Благо тебе, отец Касьян! Обрадованный победой, на которую не смел надеяться, Воята поклонился и пошёл прочь.
И только во дворе его как будто нагнал смысл услышанного напутствия. До утра жив останешься
Ветер холодным порывом кинулся на него и стиснул в стылых объятиях. Воята содрогнулся с головы до ног эта ледяная хватка была воплощением того ужаса, которым ему пригрозил отец Касьян. Да понял ли он, во что ввязался?
* * *
Завернув к Еликониде предупредить, чтобы всё подготовила, Воята вернулся домой и огорошил бабу Параскеву.
Как же ты его уломал-то? От удивления та выпустила шитьё из рук. Никогда батюшка наш не дозволял такого, чтобы по зверем уяденному читать Может, побоялся, что до владыки в Новгороде доведёшь
И доведу! мрачно пригрозил Воята. Зачем устав церковный, если сами же иереи не исполняют его? За душу христианскую биться надо, а не метать нечистому в пасть!
Ох ты, Александр-воитель! Баба Параскева похлопала его по плечу. За твой задор из Новгорода услали тебя, а отсюда ушлют, куда денешься? В озеро Дивное?
Вот что, мати! Воята обрадовался. Расскажи, что это за озеро у вас такое, что в нём бесы живут? Отец Касьян говорил, их там тьма-тьмущая, да все с головами коровьими
Ох, да нет времени у тебя, старые басни слушать
Баба Параскева отошла к печи и стала переставлять горшки на полке, показывая вид, будто очень занята.
Нет, ты расскажи! Воята пересел поближе. Отец Касьян грозил мне Вот полезут в оконца бесы с волчьими хвостами и козьими ногами, я хоть знать буду!
Не шути! устало вздохнула Параскева. Знаешь, почему волость наша Великославльской зовётся?
Нет. Где-то есть город Великославль или был?
И был, и есть или нет. Слушай, коли уж ввязался ты в эту брань вздохнув, баба Параскева села на лавку. Жил в великом Славенске граде муж именем Понт, с женою своею, именем Понтия, был он зело богат и милостив
Речь её потекла старинным ладом, донося сказание так, как сама она выучилась ему много лет назад.
И родился сын у них, и наречено ему было имя Гостомысл. И той Гостомысл после отца своего Понта пожил тридцать три лета, и умножилось при нём в великом Славенске-граде народа. И обладал он от полуденных стран всею северною и западную полунощною страною. И все люди страны той старейшиною Гостомысла и князем почитали. И от великого множества народу поставил град на новом месте за полтора поприща от озера Ильмень вниз по Волхову-реке, и именовал новым именованием Великий Новград. И той Гостомысл и женился в Великом Новграде, у мужа именем Мунт взял дщерь его за себя, именем Мунтию. И пожил с нею три лета, родил сына и нарёк ему имя Славен Младый. И родил другого сына и нарёк ему имя Великослав. И той Великослав жил с отцом своим Гостомыслом в Великом Новгороде тридцать два лета
Дальше речь шла о том, как из Великого Новграда разошлись люди, каждый со своим родом в особую сторону, и от тех родов пошли поляне, полочане, мутяне, нивяне, бужане, дреговичи, кривичи, смоляне, меря сиречь ростовцы, древляне, мурома.
И пришли с западной стороны выборные люди в Великий Новград с дарами поклониться великому князю Гостомыслу и сыну его Великославу, чтобы отпустил к ним в страну сына своего княжить и обладать ими, ибо у них старейшины и обладателя над ними нет. И положил с ними уговор великий князь Гостомысл, чтобы всякую дань с них имать, пока солнце нас согревает и земля питает. И приказал во всём Великослава слушать и град поставить во имя его на горе высокой Великославль.
И пошёл князь Великослав вверх по Ниве-реке, и дошёл до той вершины, где текут из-под вязового пня и великих озёр реки Ясна, и Вязна, и Хвойна, и впадают в Ниву-реку. Там поставил он град Великославль во имя своё. Город сей был велик и славен: столпами медными огорожен, крыши серебром крыты, люди все в золоте ходили, дети на улицах каменьями самоцветными играли. В середине града было мольбище идольское стояли изваяния бесовские, сами серебряные, головы золотые, очи яхонтовые. И помощию Перуна-бога и Мокоши великий князь Великослав в Великославле-граде народом своим управлял крепко, и было в земле его всякое изобилие, и умножился народ по обе стороны Нивы-реки. И пожил Великослав в граде своём двадцать пять лет, и умер.
После него остался в стране той сын его Иномир. Пожил он двадцать пять лет. После того Иномира остался сын его Дедогость. Радением князя Великослава и чад его и грады на земле нашей построены, и всякие оброки и дани в Новград Великий привозили довольно. И сделалась земля наша во всём изобильна и доброплодна, и жили люди, хвалу воздавая Перуну, и Макоши, и Велесу, и Живе, и Стрибогу, и иным богам великим и малым
Речь бабы Параскевы текла ровно, будто река времени. Воята заворожённо слушал, и мерещилось, что говорит с ним сама земля, которая помнит и эту седую древность, и ту, что была задолго до неё.
Постой когда баба Параскева замолчала, чтобы перевести дух, он не сразу опомнился. Ты зачем это богов старых поминаешь?
В сказании так ведётся, просто пояснила баба Параскева. А из него слова не выкинешь силу утратит.
Воята не стал спорить, хотя упоминание о Перуне и Мокоши его покоробило. В глубине души он понимал правоту бабки: если убрать хоть что-то, нарушится цельность древнего сказания, пропадёт та сила, то чувство прикосновения к истоку мира, от которого бегут по спине мурашки. Вспомнился разбитый на части каменный Велес, что и сейчас лежит у церкви лицом в землю, а христиане попирают ногами его спину. Однако тот озёрный бес показывает: не так уж бессилен старый бог и может ещё мстить за своё бесчестье и поругание.
Ну а что же про озеро-то? Почему отец Касьян его Поганским назвал?
Отец Касьян зовёт Поганским, а у людей водится звать его озеро Дивное. Крестился святой Владимир князь и заповедал по всей земле Русской людям креститься во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, заговорила баба Параскева снова. Добрыню, вуя[15] своего, послал в Новгород, и с ним воеводой Путяту, и там повелел крестить всех. И пришли к Новгороду Добрыня с Путятой и с архиепископом Акимом Корсунянином Как Новгород крестился ты, поди, лучше меня знаешь?
Есть у нас предания такие. Как Добрыня и Путята От Добрыни бояре наши, Мирогостичи, свой род ведут
Речь его прервал стук в оконце.
Баба Параскева! раздался голос Еликониды. Попович! Пойдёшь читать или как?
Воята, опомнившись, перевёл взгляд на оконце снаружи совсем стемнело.
Пора! Он встал и взял шапку.
Помогай тебе Бог, чадо! напутствовала его баба Параскева.
Не удовольствовавшись этим, вышла за порог и махнула рукой вслед, передавая благословение.
* * *
Еликонида передвинула к столу, где лежал покойный, большой ларь, на него поставила миску с зерном, в миске горящую свечу, с другой стороны положила небольшой каравай. Между ними полагалось класть Псалтирь, которой не было. Однако Вояте несложно было её вообразить во владычном хранилище он не раз видел красивые Псалтири, старинные и новые, выполненные для кого-то из богатых бояр. Нетрудно было представить, как он поднимает крышку от волнения Воята ощущал дрожь в руках, хоть никакой Псалтири перед ним не было, и видит первую страницу: вверху цветные узоры из цветов, заголовки и первые строки красным.
Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губитель не седе
Начало первого псалма было как первый шаг на дороге знакомой, но весьма длинной. В отцовской Псалтири, привычной Вояте, на странице слева ещё был изображен царь Давид, в короне и с нимбом, пишущий на листах. Святой псалмопевец был где-то рядом, и Воята вовсе не чувствовал себя одиноко наедине с мертвецом.
Проси от мене, и дам ти языки достояние твое и одержание твое концы земли. Упасеши я жезлом железным, яко сосуды скудельничи сокрушиша я
На этом псалме Воята, как и всякий юный грамотей, учился чтению; привычные слова сами лились с языка, не мешая полёту мысли. Раньше он не догадывался задуматься: если есть Великославльская волость, почему сердцевина её погост Сумежье, где же сам город Великославль? Жаль, не успела баба Параскева рассказать всё до конца.
Как прошло крещение Новгорода, Воята знал и сам, по домашним преданиям.
«В Новгороде люди, проведав, что Добрыня идёт крестить их, учинили вече, рассказывал ему и братьям дед по отцу, Василий Воиславич, первый из священников в роду, и поклялись все не пустить его в город и не дать идолов ниспровергнуть. И когда пришёл, они, разметав мост великий, вышли с оружием. Грозил им Добрыня карами страшными, улещал словами ласковыми, ничего они слушать не хотели. Был тогда в Новгороде воевода, именем Угоняй, так он ездил повсюду, вопил: «Лучше нам помереть, нежели богов наших дать на поругание». Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышлёный и храбрый, приготовив ладьи и избрав триста лучших мужей, ночью переехал выше града на ту сторону и вошёл во град, никем не замеченный. Дойдя до двора Угоняева, оного и других передних мужей взял и отослал к Добрыне за реку. Люди же стороны оной, услышав об этом, собрались до пяти тысяч, окружив Путяту, и была между ними сеча злая. На рассвете Добрыня с дружиной подоспел и повелел у берега дома зажечь: новгородцы побежали огонь тушить, и оттого прекратилась сеча. И запросили новгородцы мира. Добрыня же, собрав воев, велел идолов сокрушить: деревянных сожгли, а каменных, изломав, в реку ввергли. Послал повсюду, объявляя, чтоб шли ко крещению. Тогда начал мрак идольский от нас отходить, и заря благой веры явилась, тогда тьма служения бесам погибла, и слово евангельское нашу землю осияло»
Вспоминая дедовы предания, Воята укреплялся духом: из родного его города давным-давно все бесы изгнаны, так неужели он здешних убоится?
Сумежье спало, и снаружи, и в избе было тихо. Воята слышал только собственный голос, привычно читающий один псалом за другим. Там, где глаз его издавна привык в конце псалма встречать «Слава», он читал «Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленнаго раба Твоего Меркурия» При этом он поглядывал на стол, где возле покойного горели две свечи, и снова вспоминались ему весёлые серые глаза. «Она красавица была, Елена Македоновна-то!..» Этот взгляд будто ясное небо на тебя оборотилось
Отступите от мене все, делающие беззаконие, ибо услышал Господь глас
У оконца снаружи раздался лёгкий стук.
Вздрогнув, Воята поднял голову.
Плача моего: услыша Господь моление мое
Стук повторился.
Господь молитву мою прият
Стук прозвучал ещё раз; в нём слышалась и настойчивость, и вкрадчивость, и бережность, будто стучавший не хотел, чтобы его услышал кто-то, кроме сидящего в избе.
Кто там? окликнул Воята и невольно глянул на Меркушку хозяина дома, будто надеялся от него получить ответ о незваном полуночном госте.
А ведь и правда полночь. Воята прислушался к тишине. Теперь, когда он замолчал, тишина навалилась, будто хотела удавить. Из углов, где сгустилась темнота, будто смотрел кто-то, не шевелясь и не показываясь. Не мигая
От оконца донёсся тихий скребущийся звук.
Да что там такое? Воята встал и подошёл. Кто там?
Кто мог явиться в такую пору в полночь, в избу, где лежит покойник? Еликонида? Так она побоится чего? Да и зачем она будет мешать делу, о котором сама так просила? Не принято чтецу при покойнике мешать!
Оконную заслонку кто-то царапал снаружи тихо, но настойчиво.
Кого принесло? окликнул в щель Воята, но в ответ услышал слабый звук, похожий не то на писк, не то на тихий вой.
Гневаясь на шутника, кому не спится в глухую осеннюю полночь, Воята слегка отодвинул заслонку
И увидел лицо. А вернее, харю. Половину хари больше в щель не влезло. Красная, как спелая ягода, распухшая. С расплывчатыми, малоразличимыми чертами, харя таращилась на него неподвижным круглым глазом. Половина рта была приоткрыта, меж распухших почерневших губ трепетал такой же распухший язык, будто на ощупь искал поживы.
Крестная сила! От неожиданности Воята отскочил, быстро крестясь.
Тут же в щель просунулась рука лишь несколько пальцев, распухших и гибких, так толстенные черви, с чёрными, отросшими и наполовину обломанными ногтями. Пальцы уцепились за край заслонки и стали дёргать, толкать, стараясь расширить щель. Воята ясно видел, что под ногтями у чудища свежая земля.
Ишь ты, нечисть!
Опомнившись, Воята кинулся назад к оконцу, вцепился в заслонку со своей стороны и стал толкать её в другую сторону, чтобы закрыть. Но дело шло туго: полночный гость был очень сильным.
Морда в щели теперь её стало видно почти целиком исказилась злобой. Снаружи несло вонью, как из разрытой могилы: пахло свежей холодной землёй, прелью и трупной гнилью. Кривясь, Воята изо всех сил толкал заслонку, отвоёвывая у противника зерно за зерном, перст[16] за перстом.
Толкай, толкай! как будто взывал где-то рядом неведомо чей голос, тонкий и звонкий. С нами крестная сила!
Морда, ощерив обломанные зубы, тоже напрягалась, не желая сдаваться.
Да постыдятся и смятятся все врази мои пыхтел Воята, почти безотчётно заканчивая прерванный псалом. Да возвратятся и устыдятся зело вскоре!
Рывком он задвинул заслонку, и морда исчезла. Снаружи долетел приглушённый вой.
Что за ч-че что за немытик сюда лез?
Тяжело дыша от напряжения, Воята оглянулся на тело Меркушки, но то, слава богу, лежало тихо и неподвижно.
Особого страха он не чувствовал скорее изумление и понимание, что от этого нехорошего гостя надо избавиться.
Это беси, пискнул над ухом тонкий голосок. Предупреждали тебя.
Воята резко обернулся позади никого не было. При свете трёх свечей углы и полати разглядеть было нельзя, но казалось, что в избе никого нет, кроме него и покойника.
Только тут он осознал, что пока он боролся с немытиком, кто-то рядом кричал: толкай, толкай!
Ты где? напряжённо спросил Воята, понимая, что ещё не всех гостей избыл.
Тута я смущённо ответил голос из воздуха прямо перед ним.
Кто ты? Воята шарил глазами по воздуху, но ничего способного говорить не видел.
Марьица.
Какая ещё к бе Какая еще Марьица?
Крестница твоя. Кому ты лоскута на сорочку не пожалел.
Кре
В поле чистом. Помнишь?
Воята вспомнил: поле, росстань, младенческий плач из-под кучи веток. «Коли ты женского полу, то будь Марья»
Ты читай давай, посоветовал голос, не давая времени на раздумья. А то их много там, и ничем иным, кроме слова Божия, их поодаль не удержишь. Злые, хуже псов. Даже мне и то стра-аа-шно
Подтверждая её слова, заслонка задрожала: в неё колотили снаружи. Перекрестив заслонку она вмиг успокоилась, Воята вернулся на своё место, к воображаемой Псалтири, и, с усилием вспомнив последние прочитанные на память строки, глубоко вдохнул.
Хорошо, когда псалмы затвержены наизусть одна строка тянет за собой другую, та третью
Господи Боже мой, на тя уповах! с досадой, относящейся к стуку в заслонку, начал Воята. Спаси мя от всех гонящих мя и избави мя
Слова эти очень походили к часу: «гонящие» бесы неотступно стучали в оконце. Мельком вспомнилось: отец Касьян предупреждал. И баба Параскева чего-то такого ожидала. Нечистый сгубил Меркушку и теперь прислал за ним погубленных прежде. Вот они и рвутся. А не будь здесь чтеца с Псалтирью, хоть и воображаемой, утащили бы прямо в то озеро Поганское!
Стараясь заглушить стук, Воята читал всё громче. К царапанью в оконце прибавился стук в дверь. Осознав это, он замолчал и прислушался; немедленно раздался такой сильный удар, что дверь содрогнулась.