Один из них Краснов. Выглядел он уставшим, как будто новогоднюю ночь отмечал как это и полагается советскому человеку много ел и пил, а потом поздно лёг спать.
Второй Сергей Иванович. Какую должность в аппарате КГБ он занимал, я не знаю, но он явно был начальником для Краснова.
Мы видим. Оставьте нас, сказал Сергей Иванович и Гуманов вышел за дверь, оставив свой чай недопитым на столе.
Только сейчас заметил, что сижу на стуле и не отрываю своей пятой точки. А ведь в кабинет вошли минимум генерал с полковником. Аккуратно поставив кружку на стол, я начал вставать, почувствовав боль в позвоночнике. Попытался не корчить болезненную мину, но дискомфорт был очень чувствительным в нижнем отделе.
Не торопись, Родин, сказал Сергей Иванович и медленно подошёл ко мне. Опять мы с тобой видимся при странных обстоятельствах, сказал он и протянул мне руку, когда я выпрямился.
Сам себе удивляюсь, ответил я ему и пожал руку.
А чего так керосином пахнет? спросил Сергей Иванович и пошёл к столу. Где так измазался?
Ох, и зря я взял эту куртку у техников! Лучше бы помёрз на улице, а потом согрелся чаем. Теперь везде со мной этот запах.
На стоянке куртку техники дали, чтоб не замёрз, ответил я.
А спирт зажали или тоже угостили? улыбнулся Краснов, здороваясь со мной.
Не пью, Леонид Борисович, ответил я.
Помню, помню, ответил Краснов и показал мне садиться.
Сам же Леонид Борисович сел позади меня у стены, взяв отдельный стул. Я и не надеялся, что разговор с этими людьми будет обычным.
Итак, рассказывай, Сергей. Как всё было? спросил Сергей Иванович.
После моего продолжительного рассказа, предполагаемый начальник Краснова отклонился назад и задумчиво почесал затылок.
Как всё грамотно было продуманно. Наше упущение, Борисыч, сказал Сергей Иванович.
Мда. Из Толкачёва тоже не смогли вытащить эту информацию. Хорошо, что у нас есть Родин, похлопал меня по плечу Краснов.
В каком смысле? удивился я.
Первая мысль была, что меня как-то использовали втёмную в этом процессе. Мол, всё рассчитали. А все эти догонялки были не чем иным, как инсценировкой, дабы найти уязвимые места у 40й армии.
Ты не волнуйся. Репрессии, которые затронут твой полк тебя не коснуться. В этой истории ты один из немногих, кто поступил правильно, сказал Сергей Иванович.
Насчёт правильно ли. Я не до конца уверен. Меня до сих пор гложет, что сбил кого-то из своих. Пускай это и было необходимо. Однако говорить об этом не надо. Неправильно поймут.
Раз вы так считаете, я могу узнать имя беглеца?
Сергей Иванович посмотрел на Краснова и не торопился с ответом.
Угонщик самолёта, чтобы совершить преступление, тяжело ранил часового. Когда он нанёс удар с воздуха по самолётам, были безвозвратно потеряны три борта, а также получил смертельное ранение техник, ответил Краснов.
В душе немного сжалось, поскольку на стоянке в это время был Дубок. Елисеевич, пожалуй, самый светлый человек во всём полку. Не хотелось бы даже думать, что он погиб.
Так кто? спросил я.
Глава 2
Середина января, 1982 года. Аэродром Шинданд.
Я до сих пор не могу поверить, что именно мой командир звена сел в самолёте и совершил это предательство по отношению к стране, зубы сводит от злости. В голове только и звучит вопрос что это было, чёрт подери?!
Как мог лётчик первого класса, кавалер четырёх орденов Красного Знамени, совершить предательство? Мало того, Валера теперь навсегда встал в ряд с теми, кому будут желать землю не пухом, а стекловатой. Как это случилось?
База в Шинданде, как и всегда в утренние часы, гудела и шумела. Самолёты и вертолёты выполняют гонку и опробование двигателей, а личный состав батальона охраны продолжает охранять периметр и своих товарищей. Очередной день службы «за речкой» для одной из трёх авиационных баз ВВС 40й армии начался.
Смотрю я на это и вспоминаю, как поднимались мы ни свет, ни заря, чтобы вылететь на удар по ущельям Панджшера. Иду по дорожке, выложенной из панелей металлоконструкций К-1Д, и ощущаю пыль Баграмского аэродрома, поднимающуюся при каждом шаге.
Пройдя мимо нового модуля, выкрашенного свежей краской в Шинданде, с улыбкой на лице вспоминаю нашу старую палатку, в которой мы провели первые недели после перебазирования на эту базу. Во рту до сих пор вкус отвара из верблюжьей колючки стоит.
Пройдя ещё несколько метров, я остановился у постамента в память погибшим лётчикам и техникам. Перед самым убытием основной части нашего полка в Союз, была организована эта небольшая стела с именами и фотографиями тех, кто не с нами. На свалке взяли киль от МиГ-21 и из него сделали памятник.
Я всматривался в глаза этих погибших ребят на фото, и мне больно на душе. Эти люди навсегда останутся в памяти своих товарищей и за них каждый раз будут поднимать третий тост. А что скажут про Валеру Гаврюка? Как будто и не было его орденов Красного Знамени и тех поступков, что он совершал во имя Родины.
С добрым утром, Сергеич! поздоровался со мной Дубок, подошедший сзади и протянувший мне свою забинтованную руку.
Привет, Елисеевич. Ты чего не спишь? Самолёт только после обеда, спросил я, намекая, про сегодняшний рейс в Осмон.
Да вот тоже пришёл. Помянуть бы надо братцев. И Лексеевича Томина обязательно, сказал Дубок и достал из кармана гранёный стакан с кусочком чёрного хлеба.
Мы с тобой сейчас, как Маэстро и Макарыч, сказал я, вспомнив героев из известного фильма, но улыбаться было тяжело.
Слишком много погибло ребят за неполный год. И командира не уберегли.
Так, не самый плохой пример, ответил Дубок, налил из фляжки спирта в стакан и поставил его, как и положено, перед постаментом. Помянем, выдохнул Елисеевич и пару раз глотнул из фляжки.
Пару минут мы, молча, смотрели на памятник. Но в голове я до сих пор не мог осознать произошедшее с Валерой.
Гаврюка тут не хватает, тихо сказал Дубок.
Без преувеличения, он заслужил, чтобы его уважали и помнили. Но это было до того, пока он не перешёл черту.
Как можно было связаться с таким Иудой, как Толкачев? Оказалось, что Валера был с ним заодно. Именно Адольф Георгиевич устроил Гаврюку переучивание на МиГ-29 и всячески держал рядом с этими новейшими истребителями. Видимо, угон планировался давно.
И ты думаешь, после случившегося он имеет право быть здесь? указал я на памятник.
И действительно! Когда Толкачёва взяли, Валера запаниковал. Ведь Адольф мог спокойно сдать всех своих подельников, и с кем он имел связи. Пускай Валера и не был его информатором, но он мог стать исполнителем грандиозной диверсии. В итоге Гаврюк на неё и решился.
Пусть в нашей памяти, Валера останется командиром звена и первоклассным лётчиком, не так ли? спросил у меня Елисеевич.
Как?! Пусть Валера многому меня научил, но в первую очередь он выполнял свою работу. А вот то, что он предал Родину простить нельзя. 31 декабря Гаврюк вместе с Барсовым пошёл в столовую за пирогами. Затем начинил их большим количеством снотворного. Но добродушный Марик выполнил просьбу Лёли, которая специально для меня испекла другой пирог. О нём, судя по всему, Валера узнал только за столом, но план не отменил. Ведь это уже было невозможно, поскольку он не действовал в одиночку.
Первоклассный, говоришь? возмутился я. Как бы сейчас отреагировал на это погибший рядом с тобой техник с МиГ-29? Да и тебе каково было лежать в госпитале с осколочными ранами?
Так как топливо в самолёте было маловато для полётов на малой высоте с большой скоростью, Гаврюку пришлось подключить своих западных кураторов. Когда Валера взлетел и направился в сторону Пакистана, ему на перехват были обязаны вылететь истребители из дежурного звена аэродрома Кандагар. Но группа душманов осуществила мощный обстрел из эрэсов. Повредили самолёты и разбили часть полосы. Тем самым дали возможность Валере уйти «за ленточку».
Твоя правда. Но он за свой грех уже расплатился. Это был его выбор. А наш с тобой простить его или забыть совсем, сказал Дубок, по-отечески приобняв меня.
Простить? Он по своим стрелял, часового чуть не убил. А один из техников и вовсе погиб. И за что?
Ты извини, Елисеевич, но собаке собачья смерть, сказал я, пожал руку Дубку и пошёл обратно в модуль.
После событий новогодней ночи не приходилось рассчитывать на хорошее времяпрепровождение. С каждым днём пребывание в Шинданде становилось всё тяжелее и тяжелее.
Группу нашего полка, которую оставляли для несения боевого дежурства здесь, в полном составе, сменила другая. Из Союза прибыли нам на замену лётчики-истребители на МиГ-23х.
Под домашний арест нас не сажали, но большую часть времени мы проводили в нашем модуле. И каждый день, допросы, беседы, снятие показаний и так далее. Опрашивали всех, включая штабных работников и официанток в столовой. На нервной почве все стали заниматься спортом.
Сегодня нам вновь предстоял визит к особистам. Утренняя немая сцена в комнате, когда товарищи смотрят на тебя потерянным взглядом стала обыденным делом.
Конец моей карьере, вздыхал Гнётов, сидя на кровати и «пересчитывая» свои пальцы.
По моим наблюдениям, тяжелее всех пришлось именно зам. комэска. Григорий Максимович понимал, что ему уже не светит повышение и дальнейшее продвижение по карьерной лестнице.
Григорий Максимович, давайте оптимистично смотреть на вещи, начал рассуждать Марк, который не унывал даже в такой ситуации.
Барсов, прекрати говорить умные слова. Они тебе не идут, ворчал Мендель, выводя очередной рисунок в своей тетради.
Паша, ты Рембрандт недоделанный! воскликнул Марк. Всё рисуешь и рисуешь. Лучше бы делом занялся.
Каким? Личную жизнь я себе на пару десятков лет уже устроил, сказал Мендель, намекая, что по приезде его ожидают сразу две женщины.
Это да! ехидно улыбнулся Марк, но завидев мой осуждающий взгляд, успокоился. Серый, а ты чего такой спокойный? Всё порешал?
А ты всё болтаешь и болтаешь. Посиди молча, сказал я.
Серый, а ты когда нам расскажешь подробности боя? спросил Паша, поправляя покрывало на кровати.
Почти две недели меня мучают этим вопросом, но ответить я не могу. Краснов и его коллеги постоянно говорят мне, что о воздушном бое нужно молчать. Мол, не нужно знать остальным, как можно сбить на «весёлом» МиГ-29.
Через полчаса я стоял в штабе дивизии перед кабинетом особиста Полякова. Это уже третий мой разговор на тему угона самолёта. И каждый раз мне приходится вспоминать последовательность своих действий в тот злополучный день.
Дверь открылась, и из кабинета вышел Гнётов. Красный и мокрый, руки трясутся, и взгляд затравленный. Будто его пытали, выбивая признательные показания.
Твоя очередь, сказал Григорий Максимович и прошёл мимо меня. Конец моей карьере, тихо проговорил он, удаляясь по коридору, наступая на скрипучий деревянный пол.
Войдя внутрь, я опять оказался перед Поляковым лицом к лицу. Он, слегка небритый, сосредоточенный и с кружкой чая в руке, поздоровался со мной и продолжил свои бумажные дела.
Я закончил, сказал он, отодвинул в сторону рабочую тетрадь и взял бланк. Чистая формальность. Хочу, чтобы мы с тобой общались, а не юлили.
Очередная бумага о неразглашении информации подписанная мной. Даже крупные личности в КГБ не проходят мимо таких формальностей.
Замечательно, сказал он, забрал у меня подписанную бумагу и положил в свою папку. Должен тебе сказать, твои показания помогли нам полностью восстановить всю картину событий.
Только мои? Я там был не один.
Раненый прапорщик Дубок и погибший сержант из техсостава МиГ-29 не в счёт, сказал Поляков, отхлебнув горячий чай.
Прекрасно сказали! «Конторе» всегда было не до погибших людей.
Рад, что был полезен, ответил я. Только я одного понять не могу. Почему вы нас так долго гоняли по допросам? Ни в Союз нас не отправляли, ни на дежурство не допускали?
Да хватит уже с вас дежурств. Подежурили, что до сих пор расхлёбываем. Ну а если серьёзно, то мы не нашли останки капитана Гаврюка. Зато был обнаружен парашют и вскрытый носимый аварийный запас. Шли поиски, но, увы. Безуспешно. Ты не переживай Родин. Рано или поздно мы его всё равно найдём.
А почему я должен переживать?
Ты тот, кто его сбил. Мы думаем, что рано или поздно, он захочет с тобой поквитаться.
Значит жив
Я могу идти?
Береги себя, Родин, сказал Поляков и пожал мне руку. До встречи.
Ох, и не хотелось бы!
Следующим местом, куда мне необходимо было попасть, был штаб полка на аэродроме. В коридоре, который вёл к кабинету командира, было много людей. Все шли к новому старшему авиационной группы в Шинданде с документами для подписи. Сегодня как раз улетает самолёт в Союз, а значит, будет много «передачек» документов для утверждения в штабе округа. Документооборот вещь сложная и долгая.
Вы куда без очереди? возмутился старлей со стопкой красных папок.
Меня ожидают, спокойно ответил я.
Это у вас раньше тут были такие порядки в Шинданде, проворчал майор, размахивающий кипой листов, словно опахалом. Теперь по-другому будет.
Интересные перцы! Судя по ширине рожь, красивой форме и остаткам печенья на усах, явно не воевать сюда приехали.
Вам бы вытереться, товарищ майор, прежде чем к командиру заходить, сказал я и постучался в дверь.
Заглянув внутрь, я увидел сидящего за столом полковника и стоящую рядом с ним Асю. Они вполне себе весело ворковали, смеясь над какой-то шуткой.
Товарищ полковник, разрешите войти, старший лейтенант Родин? спросил я, и командир жестом пригласил меня.
Уже ефрейтор Кисель оценивающе посмотрела на меня, а потом сравнила с новым командиром. Полковник был вполне себе статным мужиком. Высокого роста, черноволосый, плечистый и выглядел явно младше своих 38 лет. Плюс не женат. Хорошая партия для брюнетки Аси с навыками массажистки.
Вы идите. Чуть позже зайдёте, и мы обсудим ваши документы, сказал командир и Ася, покачивая бёдрами, пошла к выходу.
Полковник внимательно смотрел ей вслед, кивая при каждом шаге ефрейтора. Как только она закрыла дверь, он повернулся ко мне.
Хороша? спросил он.
Не пробовал, товарищ полковник, честно ответил я.
Понятно. Родин, верно? Герой войны и орденоносец всего, чего только можно. Что там у тебя? спросил полковник.
Документы, выписки на убытие. Сегодня улетаем. И постановку бы надо провести на перелёт, сказал я, выкладывая перед новым командиром базы документы.
На перелёт постановку проведём. А ты уверен, что после всех событий здесь, для вас это будет не крайний вылет? спросил он.
Изначально нас вообще не хотели подпускать к самолётам. Мол, потеряли доверие и всё такое.
Даже меня подозревали. Реакция особиста в Кандагаре была лишним тому подтверждением. Ему, кстати, позвонил в тот день наш Никитин и в таких «красках» обрисовал меня, что капитан Гуманов был готов сразу вывести такого негодяя, как я, за капонир и расстрелять. Только потом, по приезде Краснова и Сергея Ивановича, меня перевели в разряд свидетелей.
Сейчас оттаяло руководство в Кабуле и решило дать нам возможность улететь своим ходом. А может, просто кому-то надо перегнать отсюда в Осмон оставшиеся МиГ-21. Новый командир прибыл сюда со своими лётчиками на МиГ-23. Теперь в Афганистане только в Баграме осталось звено «весёлых».
Думаю, в Союзе решат, что с нами делать, сказал я.
В этом ты прав. Не мне разбираться с вами, но если хочешь, выскажу своё мнение, сказал полковник и расписался во всех документах.
Это необязательно, ответил я.
Но я всё же скажу, поднял он на меня глаза. Вы теперь с чёрной меткой. Каждый из вас. Не знаю, что там действительно произошло и кто виноват, но доверия к вашей группе теперь никакого.