Он совсем ушёл в себя и ни с кем не общался, а все его занятия крутились вокруг ноутбука, с которого он смотрел бесконечные видеоролики, нацепив большие наушники с синей подсветкой. Спускаться к завтраку, обеду и ужину он перестал, и маме приходилось относить еду наверх. Он ел, не вставая с постели, а я забирала грязные тарелки. Иногда мне начинало казаться, что отец не выберется из этого состояния и навсегда останется безынициативным овощем. Иногда во мне крепла уверенность, что он просто придуривается и ищет способы избежать очередных карьерных неудач.
А может, верны были оба варианта, и он навсегда останется безынициативным овощем, ищущим способы избежать очередных карьерных неудач, и всё, что мне останется это бесконечное мытьё чёртовых тарелок.
Частенько я пыталась представить, каково это быть замужем за таким человеком, как отец: тащить на себе всю семью, стойко сносить перепады чужого настроения, терпеть творческие кризисы и нежелание с ними бороться. Потом я начинала представлять, каково это быть женатым на такой женщине, как мама: слушать бесконечные упрёки, делать всё в строгом согласовании с её желаниями, подчиняться её распорядкам и не иметь права шагнуть в ту или иную сторону.
Вывод напрашивался сам собой: мать с отцом были друг с другом абсолютно несовместимы.
7. Дождь быстро перестал, но к вечеру на Эш-Гроув опустилось плотное покрывало тумана. До отъезда Винус оставалось немного времени, и мы с ней поднялись на чердак, чтобы не мешать болтовнёй работающей на кухне маме. Матрас под слуховым окном был устлан простынёй, свежей и приятно пахнущей стиральным порошком, и завален горой пёстрых подушек, которые я натаскала из гостиной. В мягкой уютной тишине Винус разглядывала аудиокассеты с выцветшими вкладышами, а я бесцельно листала журнал с каким-то мужчиной на обложке. Надпись утверждала, что его зовут Дэвид Боуи, и я не видела причин ей не верить.
Тебе что, совсем тут не страшно? спросила Винус, откидываясь на матрас и укладываясь спиной на подушки. Её распущенные цветные афрокосы рассыпались по плечам. Пальцы босых ног подёргивались, будто бы в такт играющей у Винус в голове музыке.
Почему мне должно быть страшно? не поняла я.
Ну Она хмыкнула. Темнота, чердак, знаешь В фильмах ужасов всё самое дурное обычно происходит на чердаке. Либо в подвале.
Да брось. Самое страшное, что может со мной здесь случиться это атака пылевых клещей.
Какой же ты скучный ребёнок! со смехом ответила Винус. А вот твой отец в детстве до одури боялся чердаков и подвалов.
Мне нравятся подвалы, ответила я, закидывая в рот вишнёвый леденец. Там хорошо пахнет.
Запах сырости фу! Винус карикатурно передёрнулась и полезла ко мне в карман толстовки, чтобы тоже взять леденец. Ты не только скучный ребёнок, но ещё и жуткий! Надеюсь, ты не призовешь однажды какого-нибудь демона просто потому, что от него хорошо пахнет. Похрустывая леденцом, она развернула перед собой сложенный вдвое вкладыш. Внутри оказалось чьё-то лицо, пересечённое линией сгиба. Как дела в школе?
О, нет! Я закатила глаза. Хоть ты не доставай меня с этим. Я же не спрашиваю, как дела на работе.
А могла бы и спросить! Мне было бы приятно. Как тебя приняли?
Я пожала плечами.
Нормально.
Ох уж это твоё «нормально». Показали школу?
Показали старый спортзал.
Когда-то мы бегали туда покурить, мечтательно ответила Винус. Ну, Тоби не бегал он не курил, да и друзья у нас были разные. Наши компании друг друга не переваривали, и мы с ним часто ссорились. Дети! Однажды я заперла Тоби на чердаке, прямо здесь. Ты бы видела его лицо спустя несколько часов!
За что?
М-м?
За что ты его заперла?
А разве нужна причина, чтобы посмеяться над тем, как кому-то плохо? Особенно если этот кто-то твой родной брат? Повисла пауза, и Винус, не выдержав, пихнула меня в плечо. Не смотри на меня так осуждающе! Тупая я была. Не понимала, что он не шутит, и ему действительно офигеть как страшно. Хорошо, что Лилиан не родила тебе братика или сестричку. Поверь: младшие зло во плоти. Просто посмотри на меня.
И осклабилась, строя жуткую рожу.
Вскоре, оставив меня валяться на матрасе, она спустилась, чтобы проверить, не забыла ли чего-нибудь важного. Дом будто жил своей жизнью: скрипел ступенями от суетливой беготни Винус вверх-вниз по лестнице, грохотал посудой на кухне, где мама, закончив рабочий день, готовила ужин, разговаривал голосом Леонардо ди Каприо в фильме с выкрученным на полную громкость звуком. Под эту какофонию я задремала.
Наконец, снизу донёсся окрик, и я, сонная, плохо соображающая, выползла на улицу, чтобы попрощаться. Ёжась от вечерней прохлады, я смотрела, как Винус укладывает сумки в багажник такси. Над землёй стелился туман, отчего силуэт Винус казался слегка размытым как будто она стояла по ту сторону мутного стекла.
Присмотри за моим непутёвым брательником, ладно? сказала она, поднимаясь по ступеням и широко раскидывая руки.
«Непутёвый брательник» даже не вышел её проводить.
Это бесполезно, ответила я, обнимая Винус. Лучше я присмотрю за твоими моллинезиями.
Дверь открылась, и на крыльцо в сопровождении доносящихся с кухни аппетитных запахов вышла мама отвратительно-бодрая, в спортивном костюме и белых кроссовках. На запястье у неё красовался фитнес-трекер, а волосы она убрала в идеально собранный пучок.
Ну, проговорила мама, не глядя на Винус. Дисплей трекера был ей явно интереснее. Хорошего пути.
Та сгребла её в крепкие объятия.
Твоя дочь не хочет присматривать за моим братом, сообщила Винус. Так что возлагаю эту почётную обязанность на тебя.
Выпустив маму из захвата и помахав нам обеим рукой, она сбежала вниз по пригорку и запрыгнула в машину.
Выбиваюсь из графика, пробормотала мама.
И, не дожидаясь отъезда Винус, ушла на пробежку. Вскоре раздался гул мотора, колёса зашуршали по асфальту, и машина растворилась в тумане. Я осталась одна.
Привалившись плечом к стене, то и дело зевая, я смотрела на пустынную дорогу. Идти спать ещё не имело смысла, но и уходить с улицы обратно наверх не хотелось тоже. Сухое тепло чердака и его мягкое безвременье убаюкают меня, и я проснусь часа в два ночи, осоловелая и не понимающая, куда деться и чем себя занять.
Я вернулась в дом, взяла полосатый плед, лежавший аккуратно сложенным в изножье дивана, наугад вытянула из стопки с книгами первую попавшуюся и снова вышла на крыльцо.
Вечер был приятным: тихим, сумрачным, пурпурно-серым. Голову кружило от сырого воздуха. Крыльцо влажно поблескивало в свете уличного фонаря. Завернувшись в плед, я села на холодные ступени, вытянула ноги и раскрыла книгу. Это оказалось «Сердце зимы»; кожаный переплёт приятно ощущался под подушечками пальцев. Страницы были хрусткими, волнистыми, пожелтевшими от времени. От бумаги пахло старостью. Мне больше нравились новые книги, только из магазина, пахнущие типографской краской, желательно с красивыми цветастыми обложками, изображавшими героев или что-то, так или иначе соотносящееся с текстом. Сдержанные однотонные обложки ни о чём не говорят, не дают никакой визуальной информации о содержимом книги, а читать аннотации я не люблю. И как тогда выбирать?
«Сердце зимы» я бы никогда себе не купила.
Хлопнула входная дверь чудовищно громко, вдребезги разбив гнетущую тишину книжной зимней ночи. Я вздрогнула от неожиданности и обернулась. У порога стоял отец с двумя исходящими паром кружками в руках. Потянуло густым ароматом растворимого кофе.
Напиться кофе на ночь глядя отличная идея.
Появление отца было настолько неожиданным, что я просто молча смотрела, как он усаживается рядом, как ставит на ступеньку одну кружку, как смыкает свои большие ладони вокруг другой, греясь, как делает первый глоток, и его очки мгновенно мутнеют, запотевая.
Ты попрощался с Винус? спросила я.
Меня уязвило то, что вечно неунывающая Винус не только терпела его (и нас с мамой) в своём доме, но и всеми силами старалась поднять ему настроение, а он даже не потрудился её проводить.
Она заходила ко мне перед отъездом, уклончиво сказал он. Что читаешь?
Я продемонстрировала обложку, а когда отец озадаченно нахмурился, раскрыла книгу на форзаце, где красивым почерком, совершенно не похожим на пляшущий почерк Винус, синей шариковой ручкой были выведены имя и фамилия отца Тобиас Драйден.
Точно! Он зажал кружку между коленей и протянул ко мне руку ладонью вверх. Получив книгу, отец раскрыл её на середине, нахмурился ещё сильнее, пролистал к началу и вчитался. Хм Не было в этой книге никаких балерин. Странно. Но жути она на меня в детстве нагнала знатно, это-то я помню точно. Вздохнув, отец вернул её мне. Впрочем, я многие детские книги позабыл. Даже «Нарнию». Где-то кто-то убил льва
Пап.
Что?
Спасибо за спойлеры.
Да брось. Все знают, что льва убили. Так же, как все знают, что кольцо Всевластия всё-таки бросили в жерло вулкана, а Гарри Поттер победил злого волшебника.
Ну, предположим, про Гарри Поттера я знаю. Может, ещё расскажешь мне, чем закончилась эта книга?
Может, и рассказал бы, но, хоть убей, не помню.
Разговор сам собой угас. Снова взявшись за свой мини-обогреватель в виде кружки, отец безмятежно любовался туманной дорогой. И неуклюжий разговор о книгах, и это умиротворение в глазах отца, и даже само по себе его присутствие выбивались из привычного сценария. Может, психотерапевт был прав, когда посоветовал ему оставить на время работу и вернуться к истокам.
Я попыталась припомнить хоть раз за последний год, когда отец заинтересовался бы моим времяпрепровождением, и не смогла. Его волновала только жвачка для мозга. Он не хотел ничего делать, не хотел ни о чём разговаривать, а присутствие посторонних и вовсе тяготило его и причиняло почти что физическое страдание. Удивительно, что мама до сих пор жила с ним в одной комнате. Я уверена: рано или поздно отец попытается выставить её из их общей спальни, но выставить Лилиан Драйден откуда бы то ни было невозможно, и всё закончится тем, что он отправится жить в гостиную. А потом маме надоест вся эта возня, и она подаст на развод. Вопрос времени.
Я выпростала из-под пледа руки и взяла кружку. Кофе был отвратным кислым до жути. Так мы и сидели, в молчании потягивая горячий напиток, пока не вернулась мама. Запыхавшаяся и раскрасневшаяся от бега, она встала перед нами, уперев руки в бока, и спросила:
Вы ещё не ужинали?
Нет, ответила я.
Тогда чего расселись? Она махнула рукой снизу вверх, призывая нас встать. Тоби, не сиди тут в одной футболке, простудишься. И ты тоже, милая, плед не спасёт тебя от сырости.
Будто подхваченный ураганом по имени Лилиан, отец встал и вслед за ней скрылся в доме.
Наш с ним короткий разговор напрочь выбил меня из колеи. Я уже успела забыть, как это здорово обсуждать с отцом всякую ерунду, о которой мама и слышать не хочет. Раньше мы много разговаривали. Даже слишком много. Отец делал страшные вещи заставлял меня думать и, что ещё хуже, объяснять ход своих мыслей. Я по глупости раздражалась с отцовских попыток разговорить меня, научить логически рассуждать, а теперь получалось так, что именно этого мне чертовски не хватало.
Вздохнув, я потёрла лицо ладонями и вернулась к чтению. Хотелось дочитать главу, прежде чем идти ужинать.
«На фатин многослойных юбок крупными хлопьями оседает снег. Балерины неподвижны изваяния, застывшие вне времени. В волосах, убранных под перистые тиары, мерцает иней. Крепкие сильные ноги будто высечены изо льда, но лица живые, с глазами, полными холодного блеска.
В звонкой тишине таится угроза. Тревожное предчувствие звука обволакивает, проникает под кожу, зудом растекается по телу. В стылой крови болезненное предвкушение страха и благоговейный трепет перед грядущим ужасом, который последует за морозным безмолвием.
Зло неумолимо. Оно звучит в тишине. Звучит в скрипе снега под ногами неведомого того, кто неспешно бредёт среди деревьев, сокрытый от неосторожного взора стеной чёрных стволов и переплетением голых ветвей.
Балерины окутаны сонмом снежных искр. Небо безлунно, но ночная темнота не абсолютна она пронизана слабым, бледным светом, будто сияет сам воздух морозный и серебрящийся. В скованных позах, в наклонах голов, в положении ног хрусткое напряжение. И когда балерины, синхронные, подчинённые болезненно-рваному ритму, делают первый шаг, встают на носки обледенелых пуант, напряжение достигает своего пика, реальность трещит по швам, и маски страдания, застывшие на лицах, превращаются в гримасы ужаса».
8. Следующий день выдался погожим, но ночью природа вновь вспомнила о наступившей осени: разразилась гроза. Я лежала на диване в гостиной, закутавшись в полосатый флисовый плед, и смотрела, как отражение комнаты в оконном стекле идёт рябью. По дому расползалась настороженная полуночная тишина, нарушаемая лишь гудением аквариума и шумом, доносящимся с улицы раскатами грома и шелестом ливня.
Я пошевелилась, сменяя положение шея затекла из-за неудобной позы, а когда вновь скользнула взглядом к окну, увидела на стекле изморозь. Иней искристо мерцал в тёплом свете торшера и в холодном рассеянном свете аквариума. Звуки грозы доносились будто бы издалека, а струи воды теперь казались ледяными, причудливо змеящимися узорами.
Я села, и диван тихо скрипнул под моим весом. Пол обжёг босые ступни холодом, и я потянулась за носками, небрежно брошенными в кресле.
Подойдя к окну, я попыталась разглядеть улицу, но взгляд не проникал сквозь слой инея со стороны комнаты и завесу ледяных узоров по ту сторону стекла. Рановато для заморозок, подумала я и сковырнула коротко обрезанным ногтем немного снега. Иней тут же растаял на подушечках пальцев.
Моё мутное отражение смешалось с чьим-то ещё. Растерянная и сбитая с толку, я зачем-то обернулась, сама не зная, что рассчитываю обнаружить у себя за спиной, но кухонная половина помещения оставалась неизменной пустой и погруженной в темноту. Наверное, дело в свете он как-то так хитро преломляется, отчего моё отражение двоится.
Я вышла в коридор и, не снимая с входной двери цепочки, приоткрыла створку. Сентябрь едва перевалил за середину, и мне хотелось взглянуть на первый снег. Но на улице, как и прежде, ярилась обычная осенняя гроза с ливнем и громом, ни о каких заморозках и речи быть не могло. Поспешно заперев дверь, чтобы не простудиться от холодного хлёсткого сквозняка, я, озадаченная, вернулась в гостиную.
Окна, занавешенные пологом дождя, смотрели не тронутым инеем взглядом. Я потрогала стёкла: холодные, но не обледеневшие, а теперь ещё и в отпечатках пальцев. И отражение больше не двоилось.
Приснилось, что ли? Впервые за всю жизнь?
Не снимая носков, я забралась под плед, закуталась в него с головой и закрыла глаза. Раньше я не замечала за собой склонности к снам наяву, тем более таким реалистичным. Однако кончики пальцев всё ещё жгло прикосновением к снежному налёту. Наверное, во всём виноват переезд. У меня стресс, пролезший через бессознательное в сны. Что-то такое мы проходили на уроках психологии в прошлой школе.
Гроза быстро улеглась, но мне не спалось. К тому же, я страшно мёрзла. Я то и дело проваливалась в поверхностную дрёму, но тут же просыпалась из-за отчётливого ощущения холода. К утру стало жарко, и я сняла носки, но, измученная нездоровыми прерывистым сном, уснуть уже не смогла.
9. Прозвеневший будильник стал спасением больше не придётся прижиматься лицом к осточертевшей подушке в бесплодных попытках отключиться хоть ненадолго, а привычная сухость и неразговорчивость мамы по утрам благословением. Меньше всего мне хотелось открывать рот и складывать слова в предложения.