Ну и где пожар? Что у нас горит? раздался из-за двери ироничный мамин голос.
Дверь распахнулась:
Лорик, что ты здесь делаешь? У тебя же сегодня совет директоров.
Мам, у тебя совесть есть? Я тебе пять часов не могу дозвониться. Уже напридумывала черт знает что. Хотела по больницам и моргам звонить.
Лорик, если бы я собралась в морг, то обязательно поставила бы тебя в известность, мама засмеялась. Мы с Петром Львовичем гуляли по парку, потом зашли в кафе. Там потрясающие эклеры, сходим как-нибудь вместе с тобой. Телефон вырубился. Я поставила его на зарядку, забыла включить. Проходи. Я как раз жарю мясо.
Мама, ну какие эклеры, у тебя диабет. И какое жареное мясо на ночь глядя? Лариса вдруг почувствовала усталость, которая весила как чемодан для очень долгого путешествия. Она когда вообще отдыхала последний раз?
Лорик, жить вообще вредно, помереть можно. Постараться получить максимум удовольствия вот что остается. Но тебя этому научить не удалось. Мама вздернула бровь. А что это за траурный наряд на тебе? Ты что, на мои похороны так оделась? Это преждевременно.
На мою фигуру, знаешь ли, подобрать что-то приличное очень сложно, буркнула Лариса.
Значит, надо изменить фигуру. Лариса закатила глаза мелодию этих нотаций она могла угадать с трех первых нот. Ты когда последний раз на фитнесе была? В прошлой пятилетке?
Ходила я на твой фитнес. Толку ноль.
Значит, мало ходила.
Да и некогда мне. С работы раньше девяти не вытряхиваюсь.
Что у тебя в жизни есть, кроме работы? Все боишься, что без тебя там все развалится. Ты должна наслаждаться жизнью, делать глупости, влюбляться.
По части глупостей и наслаждений ты за меня и за себя постаралась, огрызнулась Лариса. И потом, я далеко не девочка. Сорок два уже, если ты забыла.
Вот именно, ты всегда была ответственная и серьезная. А что в старости вспомнишь? Золотую медаль? Красный диплом? Ни котенка, ни ребенка. Я помру над кем трястись будешь? И самой-то не надоел этот героизм на трудовом фронте? О, эту заезженную пластинку Лариса знала наизусть! Но тут мама включила вечный хит: А вот эти бока?
А если и надоело? Лариса побледнела от обиды. И было даже непонятно работа ли надоела, лишний вес или вечные «Посмотри на себя». Не только от мамы.
* * *
Из бронтозавра ящерку сделать невозможно, припечатывает Лариса, сидя передо мной.
Лариса, главная задача пластического хирурга не столько уменьшить вес, сколько изменить контуры тела, гармонизировать фигуру. Я бы посоветовал вам перед операцией, если вы решите ее делать, снизить вес.
На сколько килограммов нужно похудеть?
Точного ответа у меня нет чем больше получится, тем лучше. Это очень непросто, но позволит нам потом достичь максимального эффекта.
Лариса смотрела на меня недоверчиво. Она пришла с проблемой, но не верила, что ее можно решить.
Знаете, сколько мне лет? Сорок два. Знаете, сколько я вешу? Больше 100 килограммов. Она с вызовом посмотрела на меня что я скажу на это.
Сорок два года прекрасный возраст. Как сказано в одном хорошем фильме: «В 40 лет жизнь только начинается». Давайте вы пройдете за ширму, разденетесь, а потом перед зеркалом покажете и детально расскажете мне, что вас не устраивает в фигуре.
Меня в моей фигуре не устраивает примерно все.
Давайте посмотрим, что конкретно.
Ну что, проведем диагностику этого трактора, усмехнулась она, взяв обеими руками нижнюю часть своего живота.
Лариса встала перед зеркалом в белье. Весь ее вид говорил: «Ну что изменилось? Вы ожидали увидеть супермодель?!»
Она вытянула губы.
Знаете, как меня на работе называют за глаза? Хрю Павловна.
А кем вы работаете? спросил я, чтобы вовлечь Ларису в разговор.
Финансовым директором крупной компании.
Уверен, что на такой должности вы принимаете сложные решения, я говорил искренне.
Хрю, рассмеялась она, а потом спросила: То есть сало убрать можно?
Я улыбнулся и кивнул:
После того как вы сбросите вес, мы можем провести липосакцию там, где объемы не уйдут, а также понадобится абдоминопластика. Это операция по улучшению внешнего вида живота.
Доктор, я все знаю про ваши абдоминопластики. Я университет окончила с красным дипломом, умею находить информацию.
Прекрасно. Люблю подкованных пациенток. Мне хотелось приободрить Ларису. Я понимал, что приехать ко мне, раздеться и поговорить о своих проблемах все это трудно ей далось. Сейчас я не могу написать план операции, все будет зависеть от того, насколько получится снизить индекс массы тела.
И тут я заметил, что она начала сминать край своей рубашки. Отвела взгляд в окно. Снова перевела его на потолок. Потом в пол. Спросить в лоб, что не так, я посчитал грубым.
У вас есть еще вопросы? мягко уточнил я, стараясь поймать ее взгляд. Она посмотрела на меня, и я заметил, что сильная, властная женщина, которая умеет контролировать и добиваться целей, стала блеклой пугливой тенью себя. У нее дернулся подбородок, она начала зачем-то отколупывать лак на идеально накрашенных ногтях.
А это больно?
Лариса, операция проходит под наркозом.
Это понятно. В смысле после операции?
В этот момент мне в голову начали приходить описания, которые я слышал от пациенток после операции. Со скалы упала. Трактор переехал. Однажды две женщины, прилетевшие с Крайнего Севера, сказали, что состояние будто ломом отметелили. Да, бывает и легкая боль, которую сравнивают с тем, что чувствуешь после интенсивной тренировки, «Как будто в зале перекачалась». Что из этого сказать Ларисе? Что она готова услышать? В любом случае неправильно убеждать пациента в безболезненности операции. Поэтому я честно сказал:
Потом возможны болевые ощущения, но мы с ними справляемся с помощью препаратов.
Она поджала губы, сжала пальцы в кулак иногда так делают, чтобы не плакать в неподходящей обстановке. И в этот миг я понял, что говорю не с Ларисой: мой настоящий собеседник сейчас ее страх.
Я боли боюсь жутко. Подростковые болезненные менструации были адом, пока я не узнала, какие таблетки нужно пить. Я даже не рожала, потому что страшно. Помню, мне мама занозу вытаскивала, толстую такую. Я орала так, что соседи прибежали, думали, убивают кого-то. А мне уже лет тринадцать было, криво ухмыльнулась она. Я читала много книг по психологии, чтобы понять, откуда это взялось. И поняла: из детства, как и практически все наши страхи. Помню, я была совсем маленькая. К маме пришла соседка. Они сели пить чай и завели любимый женский разговор, «кто как рожал». На меня они внимания не обращали, думали, что не понимаю ничего. А я все слышала и навсегда запомнила, как соседка мучилась в родах, как ей было настолько больно, что хотелось умереть. У меня мурашки по спине бежали от ужаса. Вот с тех пор я боюсь любой боли. Это сидит на подкорке.
Состояние встревоженных женщин похоже на весну никогда не знаешь, будет после дождя солнце, выпадет апрельский снежок или пройдется ураган. Лариса боялась боли, потому что та казалась ей чем-то не подконтрольным, будто бы это стихия. Чтобы немного ее успокоить, я рассказал, как работаю с обезболиванием после операций.
Она взяла ежедневник и что-то в нем помечала, когда я пояснял о препаратах, об отслеживании боли, о чувствительности. Я видел, что она конспектирует названия препаратов, но чувствовал, что на самом деле она пишет самой себе: «Ты справишься с этой болью. Тебе помогут преодолеть это. Боль не навсегда, она пройдет».
Попрощавшись с Ларисой, я пошел обедать. В кафе рука потянулась к булочкам. Надо сказать, что я сладкоежка и любитель выпечки. При этом могу поворчать, что у меня растет живот. Я задумался о невинных человеческих слабостях, которые могут привести к большим проблемам. Мы все куда-то торопимся, заедаем стрессы, уговариваем себя, что от одной булочки ничего страшного не произойдет, а завтра обязательно спортивный зал или два километра в бассейне. Наступает завтрашний день, наваливаются дела, и вместо бассейна мы снова хотим булочку. И вот мы уже попали под огромную власть быстрых углеводов, а заняться спортом все сложнее. Где же находится эта роковая плюшка, которая станет точкой невозврата?
Булочку я решил не брать.
* * *
Прошло около года. Лариса снова появилась в моем кабинете. На операцию она уже была записана, все анализы и исследования были в порядке. Она сильно похудела, и все было, в принципе, неплохо, кроме живота. Хотя он и уменьшился в объеме, но был довольно большой, при этом кожа стала нависать, обозначился кожаный фартук.
Было заметно, что Лариса всерьез занималась своим весом. Да и весь ее вид говорил: «Ну вот, могу же, когда захочу».
Результаты отличные. Руки и бедра вообще не требуют никакого вмешательства. Вы молодец.
Спасибо, конечно, но это заслуга мамы. Она так на меня влияла, переехала даже ко мне, чтобы цветную капусту готовить. Знаете, какая у меня мама? Ей 78, а все кавалеры какие-то вокруг вьются. Она до сих пор преподает французский и танцует фламенко. Не то что я. Руки да, похудели, бедра тоже вроде ничего. Я еще обертывания делала, чтобы кожа сокращалась. Теперь я один сплошной живот. Ужас какой-то.
Напротив, никакого ужаса. С животом мы справимся. Потребуется липосакция боковых зон, поясницы. Ну и абдоминопластика, о которой вы и так всё знаете. Я сел писать план операции, а Лариса ушла за ширму одеваться.
Очень скоро мы с Ларисой встретились в операционной.
Редко, но бывает, что перед операциями женщины ловят предобморочное состояние. В этот момент важно поймать их самих и не дать потерять сознание от страха.
Перед тем как помыться, я зашел в операционную еще раз проверить самочувствие Ларисы. Все было готово, пациентка, уже обработанная, лежала на столе. Она была еще не под наркозом.
Артем Владимирович. Голос Ларисы сильно дрожал. Наверное, этот голос не дрожит на совещаниях или при решении жизненных проблем, у нее, вероятно, все всегда продумано до мелочей. Но здесь и сейчас она в уязвимом состоянии. Очень уязвимом. И ей нужна моя поддержка. Вы не могли бы меня за руку взять?
Я много раз видел эту сцену в фильмах: чуткий врач держит пациента за руку. Много раз видел, но целенаправленно никогда не делал так сам, считая это наигранным. Но что-то во взгляде Ларисы говорило, что ей это действительно нужно. Я подошел, наклонился, взял ее за руку и уверенно сказал:
Все будет в порядке. Сейчас вы уснете, а проснетесь уже в новом теле.
По тому, как пациентка сжала мою руку, я понял, что поступаю правильно.
Во время операции я включаю музыку. Прямо в операционной. Под свое настроение, хотя музыкальные вкусы операционной бригады я тоже всегда учитываю. Звуки наполняют пространство каким-то особым ощущением и объединяют нас всех меня, операционную и санитарную сестер, анестезиолога и его ассистента одним порывом, настроением, мелодией.
Заканчивая эту операцию, я подпевал песне:
«Впереди темно и страшно, я сильней своей тревоги».
Операция прошла успешно. Через час я зашел в палату Ларисы.
Как вы себя чувствуете? спросил я.
Пока ничего не болит, даже удивительно, ответила пациентка, она ощупывала свой уже не такой большой живот под одеялом. Спасибо, доктор. Я уже не бронтозавр. Очень страшно, что сейчас сильно заболит.
Не заболит, Лариса, мы умеем предупреждать боль. Сейчас вам сделают укол, а когда вы снова проснетесь и почувствуете, что опять заболело, нажмите на кнопку, вот здесь. Придет медсестра и еще раз обезболит. А я навещу вас завтра. Но, если что, я на связи, в любое время.
На следующий день Лариса самостоятельно пришла на перевязку.
Доброе утро. Как болевые ощущения?
Болит, ответила пациентка. В ее голосе ясно читалось «Так я и знала».
Насколько сильно болит? Оцените боль по шкале от одного до 10. При этом один не болит совсем, а 10 болит так, что хочется умереть. По лицу Ларисы я понял, что она отнеслась к моему вопросу очень серьезно.
Где-то на пять, ответила она, хорошенько подумав и как бы мысленно просканировав все зоны вмешательства. Ну надо же. И правда, не так страшен черт, как его малюют.
Вот видите, все не так ужасно. С болью можно работать. Она же у нас в голове. Можно приготовить себя к тому, что в какой-то момент будет больно, но это не смертельно. Чтобы это не было неожиданностью для организма. Знаете, однажды мне зашивали порезанный палец. Без анестезии. Я был готов к дикой боли. Но ощущения оказались совсем не такими сильными. Правда, я страшно вспотел, такая вот реакция организма.
А знаете, Артем Владимирович, я вдруг поняла, что сейчас вроде уже боюсь боли меньше.
Я улыбнулся ей, а она продолжила:
Это так поразительно. Только ради этого стоило прооперироваться. Ларисе и не верилось, что она так изменилась.
* * *
Накануне выписки я снова навестил Ларису в палате.
Как вы?
Хорошо, спасибо. Пациентка села. Знаете, Артем Владимирович, я, пока здесь лежала, очень много думала. Не о боли, сейчас уже все совсем хорошо. Я думала о том, как довела себя до состояния бронтозавра. Ведь я же прекрасно отдавала себе отчет в том, что лишний вес до добра не доводит, что это огромная нагрузка на суставы, сосуды и на все остальное. Я чувствовала, что меня разносит все больше. Но продолжала есть и мало двигаться. Сидела на работе, потом в машине, потом дома. Мне казалось, что с силой воли у меня все хорошо захочу и похудею.
Ну судя по тому, как много вы сбросили, с силой воли у вас и правда проблем нет, похвалил я Ларису.
Так силу воли я активировала после первой консультации у вас. Как будто тумблер переключила. Осознала, что дошла до края. Почему я не сделала этого раньше, вот дура.
Не стоит сейчас об этом думать. Операция прошла хорошо, а это самое главное. Мне было как-то неловко от откровений Ларисы.
Спасибо вам гигантское, Лариса улыбнулась. Мне кажется, обратно в бронтозавры у меня дороги нет. Слишком много усилий вложено в то, как я теперь выгляжу.
Сейчас и множество других раз я замечал, как меняются женщины, которые сделали пластическую операцию. Меняются не только контуры и размеры их тела вслед за внешностью преображается что-то внутри. И вот это самое ценное.
Плейлист доктора
Глава 3
В объятиях профессионального Морфея
Мы из тебя будем делать хирурга по бразильской системе, по-доброму хмыкнул главврач, когда я узнал, что мне предстоит вести прием в амбулатории поселковой районной больницы. Перед глазами живо встала та серия из «Ералаша», когда пацана учили быть вратарем, поставив самодельные футбольные ворота из покрышек перед стеклянной витриной во всю стену. Отбивай как хочешь другого варианта нет.
И мне приходилось отбивать. А что еще делать?
Специфику районной амбулатории хорошо отражает детский стишок: «Приходи ко мне лечиться и корова, и волчица, и жучок, и паучок, и медведица». К хирургу на прием тоже приходили и взрослые, и дети, а разброс диагнозов был огромен: от больной пятки до онкологии.
А еще в нашем большом поселке городского типа все друг друга знали, а врачи ЦРБ всегда были будто бы на виду. Информация по поселку распространялась с огромной скоростью. Новому врачу достаточно было один-два раза проколоться поставить ложный диагноз или назначить неэффективное лечение, и все, отметка «неграмотный» приклеивалась намертво. Стеклянная витрина за его спиной разлеталась вдребезги.
На второй неделе моей работы в стационаре скорая привезла женщину с диагностированным вывихом плеча. Я знал, как его вправлять. Перед мысленным взором всплыла глава учебника, рассказывающая, как устранить эту патологию. Но был маленький нюанс: я не только никогда не вправлял плечо сам, но даже не видел, как это делают другие, более опытные врачи. Я понимал, что можно позвать старших коллег, но тогда о каком моем авторитете может идти речь?
Я принял решение действовать самостоятельно. Вышел из перевязочной, полистал учебник и вернулся с уверенным лицом, на котором читалось: «Я вправлял подобные вывихи тысячу раз». Так как я был новым доктором, пациентка видела меня впервые. В ее глазах я не встретил ни страха, ни сомнения в моей компетентности. Тем не менее я волновался, хотя виду не подавал. Шаг за шагом выполнил всю манипуляцию из четырех этапов. Уже на втором почувствовал, что плечевой сустав встал на место. Пациентка вздохнула с облегчением. Я завершил процедуру, втайне гордясь собой.