Она что, не понимает, что я же о ней что я же ей лучше хочу? Кто курит в шестнадцать?!
Мы, например. Все мы курили в шестнадцать.
А потом что? У нее в вещах найду жгут и ложку?!
Если бы ты не копалась в ее вещах
В подоле принесет?!
Чтобы принести в подоле, нужен подол. Это во-первых
Мне кажется, тут не до шуток, Сереж.
Да она сама у тебя внебрачная! В смысле у тебя самой
О да, Сережа. Да, спасибо, что напомнил.
Нет, я про то, что требовать от нее
Внебрачная, да, потому что он козел! А не потому, что я. Как будто ты не знаешь.
Сережа кивнул, смотря перед собой.
Еще недавно ты сам на нее наезжал.
Это было до того, как начала наезжать ты. Не могут же ее терроризировать две трети этой квартиры. И я ей всё говорил по делу.
Ладно. Я просто хочу, чтобы она Ты же понимаешь?
Он снова кивнул. Помолчал полминуты.
Ланч с Юсуфовыми, помнишь? Семейный ланч, сказал Сережа. Медленно.
Если он звал ее, значит, деньги. Это Настя запомнила: звал он ее периодически, когда решал, что она может стать вишенкой на денежном торте, оливкой в воображаемом финансовом мартини.
Хорошо, без проблем. Я буду.
Ты не спросила когда.
Это неважно. Я сказала, что буду. Ты попросил, и я буду.
Ты прошлый пропустила, смотрел на нее через забрало между сведенными бровями и бокалом вина.
Да, я помню, Сережа. Этот не пропущу. Только не в понедельник. Там мне надо занять рабочее место, войти во вкус, в смысле в курс.
Ну, хорошо, встал, взял со стола тарелки.
Сережа.
Что?
Я понимаю вас вашу но за меня-то вы рады?
Ладно, я скажу Ты что, специально это? Делаешь, поставил обратно. Сейчас, когда мы только начали налаживать?
Налаживать?
Ты прекрасно поняла.
Мне приятно, точнее, я ценю, что ты делаешь, спасибо. Спасибо тебе за это. Но я ведь тоже стараюсь, знаешь. И именно поэтому мне это нужно. У Насти заперебирались пальцы. Мне нужно пойти куда-то, поработать там, отвлечься. Не думая, как бы подумать, точнее. Я же не говорю, что навсегда, что до пенсии буду там прям работать, да?
Ну. Да, тарелки обратно в руки[13]. Ладно.
Это ладно ты как бы разрешил мне? Или смирился?
Просто ладно, Насть.
Ладно. Ты так и не ответил.
На что?
За меня вы рады?
Рады, рады. Рады мы за тебя. До усрачки.
И Крис?
Сережа молчал. Насте показалось, что она слышала протяжный вздох, но не решилась бы сказать точно: Сережа включил посудомойку, и та загудела.
Думаю, да. И Крис.
И тоже вышел из кухни.
Когда Настя завернула из коридора и вынырнула в гостиной большой, обычно хорошо освещенной, но сейчас зашторенной, Сережа с Крис сидели на диване перед телевизором, спиной к Насте. Смотрели на переливающуюся плазму в полстены.
Ребят А я торт приготовила, наигранно весело сказала Настя.
Ребята к ней не обернулись.
И почему торт? В жизни торты не пекла. Даже не умела. А тут нате.
Эй неуверенно позвала Настя. Ее муж с ее дочерью неотрывно смотрели какой-то кислотно-яркий мультфильм. Обижаются, поняла она. Ну чего вы?
Настя подошла к ним сбоку, тронула Сережу с Крис за плечо. Те повернулись к ней. Посмотрели на нее бессмысленными глазами.
От шока Настя уронила торт. С ума сойти, она и забыла, что принесла его с собой. Тарелка разбилась, и торт размазался по ковру, остался лежать небольшим кремовым сугробом.
Сережа с Крис смотрели на нее из-под сильно выпирающих лбов, глубоко посаженные глаза чуть косили, а рты приоткрылись.
Вы на диагностику? спросил Сережа.
Настя пятилась, хватая руками воздух, пытаясь ухватиться за что-то, чтобы не упасть. Под их взглядами она вре́залась спиной в стену. Нет, пыталась сказать она, какая еще диагностика, вы что, с ума посходили?! Боковым зрением уловила движение в зеркале и повернулась к нему. Из зеркала на нее смотрело такое же деформированное лицо, как у мужа и дочки, только ее.
Я Наверное сказала она, чувствуя, что за нее говорит что-то другое, что-то снаружи нее, а то, что хочет сказать она, в слова не облекается. Наверное, на диагностику, а куда еще-то, получается?
Все здесь на диагностику, кивнула Крис.
Садись, сказал Сережа. За нами скоро придут.
Кто придет? спросила Настя, садясь рядом.
Муж обернулся:
Ты.
Насте показалось, что она проснулась от сильного стука. Будто кто-то бешено колотил в дверь. Сердце быстро билось в груди, как мячик в трясущейся коробке. Настя привстала и через несколько секунд поняла, что в три часа ночи стучать в дверь некому.
Рядом посапывал Сережа. Она осторожно перегнулась через него и посмотрела на его лицо, повернутое к стене. Выдохнула. Всё было хорошо, лицо оказалось нормальное. Ну и конечно, а как еще? Просто сон.
Она неглубоко и медленно дышала, пытаясь успокоить сумасшедшее сердце.
Это всё подсознание, шепнула она зачем-то сама себе и продолжила мысленно: Они переживают, вот и я переживаю. И снится. А что, может, действительно не надо было устраиваться?
Настя часто говорила сама с собой, спорила, рассуждала, объясняла сама себе. Любила и вслух когда никого не было. И вот она уже несколько дней сама с собой спорила на тему возвращения в коррекционку. Ни одна сторона, видимо, не побеждала, но Настя для себя решила: раз влезла в это, значит, надо было. Значит, так лучше.
Всё, спи давай. Устроилась уже. И всё остальное устроится.
Или нет.
03
Опять он с этой своей, экх, засиделся, пыхтел Даня, паркуя на обочине массивный «Порше».
Что? Кто? не поняла Аня, звучащая из динамиков.
Да Дима. С этой Как ее заезжал задом, вставал прямо напротив школы; Диме оставалось пересечь тротуар, и он сразу упрется в машину. Всё, я встал. Да с этой, воспитательницей, как ее там. Не воспитательницей, а
А, угу. Анастасия Александровна. Наша любимая. По громкой связи-язви на весь салон автомобиля Анины насмешки звучали еще хлеще, чем в жизни.
Вот-вот. Заебала уже, Даня вспоминал все случаи ее мозготраханья ему и его жене. Димы ни у школы, ни на телефоне. Хотя время уже
Даня иногда задерживался и приезжал позже (раньше никогда) оговоренного времени работа, непредсказуемо вертевшая в вихрях. А что делать, хочешь сидеть на жопе ровно сиди, заработаешь копейки. Даня был не из таких. Диме же опаздывать не разрешалось. Он должен был выходить сразу.
Даня отстегнул ремень.
Схожу за ним.
А всё потому, что ты позволяешь! Я говорила, надо быть строже. И вообще непонятно, какой, прости, херне она его учит.
Да что я, он кроме этой школы и так не бывает нигде. По выходным чуть ли не в стену таращится. Пусть хоть тут
Эта еще так бесит, знаешь
Да знаю. Лучше всех знает, как воспитывать детей. Всё, я отключаюсь, схожу за ним.
После прощального давай Даня натянул перчатки, поднял воротник пальто за пределами машины моросила легкая осень, и вышел.
Что ты хочешь нарисовать на снегу?
Дима украшал слоями гуаши бумажный лист. Вообще-то в Настины обязанности (равно как и в изначальные планы) не входило заниматься с учениками, к тому же в рисовании она ничего не смыслила, но шла Диме навстречу. Точнее, его вела навстречу себе, и еще сама шла навстречу себе, а что сделаешь, жизнь, жизнь такая, надо всё самой, самой тащить, ничего просто так не идет. Рисовать он любил. Не вникал в глубину творчества, не интересовался деталями, разумеется, не задумывался о приемах, штрихах, направлениях, пропорциях, тенях. Просто рисовал.
Зайчика.
Но его не будет видно на белом.
Ну-у Дима загудел. Хочу зайчика.
За больше года наблюдения его первый класс и начало второго Настя запомнила, что спорить по поводу изображаемого с Димой бесполезно. Если он брался своей робкой рукой за кисть, то писал безапелляционно, не прислушиваясь ни к кому. Как-то Настя пыталась отговорить его расплескивать на небо фиолетовый, но он сказал: Я так больше вижу.
Сначала она думала, что ему скучно в обычных цветах нераскрашенного бытия, что он хочет большего. Короче, придумывала глубокие смыслы, психологические уловки, объяснения про подсознание и вытесняемые желания. Через год доперла рисует и рисует. Радуется, ну и чудненько.
Тогда давай зайчику сделаем контур, чтобы он выделялся на снегу.
Извините, я не мешаю?
В дверях кабинета стоял Даниил Алексеевич, папа Димы. Стоял напряженный, как барс перед прыжком.
Что вы, конечно, нет ох, мы засиделись, да? Настя посмотрела на опять[14] вставшие часы, ерундой висящие на стене, пластиковым ободком ободок унитаза и то полезней. Это я виновата, извините, пожалуйста, не посмотрела на время.
Ничего страшного. Отец Димы разреза́л словесное полотно на короткие раздраженные фразы. Дима, собирайся. Поехали.
Дима сначала испугался да и Настя, надо сказать, тоже, а затем погрустнел, оторвавшись от рисунка с несостоявшимися, не родившимися животными посреди ночного зимнего леса, гуашевый выкидыш.
Дима взял рюкзак, попрощался и пошел за отцом. Тот прощаться не стал и уже чеканил шаги каблуками своих наверняка идеально лакированных туфель.
Настя посмотрела на рисунок. Торопиться было некуда: Крис осталась на ночь у подружки (да и слава богу, не всё ж в одной комнате с ней спать [во второй спала мать]), матери было плевать, во сколько Настя придет, она была еще та полуночница. Свадьба тогда еще даже не виднелась. Взяла кисть, обмакнула в нефтяную гуашевую вязь и как могла нарисовала контуры двух зайцев. Вдвоем им будет теплее. Подула на рисунок красота. Завтра покажет Диме, порадует.
Спускаются на лестнице. Дима вжимает голову. Жаль, что нет панциря, как у черепашек. В нем можно было бы там прятаться и иногда вылезать, если всё спокойно. Дима идет за отцом. Папа идет перед ним.
Я сколько раз говорил. Выходить вовремя и держать телефон при себе. Где телефон, а?
Прости, бормочет Дима. Он пытается сжаться в маленький невидимый комок. И чтобы ветер понес и нельзя было догнать.
Куда ты его дел, опять засунул в рюкзак?
В маленькую точку карандашиком. И чтобы можно было стереть резинкой.
Уже времени сколько. Ладно, не переживай. В следующий раз просто положи телефон в карман.
Дима боится злого папы. Потому что папа Он так смотрит и говорит. И маму тоже вообще-то, да. Но она почти всегда из-за чего-то злая. Так что он привык. А вот папа
Они проходят по темной лестнице, так что это и не лестница почти. Если не видно ее, то какая эта лестница. Так, ничего. И еще тихие вечерние коридоры. Вечером они тут всегда такие тихие. Вечерние. Слышны только папины ноги. Клок-клок-клок. Дима за папой выходит на улицу.
За ними скрипит дверь. Прощается. Дима машет ей и школе. Второй класс был лучше первого, интереснее. Даже в школе ничего еще.
Садись.
И Дима открывает дверь. Забирается на привычное заднее сиденье. И едет домой. Каждый вечер Дима уезжает туда, куда не хочет. А куда хочет, не уезжает. Да он никуда и не хочет. Вот.
* * *
Приборная панель Даниного «Кадиллака» горела яркими огоньками, стрелка на спидометре рассекала круг и стремилась вправо. Даню радовал запах нового автомобиля, но он хотел поскорее вернуться домой после рабочего дня, равнодушно смотрел на улетающие столбы, деревья, изгороди, стоящих у дорог попрошаек с протянутыми руками и проституток в легких накидках и коротких юбках. Почему их не запретят, подумал Даня, как всегда думал, видя проституток на обочинах. Не запретят по-нормальному, так чтобы навсегда. Дима сидел сзади.
Анастасия Александровна вернулась, сказал он, то ли отцу, то ли просто в воздух.
Кто?
Анастасия Александровна.
Мм?
Она раньше работала. Вы с ней говорили. Тогда.
Анастасия Александровна. Это та, которая?..
Это та, которая тебя тестила, что ли? Тестировала. В младших классах.
Да.
Только ее не хватало. Даня вспомнил, да. Сосная была, конечно, можно было позаглядываться. Но стерва жуткая. Однажды она позвонила ему и попросила зайти в школу, когда будет забирать Диму. В тот вечер он приехал за Димой с Аней, и они поднялись оба.
Понимаете, в этом возрасте они же очень чуткие, им нужна забота и поддержка, талдычила она тогда. А выходит так, что он один. И если бы вы
Вы что, думаете, я не знаю, как воспитывать своих детей?! Аня превратилась в банши, кричала на Анастасию Александровну и долго не могла успокоиться, даже когда они уже ехали домой. Никто не любит, когда их тыкают в собственное говно.
А у некоторых людей не хватает такта жить со своим говном, вот и доебываются до чужого.
Это повторилось еще пару раз. В таких ситуациях Дима был за дверью всё самое важное в жизни происходит за дверью, прислушиваясь и волнуясь, будто ругают его. Позже съеживался на заднем сиденье отцовской машины, стремясь уменьшиться до незаметной родинки на спине, до тихой крошки, которую смахни, и всё.
Но не получалось, он всегда оставался таким же.
Таким же и жил.
Потом Анастасия Александровна сдалась и больше родителей звонками не беспокоила. А в школу родители заходили редко: не было нужды. К пяти часам вечера Дима на первом этаже высматривал из пыльного, загрубевшего от грязи и времени окна с молниями трещин и облаками разводов знакомую машину и, когда видел ее, выходил. В эту минуту и так бессобытийная жизнь его останавливалась, замирала с первым его шагом за дверь школы. И до следующего утра, до восьми с половиной часов, он существовал в оледенелом бесцветном потоке ожидания когда вернется в школу и там увидит Анастасию Александровну.
И что она, говорила что-нибудь? Передавала? спросил Даня.
Ему стало почему-то боязно из-за возвращения старого, казалось бы, похороненного в зыбучих песках, утопленного в болоте памяти недруга. По правде говоря, он напоминал себе, что они с женой делают всё для Димы. Кормят, одевают, отвозят до школы и обратно, иногда помогают с рисунками или, там, обустраивают комнату. Иногда берут в кино или магазины, если семейные походы или еще что. Да, для Юли с Лешей они делают больше, но ведь те и не слабоумные, они больше понимают и могут. Если свозить их за границу, они хоть поймут и запомнят, что видели. А он?..
У них давно не было большой родительской любви к Диме. Он стал в каком-то смысле обузой, придатком. Возможно, это было неправильно, но что они могли сделать? Сердцу не прикажешь и прочие великие мудрости. Да и опять же какая разница, если он всё равно слабоумный?
Нет. Мы с ней не говорили. Почти, ответил отцу Дима.
* * *
Зачем добавился?
Да просто
В одной школе учимся
Мм. Ясно
Тебе неприятно?)
Да мне как-то вообще фиолетово)
Крис лежала на кровати, тыкала в телефон. В окно стучался ветровыми кулаками февраль, подбрасывая охапками снег.
Максим. Зачем он добавился? В одной школе учимся, ответили Кристине, ясно же. Она только успевала удалять назойливых малолеток из классов помладше. Сначала подтверждаешь заявку (в одной школе учимся, я тебя видел[а] сегодня на перемене мм, класс), чтобы не показаться грубой, выжидаешь пару недель и удаляешь, как бы незаметно и недемонстративно.
Как дела?
Но этот был другой. Во-первых, на два класса старше, в одиннадцатом учился. Во-вторых, зашел чуть дальше обычного. Но тоже не редкость.
Нормально
Что делаешь?
Читаю
Мм)
Что было не очень далеко от правды сантиметрах в пятнадцати от нее. На таком расстоянии от Крис лежала «Смерть дело одинокое», сегодня еще не тронутая. Пришла из школы, легла и залипла в телефоне. Но: читаю чтобы этот Максим деликатно отъехал (все же так отвечают). Так и вышло, написал, что не будет отвлекать.
И слава богу. Не до парней. Еще не до конца остыли и перестали дымиться сгоревшие поленья отношений.
Был красивый парень, встречал после школы. Иногда цветы, иногда поехали в кафе, давай свожу тебя в кино. В школе даже поднялся Кристинин статус, до этого (равно как и после) донельзя низкий. Единственная подруга-одноклассница и редкие приятельницы-однокашницы, казалось, были за нее рады.
А потом случился Новый год, гремел хитрыми фейерверками, блестел в глазах каждого соседа в доме и каждого далекого родственника, который приехал на праздник. На нем сидела и Крис, скучающая, набитая обидой, надутая злобой кольни, и со свистом вырвется темный, порченый воздух, ведь ее на новогоднюю ночь с компанией не отпустили. А компания эта сняла коттедж, и там был он и еще много знакомых. Вообще там были все, а Крис была здесь, дома, слушала пьяных, мерзких, счастливых родственников, то есть была одна.