Каролина села напротив, не торопясь расправила складки платья:
Что же меня интересует?
Швейцер откинулся на спинку кресла:
Откройте шторы. Мне неприятен полумрак.
За занавесками тянулись к небу снежные камни Петербурга.
Снежинки заглядывали в чёрные стекла и отлетали в пустоту.
Свеча освещала стол в кабинете полковника Свиридова. На столе лежало два пистолета немецкой системы под правую и левую руку. Полковник выколотил горку табачного пепла из трубки, придвинул кинжал с инкрустированной серебром рукоятью. Задул свечу.
Он знал об убийствах доносчиков, знал, что рискует, но всё же рассказал следственной комиссии о том, что полагал важным. Ещё за полгода до восстания тень заговора витала в салонных беседах, в военном клубе, лежала печатью на светлых лицах. Да что там сам император Александр Павлович в своё время собирал членов тайных обществ и прилюдно стыдил их. Государь и сам не сторонился перемен. Но стоило начаться им, как в обществе возникло острое желание результата. Появились недовольные тем, что они до сих пор не живут в новом мире. Им не хватало терпения ждать и ежедневным трудом зарабатывать каждый шаг к нему.
Считал ли Свиридов себя правым? Допрос дался ему трудно. Казалось, что лишь Татищев понял сдержанное смущение его. Для остальных это была уже давно наскучившая процедура.
За дверью в полоске света проползла тень. Недовольно загудел рояль, что остался от покойной жены. Кто-то открыл его крышку. Тишину разорвал нервный звон лопнувшей струны.
Василич, неуверенно позвал полковник. Ты?
Медленно заскрипела ручка, повернулась на петлях, поползла в кабинет тяжёлая дубовая дверь. Лампа в коридоре коптила. На пороге стояла неясная фигура. Она шагнула в кабинет, направилась к полковнику, заслонила от него тусклый дверной проём.
Полковник потянулся к пистолетам. Он никак не мог нащупать их рукоять. Казалось, перед ним был не стол, а гладкая надгробная плита. Свиридов нащупал пальцами две буквы «С» и «В».
Существо раскинуло пахнущие мокрой шинелью крылья. Что-то врезалось в шею, горло стало большим и ватным. Свиридов увидел тёмный рукав. Из горла текло на грудь, живот, колени. Он ухватился за шершавую, сжимающую шею струну и удивился, что она, натянутая и звонкая, скользит внутрь него к костям шеи. Глаз Свиридова вывернулся, как у испуганной лошади. Ночь, кабинет, стол, пистолеты закружились, опрокинулись, погасли.
Коляска подкатила к парадному крыльцу двухэтажного особняка графини Зубовой близ Сенатской площади. Вышедшей из коляски Каролине сурово улыбнулись заснеженные львы. В высоких окнах горели люстры журфикс[6] у графини был в полном разгаре.
На лестнице слышались неуверенные ноты фортепьяно, обрывки смеха. Лакей помог Каролине снять шубку и тёплые ботинки, что были надеты поверх атласных бальных туфелек. Прежде чем подняться, Каролина помедлила. Перевела дух. Поймала взглядом узор ковра. Он казался ей бессмысленным чёрные кони, скачущие друг за другом под зелёными солнцами.
Она быстро поднялась по лестнице и вошла в гостиную. Перед ней предстали уже знакомые бледно-зелёные стены, увешанные строго симметрично расположенными портретами прошлых людей. Жар свечей положил Каролине на лоб восковую лапу. Гости сидели, стояли, двигались, говорили. Розовая от кончика носа до туфелек девица за пианино пыталась сыграть романс, а пожилая дама в кресле сердито разговаривала с левреткой.
При появлении Каролины гул голосов и шорох движений на мгновение замерли. Она привыкла к этим оценивающим, прилипающим к коже взглядам.
Независимо от восстаний и смут, светское общество жило легко и раскованно, будто прежние границы дозволенного стали не так значимы. Наверное, это было эхом торжества победы над Наполеоном. Возникло вдруг больше возможностей проявить свои чувства, которые в иное время привычнее было прятать. Интимное становилось поводом для мемуаров и салонных бесед. Но жить на содержании считалось занятием недостойным.
В центре гостиной с прямой спиной, как примерный подросток, сидел капитан Кислицын.
В углу в потёртом кресле развалился граф Зубов бодрый молодящийся старик. Его дочь, Наталья Николаевна, наклонилась к отцу, коснулась его плеча пухлой ручкой и прошептала:
Папенька, капитан Кислицын собирается Пушкина читать.
Граф не сразу понял.
И что же? сказал он. Константин Борисович, конечно, читает прескверно
В соседней комнате генерал Бенкендорф, прошептала Наталья Николаевна.
Глаза графа Зубова округлились:
Уведите, уведите капитана немедля
Наталья Николаевна подплыла к ёрзающему на стуле Кислицыну. Раскрыла перед ним альбом:
Константин Борисыч. Vous connaissez tant de poèmes pourriez-vous men écrire un dans lalbum[7]?
С превеликим удовольствием, с готовностью ответил капитан. Где перо-с?
Идёмте, идёмте
Каролина вошла в просторный дверной проём, за которым открылась следующая освещённая тяжёлой бронзовой люстрой комната.
С генералом Бенкендорфом беседовала графиня Зубова. От прежней красоты, по меткому выражению княгини Мусатовой, у графини осталось только платье. Но лицо её всё ещё отражало натуру светской львицы, чьё участие в жизни общества простирается дальше её особняка. Страсть к интригам, распространение слухов или участие в судьбе какого-нибудь прапорщика, которого срочно надо вернуть из Оренбурга в объятия возлюбленной Таких в свете называли путаниками.
Графиня Зубова и Бенкендорф расположились на диване. Генерал слушал, терпеливо склонив голову.
В салонах что ни разговор, то про следствие над заговорщиками, графиня обмахивалась веером с такой энергией, будто хотела отогнать от себя не только духоту, но и гостей. Секретность Тайна Газеты молчат А все всё знают.
Бенкендорф улыбнулся.
Я вот ничего не знаю, сказал он.
Помолчав, с лёгким нажимом добавил:
Государю не угодно, чтобы в салонах беседовали о подобных делах.
Графиня Зубова смутилась и понимающе кивнула. Это смущение в людях нравилось Бенкендорфу больше всего. Их желание соответствовать неписаным правилам было наивно и невыполнимо. Но до чего приятно было создавать и менять эти правила по сто раз на дню! Одним лишь словом, намёком можно было обрести над собеседником незримую власть, как глину мять его мысли и чувства.
Каролина шагнула в комнату и с давно усвоенной улыбкой оказалась перед графиней. В каждом салоне были свои улыбки:
Ах Аh Elizabeth Vassilievna Cest une soirée merveilleuse[8]
Графиня Зубова улыбнулась в ответ.
Et je suis ravie de vous voir, ma chère. Est-ce que le comte Witt sera des nôtres[9]?
Это был лёгкий намёк на истинное положение Каролины в обществе.
Malheureusement, il n'a pas pu venir, живо ответила Каролина. Affaires dEtat. Mais il regrette de ne pas être parmi nous aujourdhui pour senquérir de votre santé[10].
Ответная колкость удалась. Графиня Зубова никак не могла убрать с лица застывшую улыбку. В разговоре с Каролиной ей никогда не удавалось взять нужный тон. Слишком энергична и непосредственна была её собеседница.
Бенкендорф встал, поцеловал Каролине руку.
Позвольте, я на минуту украду у вас генерала, сказала Зубовой Каролина и, не дожидаясь ответа, пошла из залы.
Прошу простить, улыбнулся графине Бенкендорф.
Графиня проводила их настороженным взглядом и облегчённо вздохнула.
Каролина отворила дверь графской библиотеки. Здесь царил тихий полумрак, пахнущий лаком, пергаментом, деревом и старой телячьей кожей. Библиотека всегда была свободна от гостей.
Бенкендорф притворил дверь. Каролина замерла у окна. Она встала так нарочно, чтобы тень скрывала её лицо. Шаль как бы невзначай сползла, оголив плечо. Подойдя, генерал поцеловал ей руку.
Jai repensé à vous lautre jour[11], сказал он.
Et bien! A propos du passé[12] Каролина протянула Бенкендорфу небольшую стопку писем, перевязанную красной шёлковой лентой. Вот. Возвращаю письма ваши.
Разглядывая стопку писем, Бенкендорф мягко заметил:
Делать это было вовсе не обязательно. Хотя решение ваше мне приятно.
Чему же вы улыбаетесь, Александр Христофорович? спросила Каролина.
Бенкендорф погрозил ей пачкой:
Здесь и половины не наберётся.
Каролина улыбнулась его словам, как редкому комплименту.
Наслышана, Александр Христофорович, что вы уже не такой сердцеед, сказала она.
Мне ли быть сердцеедом, Каролина Адамовна, при красавице жене и дочках?
Скромник. А я помню мадемуазель Жорж, которую вы похитили из объятий Наполеона.
Вы меня нарочно искали? перебил Бенкендорф.
Он не любил долгих разговоров с прежними любовницами. Да и откровенничать в присутствии Каролины было опасно. Эта женщина с лёгкостью впитывала всё дурное, как сухая земля дождь.
Мне нужно спешно передать письмо государю.
Бенкендорф удивлённо поднял бровь:
Письмо к государю В вашем положении
Это очень важное письмо, Каролина ждала согласия. Ну же, генерал. Вам это ничего не будет стоить.
А вам?
Бенкендорф приблизил к ней лицо.
Всего один поцелуй, и репутация семьянина не пострадает.
Ему было всё равно целовать Каролину или не целовать. Но всё как-то выходило само собой.
Бенкендорф поцеловал Каролину в плечо:
Я буду вынужден прочесть ваше письмо.
Непременно прочтите.
Бенкендорф поцеловал её в шею, привлёк к себе. Она отвернулась, чтобы не смотреть ему в глаза.
Сырой ветер носил над Петербургом крики ворон. Лавр Петрович стоял посреди кабинета полковника Свиридова, угрюмо осматривал место преступления. На столе лежали нетронутыми два пистолета и кинжал с инкрустированной серебром ручкой.
В кабинете было тесно. Посреди топтались двое ищеек. У двери, по обыкновению, лузгал семечки и сплёвывал шелуху себе под ноги квартальный надзиратель.
По полу были рассыпаны бумаги.
Сам полковник Свиридов сидел в кресле, обращённом к окну. Высокая спинка скрывала его. Были видны лишь восковые пальцы на подлокотнике.
Убили его за столом, сказал Лавр Петрович. Вон там кровищи сколько. А потом уж креслице передвинули.
Первый ищейка наклонился над телом, протянул руку:
На чём у него голова-то держится?
Не трожь, сказал Лавр Петрович.
Голова полковника с глухим стуком упала на ковёр, покатилась под стол.
Ты ё отпрянул первый ищейка.
От такого поворота квартальный надзиратель поперхнулся шелухой.
Второй ищейка схватился за портьеру и вернул миру два утренних пирога с рыбой.
Улики мне испортишь, дурак, беззлобно проговорил Лавр Петрович.
Второй ищейка сполз на пол.
Ох выдохнул он. Что-то мне того-с
Лавр Петрович посмотрел на отпечатки сапог на полу.
Недолго был его глаза пробежали по следам к креслу. Грязи с ног мало натекло Сапог крупный. Наш
Тут ещё один след, первый ищейка стоял у стены, что напротив окна. Поменьше. Каблук с внутренней стороны стёрт. Должно, косолапый
Лавр Петрович привычно встал на колени, заглянул под стол. Там он встретился взглядом с головой Свиридова. Рот полковника был скошен, вывернутый глаз брезгливо смотрел на скомканный клочок бумаги. Лавр Петрович протянул руку, кряхтя, ухватил клочок. Развернул. Неуверенной детской рукой на нём было написано: «Над равнодушною толпою»
Да-с пробормотал Лавр Петрович.
Поднявшись, он шагнул ко второму ищейке, который так и сидел в углу, ухватил шнур от занавески и ловко обмотал вокруг его шеи.
Из рояля в гостиной выдрал, проговорил Лавр Петрович. Ловко накинул На спинке кресла следы от струны остались.
Лавр Петрович натянул шнур, глаза второго ищейки округлились.
А когда дёрнул, силу не усмирял, чтоб голову начисто сковырнуть.
Лавр Петрович ослабил петлю, посмотрел на свои ладони с красными следами от шнурка:
И сам порезаться должен был знатно. Что ж он, боли не чувствует?
А может, и вовсе не человек это? второй ищейка снова зажал рот руками.
Ну вот, давайте теперь все блевать будем и глупости говорить! возвысил голос Лавр Петрович. А ну пошли вон!
От громких властных слов его все заторопились к выходу. Даже тело безголового полковника Свиридова, казалось, собралось в путь.
Бошняк уже две недели сидел в крепости, и его ещё не вызывали на допрос. В заключении он увлёкся изучением плесени. Он не знал трудов, ей посвящённых. Разве что Аристотель мимоходом записал где-то, что есть грибы, а есть плесень, и не очень понятно, чем они различаются. Тюремная плесень быстро росла не только на казённой каше, но и легко разрушала камень. Чтобы определить свойства распространения плесени при разной температуре и влажности, Бошняк расширил щель в окне и выстудил камеру. Но за стенкой стал кашлять Фабер. Бошняк не верил в его кашель. Тот кашлял слишком показно и натужно. Стоило только Бошняку закрыть щель, как Фабер в то же мгновение кашлять перестал.
Со времени закладки крепости и появления в ней плесени прошло уже более ста двадцати лет. Изучая глубину поражения камней, Бошняк рассчитал, что плесень, если не противостоять ей, может уничтожить стену за каких-нибудь две с половиной тысячи лет. Бошняк знал, что любой вид стремится к доминированию. Чем проще организм, тем легче ему размножиться в природе достичь своего рода власти. Возможно, и человек, упрощая свою жизнь, избавляясь от сомнений, следуя за своими рефлексами, пытается достичь власти над себе подобными, над природой и в конце концов убить её и себя. Бошняк подумал, что все историки от Геродота, Фукидида[13], Клитарха[14] до Татищева[15] и Карамзина были неправы, описывая лишь отвлечённую цепь событий. Её же следовало описывать как преступление. Как цепь явных и скрытых мотивов, всеобъемлющий план уничтожения ближнего и дальнего своего. Эти мысли вдруг оказались чрезвычайно приятны здесь, в каземате, когда лежишь, укрывшись шинелью, и слушаешь гудение ветра.
За стеной беспечно, не соблюдая порядок и смысл строф, декламировал Фабер:
Куда, куда завлёк меня враждебный гений?Рождённый для любви, для мирных искушенийИлья Алексеич, вы только одно стихотворение у Пушкина выучили? спросил Бошняк.
Да-с отозвался прапорщик. Аглаю Андреевну хотел побаловать. Но так и не успел Оно про одного француза Андре Шенье, который пошёл на плаху из-за своих убеждений.
Зачем я покидал безвестной жизни тень,Свободу, и друзей, и сладостную лень?Судьба лелеяла мою златую младость;Беспечною рукой меня венчала радость,И муза чистая делила мой досуг.Фабер представлялся Бошняку нескладным, высоким, похожим на драную цаплю юнцом. Бошняк так ни разу и не заглянул к нему в каземат. Ему было приятнее думать, что в соседней камере вообще никого нет.
В красной от вечернего солнца двери тюремной камеры аккуратно лязгнул замок.
Фабер смолк.
В камеру Бошняка, стараясь не шуметь, проскользнул надзиратель.
Приход надзирателя Бошняк воспринимал как должное, вроде появления полового в трактире. Они все казались ему на одно лицо. Рождённые низкорослыми, чтобы не разбить голову о дверную притолоку. Плотно упакованные в мундир, с торчащими над воротником прозрачными пустыми глазами.
Ваше благородие, вам записку передать велено. Надзиратель протянул скомканную в ладони бумажку. Не извольте беспокоиться. Плочено.
Бошняк взял записку.