить бы гадов!»
Женщины обещали провести человек десять скрытно в свою деревню. Уверяли, что этих сил вполне хватит, чтобы справиться с незадачливыми оккупантами.
Я по распоряжению политрука собрал десять добровольцев, и мы отправились отбивать охоту румынам завоевывать русские земли. Пробрались в деревню. Понаблюдали трошки. Убедились, что женщины правду сказали: немцев нет, а румыны по хатам разбрелись. В одном из домов их командиры собрались, самогонку попивают, салом закусывают, девчат оглаживают. Ну, совсем обнаглели, даже охранения не выставили.
Политрук хлопцам указал, кому что делать, и мы приступили к выполнению задачи. Я дверь в этот гульбарий распахнул. Руев с револьвером туда, я за ним с винтовкой наизготовку. По-румынски никто из нас не силен. Так старшой наш по-немецки выпалил: «Хенде хох!»
Румыны обомлели. Вскочили все до единого, руки подняли. Никто к оружию не потянулся даже. Залопотали что-то на своем тарабарском. Да кто же разберет, што они плетут?
Тут один из офицеров, такой представительный, в годах, видать командир ихний, говорит на русском: «Не стреляйте, братья славяне, мы друзья. Не хотим воевать за Гитлера, сдаемся в плен!»
Вот так дело! Без единого выстрела мы два взвода румынских вояк в плен взяли. Даже оружие не стали забирать у них, чтоб самим не тащить, только патроны изъяли.
Хлопцы повели их в расположение нашего полка, а я в доме задержался малость. Решил кое-чего со стола собрать, чтобы подхарчиться с односумами домашними закусками. Девки сами в торбу пихают: «Возьмить, дядько!»
Поблагодарил девчат, загрузился и потопал восвояси. Иду торопко, по сторонам оглядываюсь, чтобы случайно на неприятельский секрет не нарваться. А тут, как на грех, луна из-за туч выкатилась и всю округу высветила. Вижу из немецких тылов несколько всадников за мной устремились, да не румыны, а фрицы. Ну, думаю: «Эти угостят меня досыта! Помоги, святой Николай-угодник, до своих добраться!» И ходу что было мочи к реке, разделявшей позиции.
Наши дежурные пулеметчики заметили погоню за мной, огоньком подмогнули, отсекли тех кавалеристов. Да пуля-то верней коня настигнет на открытой местности. Бегу, петляя зайцем влево, вправо, чтобы в прицелы не попасть.
Время хоть и зимнее, но была оттепель. Лужи лед запятнали. Не углядел среди тех пятен полынью, ухнул в нее со всего хода. Винтовкой токо зацепился, как слегой. Шумлю хлопцам: «Спасайте, сам не выберусь!» Держусь за винтовку и барахтаться боюсь, чтобы закраины ледяные не обломать. Тода все
Браты кинули мне конский гуж, потрошки, потрошки и вытянули на берег. Сидор тоже достали. Он слетел с меня при падении и чуть ли не до самого берега докатился. Внутри него, помимо сала, лука, хлеба, огурцов соленых, яиц сваренных, картошки в мундире, еще и самогонка из буряка оказалась. Дюже пригодилась меня ею растерли хлопцы.
И для согрева внутрь дали принять, с улыбкой дополнил рассказ отца Валентин.
Не, не пил даже на фронте. Я спирт и табак на хлеб менял. Иногда даже на тушенку. Но было это недолго, как и затишье на фронте. Как-нибудь расскажу, что дальше было. А зараз так думаю, то купание и сказывается нынче, не зря оно приснилось мне этой весной, после чего и начал хворать сильно.
Яша, чего придумывать? возразила Оксана Семёновна. Вбил себе в голову Старость это. Вот и весь сказ.
Ладно тебя, мать, не переспоришь, махнул рукой Яков Васильевич, токо под старость прежние болячки завсегда наружу вылазят. И у каждого свои. С этим ты согласна?
Наверно, так
Ну, что, солдат, передохнул? подошел к отцу Валентин. Пора нам возобновить наступление на твои болячки. Поднимайся в атаку!
Загонишь ты батьку в гроб, Валек, попыталась завести свою прежнюю песню Оксана Семёновна.
Но сын поправил ее:
Не загоню, а наоборот выгоню из гроба, это точно! Подымайся, батя, и моли своего ангела-хранителя, чтобы ноги не подводили. Вперед, пехота!
Теперь они вдвоем, а не втроем, как первый раз, стали прохаживаться по комнате от комода до печки и обратно. После очередного разворота Валентин убрал свою руку из-под локтя отца и предложил:
А теперь пробуй сам двигаться.
Старик на несколько мгновений остановился, будто убеждался в своей остойчивости без посторонней помощи. Потом, слегка пошатываясь, сделал один шаг, второй, третий. Дошел до зеркала. Придержавшись рукой за комод, развернулся и уже более уверенно пошел назад.
Валентин стоял посредине комнаты, готовый в любой момент подхватить отца, сопровождал взглядом каждое его движение.
Лед тронулся, Яков Васильевич! с радостью резюмировал он.
Кажись, пошло
Лиха беда начало. А часик изо дня в день походишь и ни в чьей помощи не будешь нуждаться. Мышцы работать начнут. А так, на кровати, лежа как барин, да с прислугой, только быстрей на тот свет отправишься.
И впрямь сам ходит! подивилась Оксана Семёновна. Яша, ты как?
Вишь, оказывается, еще сам могу двигаться. Токо зябко почему-то
Счас полушалок накину.
Семёновна достала из шкафа свой бежевый в розовых цветах большой платок и укутала плечи мужа.
Так лучше?
Получше, кажись. Покрасовался женихом, теперь Бабой-ягой побуду, пошутил старик, глянув в зеркало. В полушалке я впрямь как энта старушенция.
А Баба-яга на самом деле дед, сказал Валентин. На тюркском «бабай ага» означает старый человек, дед.
Ишь как! А наши сказочники зачем-то переиначили смысл.
Чем непонятней, тем интереснее, наверно?
Сынок, ты бы до друзей сходил, предложила Оксана Семёновна. Чего с нами день-деньской хороводиться? Поднял отца на ноги, он теперича потро́шки будет сам управляться. А ты развейся. Повидай школьных товарищев. Они завсегда про тебя интересуются, особенно дружок твой Саша Григорьев. Зараз под зиму работы в поле нет, все дома хозяинуют. Прогуляйся по станице, кого-нибудь и встренешь.
Ты, как всегда, права, мамуля, надо повидаться с одноклассниками, но и отца оставлять одного пока рискованно, не кувыркнулся бы.
Да я дюже взбрыкивать не буду, подал голос Яков Васильевич. Байдик материн возьму для помощи. Похожу отдохну, потом еще трошки похожу. А ты сходи проветрись.
Глава 5
В просторной и светлой горнице дома Григорьевых, которую украшали и делали уютной нарядные тюлевые узорчатые гардины на окнах, задорно звенела гитара. Разбитной гитарист, с негустым венчиком рыжеватых волос вокруг лысой головы, со слегка выпученными глазами и лихо закрученными а-ля казак усами, старательно озвучивал шлягеры Александра Розенбаума.
Это был один из пяти оставшихся в станице после окончания школы одноклассников Валентина Середина Владимир Ложкин неунывающий разночинец и «великий комбинатор» местного масштаба.
Пока другие одноклассники, пришедшие вместе с ним к Григорьевым, вразнобой шумели вокруг Валентина, приветствуя столичного гостя, Владимир демонстрировал полное равнодушие к мирской суете и был всецело занят служением вечному музыке. Чуть сипловатым голосом громко выводил:
Володя, саван это одежда или покрывало на покойнике, а не гроб. Полотно состругать нельзя, обронил реплику в адрес поющего Валентин. Не по-русски сказано.
А народ поет, не прерывая игры, отозвался гитарист. Значится, понимает образный язык песни. Тебе ли, господин журналист, объяснять такие прописные истины?