Прохор Ильич!
Ответа не последовало. Из-под двери дуло и летел снег. Слуга вошёл в спальню.
Постель подполковника Черемисова была заправлена, одеяло отогнуто аккуратным углом, сверху брошен расписанный листьями и райскими птицами халат. У дышащего ветром окна на плечиках, выпятив грудь с орденами, висел мундир. Из-за него казалось, что подполковник Черемисов исчез не весь. Снежинки плясали на эполетах.
Господи пробормотал слуга.
Он подошёл к окну, глянул вниз. По свежему сугробу от окна к набережной петляла цепочка глубоких следов.
Посреди Невы квартальный надзиратель грыз семечки.
Дыша весенним перегаром, следственный пристав Лавр Петрович Переходов, недавно прибывший из Москвы, смотрел на мёртвое тело Черемисова. Лавр Петрович был розов и гладко выбрит. Застёгнутая шинель сидела на нём, как кожа на барабане. Взгляд выпуклых глаз был властен и суров.
Оставив привычную, пахнущую калачами и печным дымом Москву, Лавр Петрович чувствовал себя как бык на живодёрне. Переходов туда. Переходов сюда. Начальство неизвестно где, и все чего-то хотят. Бесконечные циркуляры и грозные окрики. С Лавром Петровичем были двое агентов наружного сыска не слишком опрятные и почти одинаковые. Одутловатые лица их горели от мороза.
У проруби, на коленях, в ночной рубахе стоял подполковник Черемисов. Голова его была опущена в воду. Стеклянная корка сдавила хлипкую шею. Подо льдом парил конус ночного колпака.
Будто увидал чего, сказал первый ищейка, глядя на труп.
И обмывать не надо, второй принялся ковырять в носу. Мне мужики в трактире сказывали: солдатики, которые после мятежу-то потопли, теперича по всей Неве выныривают. Хвать человека и на дно.
Первый усмехнулся.
Врёшь ты всё, лапоть, сказал. Больше по кабакам шастай.
Куда ж больше? ответил второй и, с опаской поглядывая на Лавра Петровича, прошептал. Мы с ним сопьёмся совсем.
Лавр Петрович заглянул в прорубь.
Щёки розовые, заметил удовлетворённо. Как будто розовые щёки прибавляли радости тому, что случилось с подполковником.
Даже колпак не слетел, поддакнул первый ищейка.
Лавр Петрович глядел, как художник смотрит на ещё не завершённую картину:
Видать, убивец его на колени поставил да головой макнул.
Второй ищейка почесал рот.
К проруби и от неё тянулись следы.
Один человек к проруби шёл. След глубокий, продолжал Лавр Петрович. А рядом с прорубью ещё босые ноги появились. Упирался босой-то. И от проруби один след. И не такой глубокий Убивец прямо от постели этого горемыку на себе приволок. Большой силы человек. Или злой аки черт
Лавр Петрович, кряхтя, опустился возле трупа на корточки. И тут же заметил зажатую в руке покойника бумажку. Разогнул Черемисову пальцы. Достал записку. Стаявший снег размыл чернила, но два слова можно было разобрать.
«и дерзости ничтожной», прочёл Лавр Петрович. Хм Буковки уж больно неровные Будто ребёнком писаны
Он зыркнул на ищеек:
Чего встали? Тащите.
Ищейки выволокли согнутый в подкову труп, повалили на бок.
Уходящий от проруби след, наполнялся снегом, взбирался на парапет, терялся на лестнице.
Пряжников! А там что? Лавр Петрович кивнул на набережную.
Первый ищейка развернул утопленника на спину, наступил ногой ему на грудь.
Не могу знать, вытер о себя мокрые руки. Путаный город Когда ж домой, в Москву, а, Лавр Петрович?
Второй, крякнув, с трудом вытянул покойнику ноги.
Уф, сказал. Эка ж его скрючило.
Лавр Петрович повернулся к квартальному надзирателю:
Здесь стой, а мы поглядим, куда убивец пошёл.
Так я же того, без валенок-с, сказал квартальный надзиратель.
Да хоть без портов, ответил, уходя, Лавр Петрович.
Он поднялся по лестнице, но наверху, на набережной, след оборвался. Послышался барабанный бой. Глухо разлился над Невой колокольный звон.
Лавр Петрович опустился на четвереньки, понюхал снег. Мимо, едва не налетев на него, торопливо прошла баба с двумя тяжёлыми, укрытыми рогожей корзинами.
Ишь, раскорячился! сказала по-хозяйски добро и до подбородка высунула язык.
Ноздри Лавра Петровича пришли в движение. Кроме пирогов с визигой[4] дохнуло овчиной бабьего тулупа, репой и чем-то ещё. Так пахла мазь, которой мать в детстве растирала ему ушибленное колено. Лавр Петрович вспомнил тёмную комнату их дома в Кривоколенном переулке, запах воска, окно с заснеженной рябиной, горячие и сухие материнские руки.
Первый ищейка наклонился ко второму:
Нюхает Что твоя собака
Собака что? Дура, отозвался второй. А этот своего не упустит.
Лавр Петрович продвинулся ещё на пару шагов, как вдруг перед глазами его пролетело колесо экипажа. Деревянные спицы крутанулись перед ним, так что он даже смог бы их сосчитать. Запоздало оглушил крик мальчишки-форейтора:
Поди-и-и!
Лавр Петрович поднялся, отряхнул колени, поглядел в сторону уносящемуся экипажу, покачал головой:
Петербурх
Он перебрался на другую сторону набережной. Ищейки держались следом.
И фалеторы у нас звончей кричат, сказал второй ищейка.
Кричи не кричи, всё одно людишек давят, заметил первый.
Лавр Петрович нырнул в арку, углубился в переулки. Ищейки старались не отставать. Второй сказал, дуя на пальцы:
Рукам холодно Да и коленки тож замочил.
А ты ногами шибче двигай, чтобы пар пошёл, сказал первый ищейка, наблюдая, как его слова замерзают в воздухе. Вот и будет тебе тепло.
Дома-то глянь какие сказал второй.
Как будто кто-то сверху стенами какал, отозвался первый.
Лавр Петрович бодро шагал через дворы, поглядывая по сторонам. Из углов китайскими криками приветствовали его мартовские коты, из редких окон смотрели коричневые старухи с длинными вязальными спицами. Вокруг Лавра Петровича и ищеек постепенно сжималось кольцо облезлых крыш, звуки улицы перестали быть настоящими.
Лавр Петрович остановился перевести дух. Посреди двора было почти темно. Лавр Петрович посмотрел себе под ноги, на заледеневшие помои.
Оборвался след, сказал. Будто по воздуху полетел.
Преследователи пошли налево, затем направо. Снега здесь почти не было. Словно природа пожалела его для этих мест.
Здесь мы уже были, сказал первый ищейка. Кружит он нас.
Кто? спросил второй.
Дед Пихто, Лавр Петрович стёр с носа замёрзшие капли.
Лавр Петрович не любил терять чуйку. Тогда он впадал в хандру, пил, потом пел и из гулящих выбирал самую страшную бабу. Потом ходил к Селивёрстову, которого в Москве никто за лекаря не держал, пользовал какие-то горькие настойки, от которых если и болело в паху, то не так сильно, как в печени. Где теперь эта Москва? Может, её вообще нет.
Послышался протяжный скрип. В пристройке с прогнившей крышей открылась игрушечная дверь, и вышел старик. У него была только тряпка на бёдрах. На тряпке при каждом его движении звенели ключи. Их было так много, будто старик носил с собой ключи от всех дверей Петербурга. Рёбра его выпирали сквозь кожу, птичью шею тянула верига[5] с тёмным крестом.
Старик подошёл к Лавру Петровичу.
Табачком не богат, Лаврушка? спросил.
Пряжников, сказал Лавр Петрович. Дай ему табаку.
Первый ищейка с опаской подошёл, щёлкнул крышкой табакерки. Старик ухватил костлявыми пальцами щепоть, подмигнул ищейке, с наслаждением втянул табак в заросшую конским волосом ноздрю.
Ты кто? спросил Лавр Петрович.
Я? Мудилок на пупке узелок.
Откуда имя моё знаешь, Мудилок?
Тебя весь Петербург знает, без улыбки ответил старик.
Ищейки слушали, как Лавр Петрович говорит с пустотой.
Первый ищейка растерянно замер с открытой табакеркой в руке.
Чего это он? шёпотом спросил второй.
Забыл, сколько он вчера выпил? прошептал первый. Вот и мерещится всякое.
Мы тоже вчера того-с. Отчего же нам не видать?
Лавр Петрович растёр схваченные морозом щеки:
Может, ты и аспида нашего встречал?
А чего ж проходил он тут, старик потянулся к табакерке.
Лавр Петрович отвёл его руку:
С лица каков?
Не было у него лица, сказал старик. Можа и головы не было.
Лавр Петрович посмотрел строго.
Как это не было?
Старик ощерил беззубый рот и успел-таки цапнуть новую щепотку из раскрытой табакерки.
Лавр Петрович начал терять терпение:
Сказывай, куда аспид упорхнул?
Старик жадно втянул табак, закашлял:
А кто тебе сказал, что упорхнул? Здесь он. Вона за тобой смотрит.
Лавр Петрович огляделся.
Только всё одно упустишь, продолжал старик. Нюх у тебя щенячий и хватка не та. Настоящие-то псы следом придут.
Старик смотрел, не мигая, в темноту арки.
У правой стены темнота казалось плотнее, будто кто-то стоял, привалившись к сырым кирпичам.
Лавр Петрович выхватил пистолет и пальнул наудачу. Темнота отозвалась выбитым камнем. Ищейки испуганно хлопнули глазами.
Лавр Петрович зашагал под арку. Она спускалась вниз, не имея конца. Эхо шагов множилось, дробилось, словно впереди шёл человек.
Тут и с огнём хоть глаза выколи, сказал первый ищейка.
Сквозь арку потянул ветер. Кто-то рядом вздохнул.
Слышали? спросил Лавр Петрович.
Это я, прохрипел второй ищейка. Кажись, на речке продуло.
Темнота стала редеть. Сыщики вышли в проулок, который оказался таким тесным, что Лавр Петрович принуждён был двигаться боком. Сосульки с навеса целились в темя.
Зря мы сюда вперились, сказал первый ищейка.
Как старик сказывал, так и идём, при свете Лавру Петровичу стало не по себе.
Ищейки с удивлением переглянулись.
Старик оно канешно на всякий случай поддакнул первый.
С крыши метнулась тень.
Рядом с первым ищейкой упала сосулька и, как нож, вошла в мёрзлую землю. Стая чёрных птиц поднялась в небо. Рядом упала вторая сосулька. Третья Первым побежал Лавр Петрович.
В конце проулка оказалась дыра в стене, возле которой были навалены разломанные кирпичи.
Все целы? спросил Лавр Петрович.
Рукавчик-то мой, посетовал второй ищейка.
Падающая сосулька распорола ему шинель.
А чтоб тебя Лавр Петрович полез в дыру.
Выбрались на улицу.
Понастроили, бл Лавр Петрович перевёл дух, тщательно отряхнул шинель, проверил, целы ли царские пуговицы с византийским гербом, которые он каждое утро начищал тряпицей.
За Невой полыхнула адмиралтейская игла. С реки доносились весёлые крики и смех. Неподалёку был расчищен каток. Цвиркали о лёд коньки барышень и кавалеров.
Следы обрывались там, где начинался голый лёд катка. Было весело. Слышался поросячий визг. Юноши догоняли барышень, а те тоже куда-то ехали и кружились. Только лица у всех цветом напоминали кирпич. Кому-то не хватало глаз. Кому-то ноздрей. Прогоняя наваждение, Лавр Петрович протёр глаза и схватил за шиворот летевшего мимо гимназиста. Рожа у гимназиста тоже была не из портретных, белёсые свиные глазки его растерянно хлопали ресницами. Но гимназист дышал тёплым паром, и Лавр Петрович успокоился.
Давно вы здесь? спросил он.
Гимназист испуганно смотрел, не понимая, чего от него хотят.
Катаетесь давно? нахмурился Лавр Петрович.
Гимназист кивнул:
Третью зиму. Я уже и бедуинский прыжок разучил.
Сего дня давно?
А разочарованно протянул гимназист. Но весёлость быстро вернулась. Да уж второй час.
Человек тут не проходил? Большой, высокий
Был! гимназист попытался вывернуться из крепких объятий Лавра Петровича и беспомощно завозил коньками по льду. Проходил минут пятнадцать как.
И что он? спросил Лавр Петрович.
Мужик. Тулуп. Шапка.
А лицо?
Подоспели двое ищеек, стали с интересом слушать.
Не разглядел, сказал гимназист. Тень на него упала.
От чего ж тень?
От неба.
Гимназист кивнул в сторону Невских ворот:
А шёл туда. Но точнее не могу знать-с. Меня Елизавета Алексеевна отвлекли, он с нежностью взглянул на мелькнувшую в толпе кривоногую девушку с усами.
Благодарствуйте, сказал Лавр Петрович и, чтобы не привыкать к лицу, отпустил мальчика восвояси.
Знакомые следы тянулись от катка к Невским воротам Петропавловской крепости.
Здесь толпились лоточники, солдаты, посетители. Под забранным решёткой окном пели нищие просили у арестанта хлеб. Двое мужиков чистили дорогу. Лавр Петрович поглядел под ноги, туда, где скребок оборвал ещё не потухший след. Мужик хмуро зыркнул на частного пристава и снова принялся за работу.
Лавр Петрович, сняв меховой картуз, пригладил взмокшие волосы. Пар высоко поднимался от его головы.
Ежели картуз снял, сказал первый ищейка, значит, совсем со следу слетел.
Всех не обнюхаешь второй оглядел крепость. Стало быть, здесь бунтовщики моются?
Маются, поправил первый.
Над потемневшими стенами вился дым. Предчувствуя весну, Петропавловская крепость блестела мокрыми крышами.
Комната Каролины, что примыкала к покоям графа Витта, была обставлена по её желанию. Простой тёмного дерева шкап, стол, узкая даже для одного человека кровать. Всё здесь напоминало имение её матери место, откуда легко было уехать и не вернуться.
Каролина в синем домашнем платье сидела перед зеркалом. В руках у неё был номер «Санкт-Петербургских ведомостей». Граф Витт в пёстром халате расположился в кресле. Служанка с деревянным лицом убирала хозяйке волосы.
Каролина водила пальцем по газетным строчкам:
В рубрике происшествий пишут о двух смертях. «Прошлой ночью ударом кинжала в спину убит капитан Нелетов, по слогам прочитала она. В проруби найден утопленник, оказавшийся подполковником Черемисовым».
Витт покрутил ус.
Странное совпадение, не правда ли? не сразу проговорил он. Два таких человека убиты один за другим.
Палец Каролины придавил к бумаге одну из букв.
В чём же совпадение? спросила она, глядя на Витта в зеркало.
Граф улыбнулся.
Я заметил у вас одно свойство, сказал он. Когда вы знаете ответ, но волнуетесь, то всегда переспрашиваете.
Витт закрутил пальцем ус:
Обе жертвы преданные слуги государя. Они, как и мы, донесли на бунтовщиков и помогали следствию по мере сил. Думаю, что мне следует поостеречься.
Эта мысль пришлась Витту по душе.
У меня есть основания полагать, продолжал граф, что за мною следят. Четвёртого дня я видел в окно человека, который наблюдал за домом. Сначала я грешил на свою излишнюю подозрительность, но вчера вечером он появился снова.
Разглядели его?
Витт пожал плечами.
Ростом велик. В остальном ничего примечательного, сказал он. Впрочем, было темно.
Каролина задумалась.
Хотите уехать? она старалась говорить легко, как о само собой разумеющихся пустяках.
А что это изменит? спросил Витт. Да и невозможно. Аудиенции жду у молодого императора А вот вам уехать не помешает.
Я подумаю, сказала Каролина.
О чём же? Вы прекрасно понимаете, что ехать следует.
Каролина скребла ногтем букву.
Я подумаю, повторила она.
Он пришёл вечером. Скрипнула дверь. Послышалось неловкое покашливание лакея и глухие, словно произнесённые через подушку, слова:
К вам жид.
Без затей отодвинув лакея, в комнату Каролины тяжело ступил Аарон Швейцер. Руки с толстыми пальцами были ему малы и еле сходились на животе. Спутанная в баранью волну борода росла прямо из шляпы. Лица словно не было, но глаза, живые и цепкие, как два рыболовных крючка, с усмешкой смотрели из-под круглых железных очков.
Вы за мной посылали, не то спросил, не то утвердил он и без приглашения сел.
В Петербурге произошли некоторые убийства начала Каролина.
Вас не это интересует, прервал её Аарон Швейцер.
Ещё в Одессе об этом жиде Каролине рассказал Пушкин. Впрочем, такой соврёт недорого возьмёт. Но и в Петербурге она слышала о Швейцере много странного. Ходили слухи, что он питается одним фосфором и уже трижды выкупал душу у дьявола, что он знал и помнил всё. Графиня Зубова подозревала, что это тот самый Вечный жид и имена его Агасфер и Картафил.