Дорогие друзья наши, Павла Полиевктовна, Антон Владимирович!
Первое будьте здравы и бодры духом! Мне так это понятно, ибо я часто нездоров и часто дух мой слабеет и тревожен, и удручен бывает. Веруем, что, даст Господь, окрепнете.
Живем тихо, приехал Ивик (6-го), Юля наспех привезла и в тот же день уехала, дела, кормиться надо. Кульманы здесь с 8-го, очень довольны лесной дачкой, где они как помещики (с керосинчиком!). Николай Карлович погибает на рыбном лове, на Океане, и я посему составил злые стихи. Бальмонт сегодня-завтра вернется из Литвы, давно в Париже. Начинаются жары. Мне Господь послал написать за «Троицыным днем» «Царский золотой», вступление в «Богомолье». Засим написал 1-ю часть (очерк) «Богомолья» «Сборы». А должно быть их 45. Считаю душой, что это трудное дело, святое дело. Помоги, Господи! Второй очерк будет «Москвой (ю)», третий должен быть «Дорога», 4-й «У Троицы», 5-й «Под стенами» Справочку: где был о. Варнава у Черниговской? Что это скит? или рядом? А Вифания?.. Дело в том, что Ваша Троице-Сергиева лавра в Севре, а в записках моих (заметках) упущено. Читал Кульманам «Сборы» и «Золотой», говорят прости, Господи! восхитительно. Правда, пиша, я в одном месте поплакал. Грустно, что приходится печатать в «России и славянстве»96 круг узкий, и оплата..! Сам себя обрезал, с людской помощью. Но, взвешивая все, не так уж скорблю. Бог поможет выйдут эти очерки отдельными книжками (полагаю на две хватит!). Есть уже 18, нужно по плану еще до 1215. Пока издавать не могу, писалось враздробь. С «Солдатами», за которых меня ругают левые97 (и даже делают доносы левым и правым), на две книжки позадержусь98 великое утомление было, надо было душу осветить. А бросить не могу: я ведь лишь ноготок моего героя дал, да и то, как бы, грязноватый. Глупые, не видят, что это лишь приступок, а «дома» еще и не видать. Удивлен, слыша от Н. К. Кульмана: горячим хвалителем «Солдат» является Василий Алексеевич Маклаков! Он говорил Н.К. Кульману: я постигаю замысел Шмелева. Может быть Но он и для меня самого неясен еще. 3-я книжка будет отдана «Лизе Корольковой» (самоубийце-девочке). Этот роман не баловство мое: я его с мýкой пишу (может быть, и не удастся!). Я хочу через него искать человека. Это не гимн «солдату»: это искание оплота от зла, на фоне былóго нашего. И вовсе я не хотел бы, чтобы роман имел характер учительный, гимновый. Просто потребность идти с фонарем по раскопкам и учиться и постигать. Сцены «любовные» да это же ноготок Бураева, его забавка, ибо он и сам пока еще не сознает, что он и зачем. «Лиза Королькова»99 первый звонок тревоги. Война второй. Революция 3-й. И еще должны быть «звонки», пока все не сольется в гул набата, через который, кто знает, может быть, и услышится святая песнь?.. На этот роман (не для забавы и заполнения времени и не для выгоды!) надо, кажется, всего себя истратить. Но тогда у меня на тихое, мое, наше на «Лето Господне» не останется ни сил, ни времени, ни «усыпленной» души. А роман предполагается Россию пораскрыть. А хватит ли уменья, воли и сердца ох, не знаю. Вслепую иду и, пока, может быть, неясно и раздражающе для читателей.
Сегодня узнал, что вышла, наконец, в июльской книге (1 июля) revue «Les Oeuvres Libres» «Неупиваемая чаша», в переводе H. Mongault100. Кажется, целиком. Еще не видал. Это на 8-й язык уже101. А на два еще в пути102. С огромным наслаждением прочел «Откровенные рассказы странника» (переиздание YMCA)103. Не совсем удовлетворен Николаем Арсеньевым «Православие, католичество и протестантизм»104 очень уж поверхностно, как бы газетно взято. Видимо для толпы? Об этом надо бы писать с глубокой душой и глубоко. В этой области «общедоступность» вредит. А опечаток, как комаров на пруду, щелкай да щелкай, и пейзажа не увидишь.
Поправляйтесь же! Было бы важно Вам, действительно, на ярый юг уехать после ванн. Именно на ярый, где суше. И это надо сделать. У нас все время лили дожди, заплеснела вся обувь и платье (редкий год!), только 23 дня жары, но сейчас, пока писал, замолаживает, будет гроза, ливень. А если все же вдруг вздумаете в наши места, известите: может быть, что поприглядим. У нас пока остановитесь, тесно только, да на время не обессудите. На Океан я не хожу нервы никуда, сплю плохо после. И так сон плохой. Скрипим помаленьку. Вот сочинил стишонки:
Эх, пошел бы пешком к Угоднику! С посошком бы с чувством! Попробую на бумаге Здоровейте, обнимаем Вас, дорогой. А к «злобе дня сего» у меня устал, с болью. Стена, тьма. Сохранить бы силы на свое, к чему призван. Иначе я с винтов сорвусь, ни-куда нервы, плáчу порой, и хотел бы стать маленьким-маленьким, и чтобы кто-нибудь взрослый водил меня за ручку! Этим «взрослым» ныне может быть только Святой, Господня Сила, но надо уметь принять ее, надо уметь молиться. Хочу, учусь Годы ведь не молился! А умел ли когда? Вряд ли. Разве лепетал ребенком..?
Ну, будьте же здоровы, сильны. Господь да поможет Вам! Ваши Ольга и Ив. Шмелевы.
Дорогая кумушка, Павла Полиевктовна, Оля так измучена хозяйством (о, казнь наша!), что не в силах писать. Я за нее. Спасибо за письмецо. С квартирой не решили и не ведаем, что решим. Куда нам рипаться?! На это лишние нервы надо и деньги. Так что спасибо за предложение помочь нам с мебелью, где нам обзаводиться, постояльцам жизни! Будем протирать чужое за свои денежки-гроши. Помнится мне, что у Metro в конце парка, когда ездили в Сергиевское подворье, строится дом с маленькими квартирами. Я даже сам было загорелся ах, ко всенощной-то ходить! Юля побежала справиться (на Пасхе было), а контора заперта. С тем и уехали. Мы как бы в ветре, куда понесет. Даст Бог день даст и кров, и пищу. Отсыпайтесь и оздоровляйте Антона Владимировича и себя. В Париж как всегда, ибо связаны хозяином, который там садовничает. Ивик целует Вас и Антона Владимировича. Отдыхает, заморился паренек, перешел в 7-й класс (их 11 там, в лицее). По арифметике вторым! Остальное среднее. Да 2 месяца был без присмотра, без репетиторства. Мать-то в хлопотах! Хорошо и так. Лишь бы идол-то не потревожил.
Ольга Александровна с утра до ночи на ногах, ужас. Одной посудой подавиться. 4 еды в день, с чаями-то! Да еще, для экономии, тайно от меня стирает. Я, говорит, тряпки для кухни, нельзя же их прачке! А какое там тряпки! Борюсь, умоляю Убивает себя, внутреннее свое, работой. Да, итоги. 14-го ст. ст. (не для поздравления сие пишу!) 35 лет нашей свадьбы106 Ах, как все больно. А 1-го было 35 лет, как я напечатал 1-й рассказ «У мельницы» в «Русском обозрении» (толстый журнал покойного К. Леонтьева), зеленый студент107! Подарил на свои, заработанные невесте, за неделю до свадьбы (бедные мы были) конфеты, цитру и эмалевые краски для раскрашивания глиняных кувшинчиков Вот, сидел вечером 1-го числа, и заплакал, все вспомнил И такая скорбь, боль Она подошла тихо, тихо поцеловала в голову, постояла. А у меня слезы, слезы боли и горечи за что отнято единственное, наше?! Правда, светлое не помнится, будто. Было и его, и много. Но боль все кроет. Вот и наши юбилеи, у семи дорог. Но Господи! мы хоть под хорошим кровом, а сколько, сколько что говорить! Простите, расписался. Скулю. Не надо бы так. Да эгоистичен человек, отдать часть из себя грезит, растрепать Да где!.. Надо уметь клапаны затыкать и не смотреть «в ту сторону, где больно». Тут нужна духовная пристань. Где она? Надо и ее уметь найти, и причалы иметь, чалки-то и крючки-кольца, а то сорвет. К св. Отцам идти. Да неопытен я. И свой голос еще не затихает. А надежд у меня, у нас никаких. На починку-то сердца. Надо его как-то другим сделать, новое. Хожу около Господа, и не вижу. Глаза надо новые Где же сей хирург-окулист?!
Ну, простите скулу. Будьте здоровы. Затянуло все небо, вихрь. Дождь будет. Я люблю дождь. Солнце раздражает. Когда душу теснит солнце особенно режет. Дождь, лей не жалей. Помните Короля Лира108? Все мы в некотором роде такие Лиры, только вот зрячие. И можем мерить его мерой: тигр страшнее волка, пропасть огня. И спасение наше в относительности. А кругом мир пляшет!
Ну, целуем Вас все трое. Олечка просит простить ее, что не черкнула: Павла Полиевктовна, говорит, поймет меня. Ну, а я, как присяжный писать, расписался.
Любящие Вас Ольга, Ив. Шмелев и на довесок Ивик.
26/13. VII. 1930.
BagnolesДорогой Иван Сергеевич!
Начну со справки. «Черниговская» это скит новой, великолепной красно-кирпичной постройки рядом (подальше на север, поглубже) со скитом Гефсимания109, который лежит к северу от «Троицы» (в верстедвух? забыл, пешком ходил). Жемчужиной Гефсимании является деревянная церковь постройки св. игумена Дионисия XV в. (!), обновленная в XVII, пощаженная огнем польского нашествия очень интересно быть в ней (будто в гостях у самого Сергия Преподобного, во всеобъемлющей древесной стихии). Подальше, только через каменную ограду, новую железно-решетчатую калитку к Черниговской. Тут на «буржуазном» кладбище под черным мраморным крестом, с золотой надписью на черном камне лежит К. Леонтьев. Розанов В.В. хотел лечь рядом, не знаю, исполнили ли его волю110? Храм новый, шаблонная имитация стиля конца XVII в. шатровой формы. Чтимая икона в подспудной часовне весь день открытой. Пришел я туда помолиться в начале августа 1918 г. перед бегством из России, а направо в уголке земно молится А.Д. Самарин (бывший обер-прокурор Синода111), и я знаю о том же. Я приложился и, «не заметив его», вышел. Он выехал с поездом на Оршу и на границе был схвачен, долго сидел. Но Богородица пощадила выпустили. Потом снова дважды сидел за патриарха Тихона, и опять выпущен. Долго стоял на страже православия против живоцерковников в Москве112; не знаю, устоял ли, не сослан ли113? Вместе с М.А. Новоселовым, П.И. Новгородцевым114, В.А. Тернавцевым115. Последний давно в Сибири
Вот человек, который поразил бы Вас своим пророческим ясновидением и, может бы, обогатил116.
А Вифания117 это большой монастырь с белокаменными корпусами и знаменитым храмом, построенным в самом конце XVIII начале XIX в. знаменитым митрополитом Платоном (Лёвшиным), со зданием Вифанской духовной семинарии (второй для Московской епархии, 1-я в самой Москве на Садовой-Каретной118). Это прямо на восток от Посада119, верстах в 6-ти. Это граница Московской губернии и Владимирской. Поэтому часть духовенства Владимирской губернии учила своих детей в Вифании. Тут близко уездный город Владимирской губернии Александровск120, бывшая Александровская слобода, куда уезжал из Москвы Грозный перед объявлением опричнины.
А на север от Посада по железной дороге, станции через четыре, станция Арсаки и от нее в двух верстах Зосимова пустынь121. Там я тогда же говел, исповедовался у старца Иннокентия122 и соборовался в день Преображения. Это таинство елеосвящения, в первый раз мною принятое, я пережил и как броню духовную против большевицкого меча и пули, и как напутствие в иную жизнь, ибо готовился к бегству. На юг не удалось, на восток не удалось. Почти сказочно, без моих забот меня перевезли на северо-запад: с 18 на 19 декабря (новый 1919 год нового стиля) я очутился в «счастливой» (против советского ада) Финляндии123. И потом долго, годами ощущал на себе защитную броню елеосвящения. Для чего-то Бог пощадил и дал еще вторую жизнь
С болезнью и отрывом от всего мы еще не видали ваших «Солдат». Но заранее понимаю и приветствую Вашу потребность «идти с фонарем по раскопкам» и «Россию пораскрыть». «Растратить на это всего себя» стóит!! Бояться не надо. Бог даст сил. «Тихое, свое» придет само собой как отдых от трагедии. Ведь цель не бури, не апокалипсис, а «благоденственное и мирное житие». А апокалипсис нечего накликать, он приходит сам собой, как смерть историческая и иная уже жизнь, за историей.
Вот «стяжать Духа Святого», как говорит преп. Серафим124 или «сердце новое» (Иеремия125 и Иезекииль126) это задача наиобязательнейшая. И исполнимая в капельке. Но «мал квас все смешение квасит», говорит Павел. Где найти эту каплю «дрожжей»? Где «тихая пристань»? Не у свв. отцов, как у книги. Они могут литературно и психологически даже раздражить кажущейся мертвостью. Ибо люди иного времени, иной психики (даже чисто исторически). Но и к ним дорога только через Церковь (в простецком смысле), т.е. через обедни и всенощные, через богослужение, через слова богослужебных книг и через их церковное пение и чтение. Вот книги всем книгам книги!! И само священное писание в богослужебном же произнесении и перепевах. Эти слова пленяют душу и дают ей иную родину, иную мать родную, иное золотое детство нашей душе-младенцу, иные блаженные сны, мечты и радости юности духовной, иные слезы счастья, иное родство, иной крепкий, нестареющий дом вековой. Это не только «пристань», но твердыня неразрушимая, покой души навеки, «у Христа за пазухой». С поселением в сей обители просто исключается всякое «удручение» духа, всякая «слабость и тревога», всякая «стена и тьма». Никогда, никакой тьмы, особенно «тьмы» Боже сохрани! Уныние, сомнение да! Но «стен и тьмы» нет!! Конечно, человеческая психология и физиология свое возьмут. Но это плотское не перельется в духовное отравление и духовной трагедии никогда уже не будет. Не может быть, душа уже отдалась в плен красоте церковной, ибо там огни и свет не угасают. А в минуту искушения, когда лукавый эту «тьму» незаметно сгущает, когда вдруг чувствуешь, что уже упал в яму, и хочется зверино завыть от уныния, тогда (как упавший в колодец напряжет же через силу мускулы и удержится на брошенной ему веревке) с усилием и натугой до боли надо ухватиться за молитву, да, начитавшись святых слов, переломиться, да намолиться до сна и молитвенно заспать удушье дьявола. Это все на крайний случай. Обычно легче и проще. Надо следить за собой. И когда уныние еще за 100 верст бежать скорее в церковь или немедленно впиваться в красно-черные слова богослужебных книг, и часто вмиг, как на крыльях, ангел отнесет тебя с рельс черного дьяволова поезда с тьмой, «с души как бремя скатится».
Молиться проще простого, если смириться. Возгордившись над простым, теряют все пути к молитве. Это сектантская гордыня всегда молиться своими словами, всегда экстатически. Это недоступно, и потому сама молитва становится недоступной. Плотин лишь два-три раза в жизни испытал экстаз погружения в «Не-Сущее»127. А сектанты, сбившись с дороги, вынуждены добиваться «вы́деланного» экстаза вплоть до хлыстовских верчений. Все это пошлó от гордыни, от отказа от простоты. Преп. Серафим по часовнику, каноннику да псалтыри дошел до ангельства, не торопился со своими словами. А особенно нам, одичавшим вне церкви, не под силу свои слова. Пусть они будут, без них нельзя, но на втором месте. Детям для ходьбы дают Gängel-wagen рамку-тележку, чтобы научиться шагать. Вот такой Gängel-wagen высокой пробы дан нам в церковных молитвах.
Не бойтесь начать механически. Читайте, соблазняйтесь, критикуйте. Но не торопитесь бросать. Начните с того, чтó в церкви слышите, с чтения литургии, всенощной, часов, псалтири. Например, по Часослову128: «Иже на всякое время и на всякий час»129 Или заключительная молитва 6-го часа: «Боже и Господи сил и всея твари Содетелю» Какой ритм, какое величие и бесстрастие, «безэкстатический» восторг, без чувственности!..
Как без Пушкина, Лермонтова жить скучно, так и без часослова и канонника. А возьмите акафисты Божией Матери (древнейший Георгия Писиды VII века!)131 или Иисусу Сладчайшему афонский132. Унесут Вас на крыльях и убаюкают в небесном, в бесстрастном, успокоят и усладят. Но нельзя от молитвы требовать всегда сладости и восхищения. Мы плотяны, сóнны и грешны. Мы недостойны молитвы всегда небесной. Мы должны еще вылезать из нашей ямы, из канавы Мити Карамазова133. А потому молитву надо начинать труднически, с насилием над собой, не боясь механики на первых шагах. Потом несмазанная телега разойдется. Отцы именно настаивают на этом насилии над собой в молитве. И эти регулярные упражнения приучат к молитве и облегчат более частые восхождения ввысь. И повторяю по готовой лесенке церковных молитв, а не своих убогих и будничных слов. А поэтому надо молитвы заучить и творить их везде, когда в душе есть досуг: в дороге, в метро, в вокзале, в ванне, особенно когда надо чего-нибудь ждать, томительно «терять время». Молитвам нет конца, и никогда их не перечитаешь. И никакой «скуки» быть не может. Молитва это будничная гигиена, это мытье лица души, ее причесывание. Посмотрите, как латинские попы себя дисциплинируют. Бревиарий134 всегда в кармане, и он всегда может начать свою horam canonicam*. Это не из лицемерия, а ради дисциплины, упражнения. Почему Рубинштейн135 в вагоне может перебирать немые клавиши, а кюре нет?