Он не знает!
Он не помнит!
Он ещё спрашивает!
Они смеялись над ним, хохотали. Медленно, с трудом, он перевернулся на живот, подтянул под себя руки и, как когда-то в пресс-камере, оттолкнулся, отжался от холодной тверди, и встал. На четвереньки, на колени, во весь рост. Огляделся. Прозрачная темнота вокруг, прозрачный чёрный лёд под ногами. Сквозь черноту смутно просвечивали какие-то голые фигуры. Их было много, они лежали, сидели, стояли, там, в ледяной толще, теряясь в его глубинах. Они видели его сквозь лёд и, гримасничая, строя рожи, хохотали над ним.
Кто там?
Ещё один Юрденал.
Слышали, Юрденалы? Принимайте родича!
Он полукровка!
Но достоин Коргцита!
Он слышал их голоса и смех. Они были повсюду, со всех сторон. Он со стоном заставил себя поднять руки и зажать уши. Но голоса продолжали звучать где-то внутри, под черепом. Он шёл по гладкому чёрному льду, по их гримасничающим кривляющимся лицам, а вокруг чёрная прозрачная темнота и голоса, и смех
Дошёл? встрепенулась Мокошиха и подалась вперёд.
Ох ты, Нянька досадливо покачала головой. Ну и занесло ж его.
Совсем чужое место, недоумевала Мокошиха, не место ему там, и как попал?
Нянька вздохнула.
Он говорил, отец у него вот по крови и дорога вышла.
Нехорошо, покачала головой Мокошиха, не хватит силы нашей, боюсь. Там чужие силы, не отдадут его.
Попробуем? предложила Нянька.
Надо, вздохнула Мокошиха, нельзя им победу давать, и заговорила тихим монотонным речитативом. Матери-миродержицы, Матери-владычицы, вас зовём, вы одни опора нам
Матери набольшие, вступила Нянька, Мать-Вода, Мать-Земля, Мать-Луна, силы земные и небесные вам подвластны, вас зовём, вас о помощи просим
Затрещал, взметнулся красными искрами огонёк в плошке и снова припал к чёрной ровной глади, стал маленьким и ровным.
Ох, Рыжий, вздохнула Нянька, угораздило же тебя крови своей поддаться.
Совсем чужое место, вздохнула и Мокошиха. Матерям чужое, нету у них там силы.
Ну, давай ещё, попросила Нянька, нельзя, чтоб пересилили Матерей.
А то не знаю, сердито отмахнулась Мокошиха. Да Золотой Князь на отдыхе, тёмное время сейчас.
Не его время, кивнула Нянька, а Ветер звать не с руки, закрыто всё. Ну, давай ещё.
И они снова зашептали, зовя Матерей и Судьбу-Сестру.
Он брёл по чёрному гладкому и холодному льду, из-под которого скалились лица, неразличимые, странно знакомые. Сколько же их?
Зря ты это.
Он вздрогнул и обернулся. Голый, чёрно-прозрачный человек, сидел на ледяной и тоже чёрной прозрачной глыбе в трёх шагах от него и разглядывал его жгуче чёрными, холодно блестящими глазами.
Что зря?
Убегаешь. Из Коргцита не уйдёшь, и усмехнулся, блеснув белыми, но тоже прозрачными зубами. Бегай, не бегай, ляжешь и вмёрзнешь.
А ты?
И я. Как пролежишь тысячу лет, научишься, вылезать, и снова жуткая усмешка, новичков встречать и к порядкам приучать.
Кто ты?
И в ответ странное прищёлкивающее слово.
Что? удивился он. Как это?
Прозрачный рассмеялся, запрокидывая голову странно знакомым движением.
Не помнят! Уже не помнят! веселился Прозрачный.
Кто ты? повторил он.
Тебя встречаю, продолжал смеяться Прозрачный, и знаешь почему? Нет, тут же поправил сам себя, хочешь знать, почему?
Хочу, кивнул он, уже начиная смутно догадываться.
Хоти, не хоти, стал серьёзным Прозрачный, раз сюда попал, так будешь знать. С меня Юрденалы начались, это раз. И был я младшим из младших и захотел стать первым. А чтобы младшему стать первым, он должен стать единственным, это два. Правда, не думал я, что ты отца опередишь. Тот бы меня понял, сам такой же. А ты
Я не Юрденал, твёрдо ответил он. Я Юрд.
Прозрачный снова закатился смехом.
А мы все такие! Бьём в спину и руками разводим, дескать, не хотел, копьё само из руки выскочило. Убивать любим, а как отвечать, всегда найдём на кого свалить. Ты скольких убил?
Я убивал на войне! крикнул он. Я выполнял приказ!
Ему ответил дружный многоголосый хохот. И с хохотом, кривляясь, разламываясь на осколки, Прозрачный исчез вместе с ледяной глыбой, на которой сидел. Он попытался повернуться и уйти, но не смог. Опустил глаза и увидел, что его ноги по щиколотку погрузились в лёд. Он рванулся и, не удержав равновесия, полетел вниз в чёрный, заполненный просвечивающими телами лёд
Мокошиха покачала головой и решительно встала.
Нет, не могу. Нет у нас там силы.
Не хотят Матери туда идти, вздохнула Нянька. Что делать будем?
Что-что, Мокошиха сверху вниз с необидной насмешкой более сильной и старшей посмотрела на Няньку. Ты давай пои его, держи, сколько можешь. А я буду, она вздохнула, Древнюю Силу звать.
Нянька охнула и вскинула руку защищающим лицо жестом.
Боишься, так уйди, даже не спокойно, а равнодушно сказала Мокошиха и стала искать что-то в своём узле.
Нянька, стараясь сдерживать дрожь внезапно захолодевших рук, достала из-под платка бутылку коньяка и рюмку, налила, обмакнула палец, смазала Рыжему губы и язык. За её спиной что-то вроде как звенело, но она не оборачивалась. Про Древнюю Силу она слышала, но что её можно позвать Сильна Мокошиха, да Древняя Сила может прийти, а подчиниться не захочет, Древняя Сила Матерей старше, нет над ней старших, она всему начало. Ох, как же это? А ну как рассердится, что по пустякам беспокоят? Ей ведь люди, что комары летом, не заступилась за склавинов, позволила роды-племена вырезать да выжечь. Что ей Рыжий? А рассердится так всем конец, вырвется из Глуби так не удержишь. Ей ни Матери наши, ни Огонь ихний не указ, по своей воле творит, как создала, так и прахом созданное рассыплет. Всему тогда конец. Было же уже. Жили за Валсой люди, плохо ли, хорошо ли, да прогневали Древнюю Силу, и нет теперь там никого и ничего, только полоса вдоль Валсы уцелела, да жить там нельзя, так походить чуток, но по делу и сразу назад, а уж дальше вглубь никому и никак, без возврата дорога.
Откуда-то сзади потянуло холодом, огонёк в плошке задрожал и испуганно прижался к чёрной глади, темнота в повалуше стала синей, странно светящейся. И окутанная этим синим светом как туманным платком, из-под которого тускло просвечивала грибатка и ярко светились ажурные шарики на височных кольцах, ставшая необычно высокой головой под потолок с неразличимым бледным лицом выпрямилась Мокошиха, заполнив собой повалушу. Задрожали, заструились туманными дымными струйками брёвна стен, распахиваясь в синюю равнину, где колыхались тоже синие, светящиеся и просвечивающие клубы то ли дыма, то ли тумана Камни, деревья, рыбы, птицы, странные звери, и всё сразу, меняющееся, плывущее ничто.
Мокошиха что-то говорила, но голос был не её, и слова непонятны И вдруг прорвалось:
Не прошу многого, не прошу невозможного.
И глухой далёкий голос, чужая, но почему-то понятная речь.
Ну чего тебе?
Открой Двери. Ты их закрыла, только тебе и открыть.
Зачем тебе?
Помощь позвать.
Кому помощь?
Ему. Не по праву он место занял. Не по вине осудил себя.
Нет. Сам решал, сам пусть и отвечает.
Не виноват он в бедах своих.
Нет виноватых. Все виновны.
Свою вину я знаю. За неё и отвечу. А он чужую вину на себя принял.
А мне-то что?
Открой Двери, дальше я сама.
Надоели вы мне, совсем по-человечески вздохнул далёкий голос. Иди. Не успеешь вернуться, сама там останешься.
На сколько открываешь?
А не скажу. Сама угадай. Иди, коль просилась.
Синие изменчивые глыбы задвигались быстрее, струясь и расплываясь отражениями в бегущей воде. И окружённая сиянием грибатки и блеском шариков на височных кольцах, ставшая сама сгустком синего тумана Мокошиха шагнула туда. Нянька невольно зажмурилась, догадываясь, что смотреть туда ей, младшей и недопущенной, нельзя, смертельно опасно.
Он лежит на гладком, скользком и холодном, как кафельный пол в пресс-камере. Но это не кафель, а лёд, чёрный лёд Коргцита. Но но он не вмерзает, лёд под ним, а не вокруг. Даже Коргцит скривились в горькой насмешке губы его не принимает, и здесь чужой. Он открыл глаза и увидел глубоко под собой бледное лицо, незнакомое и в то же время кого-то смутно напоминающее. Где-то он его видел. В учебнике истории, на фронтовой дороге не всё ли равно. Неизвестный обитатель Коргцита смотрел на него серьёзно и шевелил губами, но он ничего не слышал. Зовёт, просит о чём-то? Он уже привычно оттолкнулся ото льда и встал, огляделся. Куда ему теперь? Где здесь его место? Он попробовал шагнуть и обнаружил, что может идти, ноги уже не утопали во льду, а скользили по нему, как и положено. Он пошёл наугад, потому что тьма была прозрачной, но рассмотреть ничего нельзя, даже горизонта. Он шёл прямо по телам, по лицам вмёрзших в чёрный лёд людей, и они смотрели на него, шевелили губами, но уже ни одного звука не пробивалось к нему. Была тишина, холодное равнодушное безмолвие. И он, медленно передвигая ноги, скользя ступнями по гладкому твёрдому льду, шёл по этим лицам в никуда. А ведь это уже было с ним. Там тоже был лёд, засыпанный пеплом, почерневший от пороховой гари лёд с вмёрзшими в него трупами, он так же брёл между превратившимися в ледяные глыбы айгринами и ургорами, неразличимо схожими в общем ледяном саркофаге. Они остатком двух рот, неполным отделением уходили, шли, неся бесполезное, потому что патроны кончились, оружие, но за его утрату положен трибунал. И мертвецы во льду так же из последних сил сжимали оружие. И было тихо, потому что после контузии он опять оглох, и уже не было ни страха, ни боли, ни злости на врагов и дураков-командиров, только усталость и желание лечь, закрыть глаза, и чтоб уже ничего не было. Тогда тогда они всё-таки выбрались к своим, а сейчас «Ну, и к кому ты думаешь прийти?» спросил он сам себя. И ответил: «Всё, добегался. Ляг, закрой глаза и жди». Из Коргцита как из «Орлиного Гнезда» выхода нет
Нянька вздрогнула и открыла глаза. Мокошиха, уже обычная, только одежда и платок на плечах чуть синим отсвечивают, стояла рядом и смотрела на Рыжего.
Ну? тихо вздохнула Нянька.
Видишь, успела, качнула головой Мокошиха, звякнув шариками на височных кольцах. Везучий он, нашлись заступники, пошли уж к нему. А как его в нашу волю выведут, там и мы поможем. Ты попои его, а я передохну малость, а то побегать пришлось.
Нянька кивнула и наклонилась над Рыжим, уже привычно смазала ему губы и язык коньяком. Мокошиха за её спиной чем-то звенела и шуршала.
Глотнёшь? спросила, не оборачиваясь, Нянька.
Потом, Мокошиха шумно, как после бега, перевела дыхание и уже спокойно села на своё место. Крепкий парень, хорошо держится.
Нравный он. И упрямый, Нянька вздохнула, злой крови.
На доброй земле и злое семя хороший росток даёт, усмехнулась Мокошиха.
Теперь они обе сидели молча и ждали.
Он брёл наугад, и ему всё чаще казалось, что его, как говорят в посёлках, кружит, держит на одном месте, как на невидимой привязи. Всё та же прозрачная темнота вокруг, всё тот же чёрный лёд с вмёрзшими в него неразличимо схожими человеческими телами. Куда он идёт? Зачем? Ему некуда идти. Так стоит ли? Может, лечь, закрыть глаза и ждать, пока лёд нарастёт? Он скривил губы в горькой усмешке. Коргцит не принимает. И не отпускает. И жить не дают, и умереть не разрешают. Умереть? А разве ты не умер? «Дурак!» выругал он сам себя. Конечно же, умер, а то как бы ещё попал в Коргцит. Так что хватит трепыхаться по-пустому. В каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь. Ложись и замерзай, как положено по здешнему Уставу. Он медленно опустился на гладкий холодный лёд, лёг ничком, распластался и закрыл глаза. Вот и всё, вот и всё, вот и всё
Ну и где они? вздохнула Нянька.
Заступники? Мокошиха покачала головой, вглядываясь в видимое только ей. Ищут, видно. Там свои законы. Давай пока руки ему разотрём.
Ну да, Нянька решительно встала. И кирпичи сменю, остыли уже.
Она взяла завёрнутые в войлок кирпичи и вышла. Мокошиха передвинула табуретку ближе к нарам и стала растирать его большие костистые кисти с вдавленными на запястьях полосами-браслетами, что-то тихо неразборчиво приговаривая. Лицо его оставалось неподвижным, но пальцы послушно гнулись.
Вошла Нянька, неся перед собой завёрнутые в войлок раскалённые кирпичи. Бережно приложила их к его босым ступням.
Ну как?
Живой пока, ответила Мокошиха. Ждать надо. Проси, не проси, там своё время.
Он лежал, закрыв глаза, и было тихо и спокойно. И хорошо. Ему никогда ещё не было так хорошо. Ну да, всё, это конец, он сам этого захотел, вот и сталось по желанию. Он ушёл, как бы эта сволочь ни старалась, здесь ей его не достать. Вот так лежать, закрыв глаза, и ничего не видеть, не слышать, чтобы ничего не было. Только почему так холодно? Да, это же Коргцит, мрак и холод Вечного Огня. Он полукровка, раб, Коргцит не принимает его, но и не отпускает, и ему некуда идти, здесь его место
Вот он!
А ну вставай!
Нашёл, где спать!
Давай, вставай!
Ну же!
Чьи-то мужские голоса звучат над ним. Горячие, обжигающие кожу, чужие руки дёргают его за плечи, пытаются поднять. Что это? Он не хочет, нет, он будет спать, долго спать, пока не врастёт в лёд, а они, кто они, кто это?!
Ну же, Отчаюга! Очнись!
Нет! Этого не может быть, нет!! Он со стоном открыл глаза и попытался сесть. С третьей попытки получилось. И он увидел двоих, возвышающихся над ним, призрачно-серых, чуть светлее окружающей темноты.
Наконец-то, сказал мучительно знакомый голос. Тебя что, выживать не учили? Не знаешь, что голым на льду не спят?
Жук?! потрясённо выдохнул он. Это ты?! Откуда?!
Оттуда, кратко и достаточно язвительно ответил, поправляя очки, Стиг. Мы тут бегаем, орём, ищем его, беспокоим предков, а он дрыхнет и слышать ничего не хочет.
А меня и узнавать не хочет, подхватил второй.
Кервин? неуверенно спросил он. Ты-то как сюда попал?
За тобой пришли, ответил Кервин. Давай, Адвокат, бери его.
Не командуй, Редактор, не впервой.
Они склоняются к нему, и горячие, твёрдые руки с двух сторон подхватывают его и рывком ставят на ноги.
Ребята, трясёт он головой, откуда вы? Вас за что сюда? Это я
Ты, ты Пошли.
Ну же, Гаор, переставляй ноги
Нянька и Мокошиха одновременно вздрогнули и подались вперёд. Еле заметно дрогнули веки, как лёгкая рябь пробежала по неподвижному лицу.
Ну, началось, вздохнула Нянька.
Нашли они его, кивнула Мокошиха.
Далеко он ещё.
Подождём, пока к черте доведут.
Он никак не мог поверить, что Кервин и Стиг рядом, но да, они умерли, понятно, что они за Огнём, но не место им в Коргците, они-то да, праведники, им место в Эрлирзии саду праведников, и почему они такие горячие, живые Живые?!
Ребята
Ты шагай, давай.
Жук, прости меня, это я виноват.
Заткнись, мозги в заднице.
Всегда знал, что ты дурак, но чтоб до такого Нашёл, где спать.
Кервин, я не спал, я я предатель, стукач
Адвокат, он ещё и психом стал.
Он всегда им был. Давай, шевелись, дохлятина строевая.
Лёд под ногами. Там, в его глубине, кривятся, гримасничают утрамбованные чужие и в то же время знакомые лица. И он вдруг ощущает, как ему холодно, как он промёрз. Как тогда, в пресс-камере, когда отключили отопление, и они грелись общей свалкой, а его положили вниз, подо всех, чтобы согреть своими телами, своим теплом.
Ребята, как вы сюда? Вам же нельзя
Когда нельзя, но очень нужно смеётся Кервин. Как там дальше, Адвокат?
Причинение вреда для предотвращения большего вреда входит в пределы необходимой самообороны, смеётся Стиг.
Ребята
Очухался? подчёркнуто заботливо спрашивает Стиг. Может, сам пойдёшь?
Нет, сразу вмешивается Кервин, сам он не дойдёт.
Он идёт между ними, закинув руки на их плечи, на подгибающихся ногах, временами бессильно повисая, и их руки, сильные и горячие, поддерживают его, не давая упасть. Он плачет, чувствуя, как обмерзает лицо, плачет от боли, стыда и и радости.
Ребята, простите меня, это я я подставил вас
Бредит? озабоченно спрашивает Кервин.
Возможно, кивает Стиг. Но ты его пьяного не слушал, он такое выдавал уши вяли. Сейчас ещё ничего.
Ребята, я не пьяный.
Не знаю, не знаю. Спиртным от тебя несёт. Редактор, чувствуешь?
Чувствую. Немного, но его развезло.
Сажай его, я ему уши натру.
Они останавливаются, и его сажают на лёд, нестерпимо, обжигающе холодный, и горячие, ставшие необычно сильными руки Жука трут ему уши. Но у Жука никогда не было таких рук.
Жук, это ты?
А кто же ещё. Ну, очнулся? Вставай и пошли.
Он встаёт сам, ну, почти сам, и они идут дальше. И он уже может их разглядеть. Они они совсем такие, как раньше. Кервин в своём неизменном костюме, без галстука, в вязаном жилете под распахнутым пиджаком. А Жук в костюме, адвокатском, с галстуком, и и никаких следов Так что как же это?
И что на мне нарисовано? интересуется Стиг.
Жук, а как же
А, ты вот о чём, смеётся Стиг. А просто.
Ты что, смеётся и Кервин, думал, я так и буду с дыркой в затылке ходить?
Как это?
Умрёшь, сам узнаешь.
Я уже умер! кричит он.
Не выдумывай, отвечает Кервин. Это твои субъективные ощущения. А объективно ты жив, и делать тебе здесь нечего.
Классно завернул, одобряет Стиг.
Мучительный подъём по почти отвесной ледяной стене, темнота вокруг редеет и одновременно наливается розовым, красным светом, а под ногами уже не лёд, а жёсткий колючий песок, обломки камней. Стало заметно теплее
Мелкие частые судороги пробегали по его лицу и телу, заставляя дрожать пальцы и дёргаться гримасой губы.
Нянька достала бутылку, налила коньяка в рюмочку и обмакнула палец.
Осторожней, предупредила Мокошиха, захлебнётся ненароком.
Знаю, кивнула Нянька, смазывая ему губы и язык.
Показалось им или нет, но у него дёрнулся кадык.
Сглотнул никак? обрадовалась Нянька.
Не спеши, остановила её Мокошиха, там ещё далеко.
Чёрная спёкшаяся земля, оплавленные камни под ногами, сзади в спину бьёт твёрдый холодный ветер, и в лицо такой же твёрдый, только горячий.