Довольно быстро «мирное сосуществование» московских властей и угличского ссыльного семейства подошло к концу. Суть проблемы изначально состояла в злоупотреблении денежными ресурсами удела и, по всей видимости, все возраставших имущественных, а позже и властных, претензий Нагих к Москве. В ответ за ссыльными был усилен тайный и явный надзор40, а с приездом московской администрации финансовая вольница в уделе закончилась. Собственно, уже летом 1586 года положение Нагих в углическом кремле стало немногим лучше постоянного надзора в московском Кремле, из-за их очевидного участия в заговорах против царя Фёдора. Права на административное управление, а также сбор налогов Москва поставила под свой контроль, для чего в Углич в начале 1590 года был отправлен дьяк Разрядного приказа Михайло Битяговский с полагающимся скромным штатом. Нагие сочли такое внимание к себе возмутительным, и конфликт был неизбежен, что позже нашло отражение в следственном деле. Помимо контроля над финансами, семейство продолжало жить, фактически, под домашним арестом: в начале декабря 1590 года в Угличе умер отец царицы Марии Фёдор Фёдорович41. Его хоронили в Троице-Сергиевой лавре, но на похоронах трое его детей (Михаил, Григорий и Мария) и внук Дмитрий не присутствовали. По всей видимости, они не получили разрешения из Москвы покинуть место ссылки. Им не доверяли и считали опасными.
Конфликт с московской администрацией был напряженным и длительным «многажды с ним (Михаилом Нагим) бранивался (М.И.Битяговский) про осударево дело»: свидетельские показания по угличскому делу 1591 года определенно указывали на откровенное и дерзкое неповиновение Нагих указаниям из Москвы. Так, в канун гибели царевича, вся страна была взбудоражена известием о готовящемся набеге крымского хана Кази-Гирея II, срочно мобилизовывались все ресурсы, в том числе и «стройбат» средневековья «посоха». От угличского двора требовалось выставить 50 человек в ополчение на строительство передвижного укрепления, которое называлось «гуляй-город». Михаил Нагой категорически отказал Битяговскому и тот ничего не мог с этим поделать. Однако, с вооруженной дворней Нагих дьяку предстояло столкнуться, буквально через несколько часов после брани со старшим братом царицы.
Царь Фёдор и «европейский выбор» боярской аристократии
Страх перед Грозным был так силен, что в его смерть долго не могли поверить. «Вспоминая лютость гнева его, они (подданные) содрогались, так как боялись поверить, что он умер, а думали, что это приснилось им во сне. И когда, как бы пробудившись от сна и придя в себя, поняли, что это не во сне, а действительно случилось, чрез малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле. Как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Феодором, считали, как будто и нет его,а вскоре все эти силентиары (вельможи), побеждённые тем же рабом Борисом, один за другим все погибли»42
Коронация Фёдора открыла новые перспективы перед разгромленной его отцом удельной знатью: по последовавшей после интронизации амнистии все «поражённые в правах» вновь обрели свои земельную, имущественную и прочую собственность, а самые знатные как князья Шуйские увеличили и расширили её до невиданных ранее размеров. Как свидетельствуют источники, Шуйские получили гигантские земельные пожалования на западной границе, вплотную примыкавшие к владениям польской короны, что позже сыграло роковую роль не только в их судьбе, но и в истории России.
Новый царь смущал и раздражал своих подданных: тих, покладист, вежлив, очень впечатлителен и раним, как ребёнок, разительная разница с его отцом. Фёдор мог заплакать прилюдно, оскорбленный чьим-то грубым замечанием в свой адрес, но обидчика не наказывал; он терпеть не мог государственной рутины, но не был трусом и сам возглавлял войска в военных походах; царь казался безвольной марионеткой, которой легко манипулировать любому желающему власти, но в страшных и смертельно опасных жизненных ситуациях Фёдор Иванович никогда никого не предавал и не шел на компромиссы со своей совестью. От рождения царевич не был интеллектуалом в чем не его вина но в глубине души он был глубоко порядочным человеком, которого не соблазняли властные амбиции и жажда бесконечного обогащения. В «мирской», а тем более дворцовой жизни такие качества были явно не в чести, как малопригодные к употреблению. В обыденном понимании это была прерогатива лиц монашеского звания, посвятивших себя только богу, но никак не главы государства на троне.
Внешность и характер у молодого царя-«пономаря» были тоже самые неподходящие: маленького роста, неизящно сложен, неловок, бесхитростен в разговоре, очень прямодушен и порядочен в делах. Он, и в самом деле, выглядел странно для привыкших к безудержной жестокости, произволу и цинизму подданных. Кажущаяся слабость нового самодержца бросалась в глаза и служила дополнительным соблазном к попыткам быстро и легко сменить власть за глаза подданные крестили царя «дураком», а иностранцев поражало его вечно улыбающееся лицо43. Так Баркулабовская летопись даже уверяла, что именно царевича Фёдора, а не Ивана отец ударил посохом по голове, и в силу этого происшествия ум его повредился «Великий князь Иван Василевич первей сына своего Фёдора посохом пробил, а потом сам и сын его старший умерли»44.
Фёдор очень старался оставить престолонаследника. Его жена Ирина Годунова постоянно рожала, но из-за неправильного строения костей таза дети появлялись на свет мёртвыми. Выжила только одна девочка Феодосия. По совету Годунова царь даже готовил специальный указ, разрешающий наследовать престол дочерям, но малышка к великому горю родителей вскоре умерла. Годунов понимал, что проблема в здоровье сестры и даже попытался в 1585 году привезти ей опытную повитуху из Англии. Но кремлёвские оппозиционные ревнители православного благочестия завернули средневековую акушерку, добравшуюся уже до Вологды, обратно в Англию под благовидным предлогом, так что даже «всесильный» брат царицы ничего не мог поделать.
Собственно, именно в тот момент в российской правящей элите стала четко оформляться и набирать силу и привлекательность идея о передаче трона иностранцу и присоединения России к какому-либо европейскому государству. Разногласия были только в личных предпочтениях: Борис Годунов искал опоры у австрийских Габсбургов, продолжая линию Ивана Грозного, а «партия» Шуйских отдавала свои симпатии Речи Посполитой. Польские порядки очень импонировали «бОльшему» боярству из-за давних традиций «свободы», т.е. ограниченной монархии. Сенат обладал большими «вольностями» и даже избирал монархов, что было в глазах российских «принцев крови» огромным преимуществом перед отечественным обычаем земских соборов. Обе группировки вели тайные переговоры с австрийским императором и польским королем и активно обвиняли друг друга в «измене», когда всплывали какие-то подробности их деятельности.
Долгое время ситуация складывалась так, что ближе к успеху была многочисленная и потому более сильная «партия» Шуйских, возглавляемая царским регентом князем Иваном Петровичем. Ослабить позиции Бориса Годунова ей помог случай: в 1585 году царь Фёдор сильно заболел и, казалось, был на волосок от смерти. Борис, не теряя времени и пытаясь любой ценой сохранить престол за сестрой, начал срочные переговоры о её браке с представителем австрийского императорского дома. Царь выздоровел, а факт сватовства с помощью Шуйских был обнародован и предан огласке на заседании Боярской думы. Ситуация обострилась до такой степени, что осенью 1585 года Годунов обратился к английской королеве с просьбой о предоставлении политического убежища ему и всей его семье. Вологодский флот Ивана Грозного был приведен в полную готовность и поползли слухи о том, что часть государственной казны уже вывезена на Соловки и приготовлена для бегства правителя из России.
Вопрос о престолонаследии вставал все более остро, и проницательный и осторожный Годунов начал «собирать камни», т.е. претендентов на престол, в своих руках, и первым делом он отправил гонца с тайным поручением в Ригу. «Мое путешествие началось из Москвы 20 августа 1585 года, вначале я прибыл во Псков в 600 милях от Москвы, затем в Дерпт в Ливонии, Пернов, Венден, Либаву и проч., затем в Ригу, столицу провинции, в которой я имел дело к королеве Магнуса, ближайшей наследнице московского престола; она жила в замке Риги в большой нужде, существуя на маленькое жалованье, выдаваемое ей из польской казны»45 так описал свой визит Джером Горсей к Марии Владимировне Старицкой. Племянница Грозного, находящаяся на содержании у польского короля Стефана Батория, могла превратиться в опасное политическое оружие, особенно в свете готовящейся войны против России. Бедной (в прямом смысле) женщине и её дочери было обещано достойное происхождению содержание и свобода, то есть гарантии от заточения в монастырь «я знаю обычаи Московии, у меня мало надежды, что со мною будут обращаться иначе, чем они обращаются с вдовами-королевами, закрывая их в адовы монастыри, этому я предпочту лучше смерть»46. Королева всё же согласилась вернуться, и по приезду, действительно, была достойно принята. Племяннице Ивана Грозного оказывали полное уважение, но «неправильной» веры у её дочери не допустили и перекрестили девочку в Новодевичьем монастыре. Выполнила это государственное поручение старица Леонида Шереметева вдова царевича Ивана Ивановича. «Чтобы кончить эту историю, скажу, что по моем возвращении из Англии (летом 1586 года) я нашел королеву в большом поместье, она имела свою охрану, земли и слуг согласно своему положению, но вскоре она и её дочь были помещены в женский монастырь, среди других королев, где она проклинала то время, когда поверила мне и была предана, но ни она не видела меня, ни я её. Я очень угодил этой услугой (Годунову), но сильно раскаиваюсь в содеянном»47 так вспоминал об этом сам Джером Горсей.
Царствование тихого и порядочного Фёдора Ивановича вовсе не было приятным и спокойным времяпрепровождением. Он и его семья находились в постоянной смертельной опасности от собственных бояр, с увлечением юнцов игравших во власть. 1586 год начался очень бурно: было раскрыто сразу два заговора против самого Годунова и семьи царя Фёдора, который не решился на открытое расследование дела и только усилил личную охрану, опасаясь покушения; и дело об отравлении царевича Дмитрия и его семьи в Угличе. Джером Горсей упоминает даже некий розыск по делу об отравлении семейства Нагих в Угличе: «Был раскрыт заговор с целью отравить и убрать молодого князя, третьего сына прежнего царя, Дмитрия, его мать и всех родственников, приверженцев и друзей, содержавшихся под строгим присмотром в отдаленном месте у Углича»48. Томас Смит упоминает, что жертвой покушения стала мамка царевича, погибшая от яда49. Заговоры против семьи царя и царевича, по всей видимости, следует отнести к февралю-марту 1586 года по современному летоисчислению50. Горсей не упомянул инициаторов заказных убийств, но заинтересованные лица вскоре сами начали совершенно открытую борьбу за власть.
В апреле 1586 года умер от инсульта пожилой Никита Романович Юрьев, один из регентов царя Федора, популярный в Москве боярин, поддерживавший Бориса Годунова, поручив его заботам своих детей. Воспользовавшись ослаблением противника, князья Шуйские и Ф. И. Мстиславский пошли в «наступление» и подняли в столице бунт, пытаясь скинуть, наконец, ненавистного временщика. Толпа бесчинствующих сторонников Шуйских ворвалась в Кремль и потребовала выдать им Годунова на расправу. Сообщение с внешним миром было прервано, и царь оказался в буквальном смысле заложником ситуации, в которой повел себя безукоризненно: он не выдал погромщикам Бориса Годунова. В конце концов, князю Ивану Петровичу Шуйскому пришлось собственноручно усмирять своих разбушевавшихся «сочувственников», так как нужного результата от царя он так и не добился, а поддерживать буйствующую чернь слишком долго было уже рискованно для самих князей. Толпу вывели из крепости, но Кремль, «затворившись», сел в мае в самую настоящую военную осаду.
Уже с первых месяцев царствования Фёдора Ивановича семейство Нагих активно участвует в мятежах и заговорах, почувствовав, что страх со смертью Грозного ушел, и наступило время перемен. Джером Горсей записал свои впечатления от приватной беседы с Борисом Годуновым летом 1586 года, когда тот вернулся из Англии: «Я был огорчён, услышав о заговорах родственников царицы, матери царевича Дмитрия и отдельных князей, объединённых с ним (Борисом Годуновым) в регентстве по воле старого царя, которых он, зная теперь свою силу и власть, не мог признавать как соперников»51. Соперниками на престол для царя Фёдора Ивановича могли реально быть князья Шуйские и Ф. И. Мстиславский, чьи права на тот момент выглядели куда более весомыми, чем у худородных Нагих, потому им приходилось входить в «политические альянсы» с теми или другими дворцовыми группировками.
В этом году противостояние Годунова и Шуйских достигло апогея большая часть думы, выступавшая на стороне князей Шуйских, затеяла бракоразводный процесс царя Фёдора с царицей Ириной под предлогом бездетности брака. Был созван Земский собор во главе с митрополитом Дионисием, по итогам которого был написан «приговор», доставленный земцами царю. В нём рекомендовалось отпустить царицу в монастырь и «принять» второй брак, «чадородия ради». В невесты ему подобрали самую родовитую во всем государстве девицу Ирину Ивановну Мстиславскую родную сестру боярина Фёдора Ивановича. Но царь Фёдор неожиданно для всех проявил характер и категорически отказался разводиться, тем самым развязав руки Годунову, немедленно начавшего процесс против «изменщиков» -руководителей Земского собора: в сентябре были осуждены, а 13 октября 1586 года лишены сана и отправлены в ссылку митрополит Дионисий и его «собеседники», организовавшие этот земско-церковный собор. Неудавшуюся невесту срочно выдали замуж, но Шуйские и не думали сдаваться. Боярская оппозиция снова ответила беспорядками в Москве, начиная с сентября, столица опять бунтовала и осаждала Кремль.
Все эти бесконечные бунты и заговоры имели своей конечной целью передать управление Россией польской короне относительно мирным путем. В конце ноября глава заговора князь Андрей Шуйский был замечен на литовской границе, где под видом охоты вел тайные переговоры с польской стороной. А декабрь 1586 года стал переломным моментом в их борьбе с Годуновым за обладание московским троном. Летописи и донесения польских шпионов отмечают крупные волнения и беспорядки в Москве, зачинщиком которых единогласно назывался князь Андрей Иванович Шуйский. Этот заговор имел своей целью уже не просто устранение Годунова или насильственное пострижение царицы Ирины в монастырь, а свержение самого царя Фёдора в пользу малолетнего царевича Дмитрия, так как впервые в числе заговорщиков были прямо упомянуты царица Мария Нагая и её родственники. Шуйские решились на переворот еще и под угрозой неизбежной, как казалось, войны с Речью Посполитой, так как уже было известно о прошедшем тогда же в декабре заседании польского Сейма, обсуждавшего исключительно технические подробности нападения на Россию. Заговор был подавлен, и в конце декабря на Пожаре отрубили головы шести московским купцам.