Учиться, учиться и учиться экономической борьбе, энергично взмахивая рукой, говорил рабочим Алексей. Грамотность вот наше оружие в борьбе за власть. Грамотный рабочий не пойдёт на поводу у фабриканта, он будет отстаивать свои права до тех пор, покуда сам не превратится в полновластного хозяина производства.
Алексей говорил красиво, убедительно, и Анна видела, что его речь доходит до самых сердец взволнованных слушателей. Их перепачканные краской жилистые руки то сжимались, то разжимались в такт веским доводам Свешникова, рисующего им светлое будущее российского пролетариата. В том, что оно будет именно таким, каким обещал Алексей, Аня не сомневалась.
Идея о всеобщем равенстве целиком захватила её мысли. Она казалась ей ясной, чистой и светлой, подобно весеннему небу после затяжного ненастья. Как хорошо будет жить в обществе без бедных и богатых. Исчезнут голод, раздоры между людьми, исчезнет преступность! Ну, зачем разбойникам грабить на дорогах и губить свои души, если у них будет всего вдоволь? Внутренним взором она уже видела просветлённые лица людей на улицах Ельска, чистеньких детей, идущих в новые школы с черепичными крышами, видела даже пьяницу и распустёху Сидорку Яковлева, обнимающегося с полицмейстером Потаповым. Хотя во времена всеобщего благоденствия полицмейстер будет и не нужен вовсе.
Между Аниными размышлениями о народном счастье мимолётно проскользнула крамольная мысль, что душегубцы на дорогах разбойничают отнюдь не от голода, а Сидорке Яковлеву денег сколько ни предложи, он всё пустит по ветру. Стараясь сосредоточиться на словах Алексея, Аня отогнала сомнения прочь. Всеобщее равенство вот лекарство от российских бед.
Правда, Алексей сказал, что для этого придётся пострадать. Что ж, она готова! Ради народного счастья она согласна пойти в огонь и в воду. Только бы знать, что выбрана верная дорога, и не сбиться с пути.
Анна так размечталась, что не заметила, как беседа закончилась, и рабочие с Алексеем поднялись с мест, торжественно выпрямившись. Ласково взглянув на Аню, Алексей расправил плечи, поднял подбородок и полушёпотом запел незнакомую для Ани песню:
«Вихри враждебные веют над нами,Тёмные силы нас злобно гнетутВ бой роковой мы вступили с врагами,Нас еще судьбы безвестные ждут»Чеканные строки волновали, настраивая мысли на новый лад, неизвестный доселе, сулили перемены в судьбе, предвещая то ли горечь поражения, то ли радость победы.
Песня смолкла, а люди так и стояли, словно слова окутали их воедино незримой паутиной.
Первой опомнилась Анна.
Что это за песня?
«Варшавянка», Алексей развернулся к ней лицом и теперь стоял напротив, требовательно глядя ей в глаза.
Анна Ивановна, ответьте по совести, вы с нами?
«Как? Он ещё спрашивает? подумала Аня, силясь шевельнуть губами. Неужели он не видит по моим глазам, что я всем существом хочу разделить с народом его радости и тяготы, рассеять тёмные силы, о которых пелось в песне и быть полезной людям?»
Алексей нетерпеливо шевельнулся, ожидая ответа.
Да. Я с вами, твёрдо ответила Аня, увидев, как на лицах рабочих замелькали улыбки. Конечно, я с вами. Как все порядочные люди.
* * *
Вечерами над Ельском ручейками разливались соловьиные трели. Чуть склонится к закату солнце, заполощет небо сероватым маревом и, сперва робко, неуверенно, из купы деревьев раздаются свистящие звуки. Постепенно они разрастаются, взлетают, дрожа переливами птичьей страсти, и к ночи полностью заполняют собой умиротворённую тишину уездного городка.
Выйдя в сад, Аня прислонилась к скамейке и, прикрыв глаза, воротилась в милое сердцу детство, осиянное любовью дорогой мамушки. Однажды, когда она была маленькой, родители ездили на богомолье в дальний монастырь, взяв с собой пятилетнюю Аню. Путешествовали три дня, останавливаясь на ночлег, где придётся. Извилистая дорога привела Весниных на маленький хуторок, окружённый фруктовым садом. Бегая за бабочками от яблони к яблоне, Аня так разгорячилась и разыгралась, что к ночи её залихорадило.
Поспи, поспи, моя девочка, уговаривала её матушка, поя дочку грушевым взваром на меду. Ночка придёт, хворобу уведёт, ангелы прилетят, крылами сон нагонят. Проснёшься здоровёхонька!
Мамина рука приятно холодила лоб и успокаивала. Аня чуть забылась, а когда проснулась, то услышала под окном сказочное пение соловья. И так хорошо лежалось под дивную музыку в той комнате, пахнущей яблоневым цветом, так славно
При воспоминании о маме по Аниным щекам начинали катиться слёзы. Она их не стряхивала, боясь спугнуть драгоценный матушкин образ.
Тяжело быть безматерниной сиротинкой: не с кем посоветоваться, не с кем поделиться девичьими секретами, некому открыть сердце с зарождающейся в нём любовью.
Пой, соловушка, пой, приговаривала Аня, когда птаха над её головой ненадолго умолкала, потешь душу.
В темноте сада было видно, как в полуоткрытом окне кухни, освещённом тусклым пламенем масляной лампы, стряпуха Матрёна вздувает самовар, что-то рассказывая скрытому от Ани собеседнику. Хорошо в саду, покойно. Так бы и сидела в темноте под окнами своего дома, перебирая в памяти отрадные минутки своей жизни.
Рассеянным взглядом Аня заметила, как Матрёна сдвинулась в сторону, начав выкладывать на тарелку пироги, и стало видно, что разговаривает она с белошвейкой Проклой.
Ох, распалила самовар не на шутку. Открой, Прокла, окно пошире, скомандовала кухарка, и почти сразу створки окна с треском разошлись по сторонам. Так-то оно лучше. Матрёна прикрыла пироги чистым полотенцем, сунув один швее: Отведай, не солоно ли?
Не солоно, в самый раз, одобрила Прокла, откусывая изрядный кусок, большая мастерица ты на пироги.
Матрёна горделиво хмыкнула:
Как иначе? Сызмальства к поварскому делу пристроена. А уж сколько начинок у меня перестряпано не счесть!
Говорят, ты у богатых господ прежде служила?
Верно. У банкира жила. У них в Петербурге особняк недалеко от Невского проспекта. Так главная улица называется, пояснила она слушательнице. Какая в том особняке кухня наиважнейшая! Плита изразцовая, с тремя духовками: большой для пирогов, средней для гарниров, и малой десертной.
Да ладно тебе, Мотря, про плиту мне байки баять, ты лучше опиши, какова на внешность банкирша? Злая, небось, да старая.
Типун тебе на язык, Прокла, замахала полотенцем Матрёна, задохнувшись от возмущения. Банкирша такая лапушка, лебедь белая. Молодая, хорошенькая. И сынок их, Арнольдик, добрый мальчик, без гонору. Бывало, вырвется от своего гувернёра на волю, забежит в кухню, и ну по столам шарить, кусочек хлебца с постным маслицем просить.
Ишь ты, хлебца с постным маслом, восхитилась Прокла. Я девчонкой тоже хлебушек с льняным маслом уважала. Да если ещё соличкой покруче посыпать
Анна заметила, как Матрёна одобрительно взглянула на Проклу, похваливающую пирог, и услышала новый вопрос, заданный любопытной кухаркой:
Скажи, Прокла, откуда ты родом? Смотрю на тебя и признать не могу. Говоришь пришлая, а выговор местный.
Аня увидела, как от незатейливого вопроса лицо портнихи на миг приняло кислое выражение, словно в пироге ей попался кусок ревеня, но тут же полные губы дрогнули в слащавой улыбке:
Нет, Матрёнушка, я не местная. Я из Новой Ладоги. Моя семья там испокон века жила.
Не местная, а людей сторонишься. Я заметила, что ты в город стараешься не выходить, а как к нам люди заходят, сразу за шитьё садишься в дальней каморке. Уж, думала, хоронишься от кого, понизив голос, сказала Матрёна, понимающе кивнув в сторону дома полицмейстера.
Прокла стыдливо потупилась:
Права ты, Матрёнушка, ох и права. Хоронюсь. Я когда у Рыковых в швейках жила, ко мне один приказчик ходить начал. Всяческие знаки внимания оказывал, а на Пасху, не поверишь, коробку конфект-бонбоньерок подарил. А когда я ему от ворот поворот сделала, обещался поймать и ноги переломать. Вот я на люди и не показываюсь, от греха подальше. Но ты уж меня не выдавай.
Ох, темнишь ты, девка! недоверчиво хмыкнула Матрёна. Ну, да ладно! Мне-то что за дело!
И верно, Матрёшенька, и верно, зачастила Прокла, оглаживая кухарку по мощному плечу. В чужие дела нос совать хуже нет. Ты уж свои словечки-то при себе держи. Они ведь, словечки, сама знаешь как: вылетят не поймаешь.
Уловив в Проклиной интонации визгливые нотки, звучащие с явной угрозой, Аня подумала, что, пожалуй, в отношении Проклы нянюшка права швея не так проста, как старается казаться.
В такой чудный, тёплый вечер размышлять о Прокле совершенно не хотелось, и Аня снова прикрыла глаза, вслушиваясь в наигрыш гармони у реки. Когда гармонист переиграл все «страдания», высокий девичий голос завёл хороводную песню. Хрустнувшая под сапогом веточка выдала присутствие человека рядом. Аня оглянулась.
Хорошо поёт девица, сказал отец, отводя рукой низко нависшую ветку яблони, ноги сами в пляс просятся. Он грузно опустился на скамью, скрипнувшую под его тяжестью, и накинул Ане на плечи тонкую шерстяную шаль, разукрашенную крупными розами подарок Анисьи. Тоскует, сердечко-то?
Тоскует, тятенька.
Аня благодарно завернулась в шаль, окунаясь в нежное тепло мягкой ткани, и внимательно посмотрела на отца, замечая, что он тоже растроган воспоминаниями. В косом лунном свете его лицо выглядело молодым и чистым, без единой морщинки. Аня бережно взяла руку отца в свои, ощутив ответное пожатие:
Тятя, расскажи, пожалуйста, как ты познакомился с мамушкой?
Обыкновенно, на смотринах, отец выпрямился, проведя рукой по лбу, словно стряхивая прошедшие годы, и его голос зазвучал по-молодому весело. Мне лет двадцать было, когда тятя меня женить надумал. Он у нас крутенек был, рассуждений наших с матушкой не слушал. Как-то раз вызвал меня и сказал: «Женю и баста. Хватит, мол, тебе, сын, балбесничать, да вокруг девок картуз ломать. Приищу тебе невесту на ярмарке».
Как посулил он мне это, я ночи не спал, переживал. В те годы отцы парням жён не по красоте выбирали, а по достатку да по ремеслу в руках. Работящую девку вмиг высватывали, будь она с лица не краше самовара.
Жду, значит, батюшку с ярмарки, а сердце, как заячий хвост, выстукивает. Приехал он, я на него и глаз не поднимаю, спросить боюсь. А тятя и говорит:
Собирайся, Ваня, к послезавтреву едем невесту смотреть. Понравится не понравится, и спрашивать не буду. С её отцом мы уже уговорились.
Что делать? Я к маменьке:
Пожалей хоть ты меня, родимая, пропала моя холостая головушка.
А матушка мне в ответ молвит:
Не кручинься, сынок, скоро Покров, будем молить Богородицу и на тебя хоть малый краешек пелены накинуть.
«А и впрямь, думаю, что я, человечишко, переживаю? Едина правда, что судьбой нашей лишь один Господь ведает, да Божия Матерь».
Вот, значит, приехали мы на смотрины в село Логиново. Огромное село, богатое. Батюшка остановился, шапку снял, на церковь перекрестился и спрашивает прохожих:
Скажите, люди добрые, где тут у вас Василий Охотников проживает.
А вот, говорят, его дом.
И показывают на высокую избу в пять окон.
Подъехали мы, хозяева нас с поклоном встречают, в горницу ведут, а там уж стол накрыт, от закусок и заедок ломится. Бутыль вина, как положено, приготовлена. Хлеб-соль в красном углу. Сели мы, закусываем, беседуем о торговлишке, о ценах на пшеницу. Я и дышать боюсь, а ну как вместо невесты мне пугало огородное выведут.
Только вдруг замечаю, что и отец смурной сидит. То так, то этак на хозяина поглядывает. А тот соловьём разливается. Не знает, чем гостей и ублажить. Да и хозяйка хороша. Дородная, степенная. Наконец, когда я уже всякое терпение потерял, выводят нам девушку. Стоит она, голубушка, бледная как смерть, платочек в руках теребит, вот-вот заплачет. А как подняла она голову, поглядели мы друг на друга и словно мёду хмельного по чаше хватили. Век бы смотрелись не насмотреться Отцы наши по рукам ударили, день венчания назначили, а уж когда о свадебном пире рядиться начали, отец понял, что заехали мы не к тому Охотникову, с которым батюшка на ярмарке дружбу свёл, а к его сроднику, тоже поджидавшему сватов.
До сих пор понять не могу, как наши отцы друг друга не узнали! А другие сваты опосля нас приехали в лесу заплутали. Глядь, а невеста уже просватана.
Вот как бывает!
Помогла мне матушкина молитва. Защитила меня Пречистая. А та девушка, которую тятя мне в жёны наперёд прочил, вскоре с пастухом из соседней деревни сбежала.
Отец умолк, горько сморщившись, и согнутым пальцем согнал слезинку с уголка глаза.
Крепко, Анечка, мы с твоей матушкой любили друг друга, потому и не неволю тебя с замужеством. Хочу, чтоб и тебе такое же великое счастье досталось по согласию в супружество вступить. Но так скажу: лучшего мужа, чем барон фон Гук, тебе не найти. Помяни моё слово.
Лучше бы он не произносил этого имени! От одного упоминания о бравом майоре с картинно-красивой физиономией у Ани испортилось настроение. Она внезапно почувствовала озноб, да и соловей пел уже не так переливчато, как прежде.
Не пойду за фон Гука, не люб он мне, выдохнула Аня, от волнения путаясь пальцами в бахроме шали, лучше в девках останусь.
Она ожидала, что отец будет возражать, уговаривать, и уже приготовила, что ответить, но он молчал, опустив голову, задумчиво разглядывая клумбу с побегами георгинов.
Ты девушка умная, образованная, как решишь так и будет, сказал, наконец, Веснин. Чувствовалось, что эти слова давались ему нелегко, и Ане в который раз стало стыдно за своё непокорство.
Папенька, я вообще не хочу замуж, тихо пробормотала она, предчувствуя новые укоры родителя, я хочу учительствовать.
Неожиданно для неё отец оживился и крепко пристукнул рукой по коленке:
Это дело, дочка! Сам об нём думал. И вот что скажу: присмотри домик под школу, набери ребятишек и открой там классы. А то наша церковно-приходская школа уже не справляется. Мне на днях отец Александр жаловался, что детей рассаживать некуда.
Аня просияла и принялась осыпать поцелуями отцовские руки, сухие и горячие:
Батюшка! Родной! Ты самый лучший!
Полно, Аннушка, трудись, благотворительствуй, а за хлопоты твои, глядишь, и устроит тебе счастье Господь по великой милости Своей.
* * *
Целый июль Аня летала как на крыльях. Она откроет свою школу! Это ли не высшее счастье служения людям! Лёгкой ногой она ежедневно бегала за советами в церковно-приходскую школу к отцу Александру, горячо обсуждала с тятей нужды народного образования, разговаривала с местными купцами о пожертвованиях, а по ночам, вместо сна, Анна представляла начало занятий. Ей казалось, что это произойдёт в необыкновенно ясный, тёплый осенний день, напоённый запахами скошенных трав и цветущих флоксов, которые она обязательно посадит возле школьного крыльца.
В мечтах ей виделась невысокая крепенькая изба с широкой надписью над входом «Школа». Внутри дома просторная комната с печкой, парты в три ряда на двадцать учащихся и учительский стол. Дверь в задней стене ведёт в крошечную комнатку учительницы, точно такую, какую Аня видела в селе Иссад, куда они с отцом ездили к дальней родне.
Иссадская школа стояла неподалёку от их дома, и приветливая молоденькая учительница пригласила Аню в гости выпить чаю и поболтать. Пришкольная комнатка оказалась столь мала, что её смело можно было назвать каморкой: миниатюрная печурка с попыхивающим медным чайником, простой столик, укрытый кружевной салфеткой, венский стул с гнутыми ножками и узенькая кровать под лоскутным покрывалом. Вся обстановка выглядела столь милой и уютной, а вещи такими чистенькими и аккуратными, что Ане невольно захотелось остаться здесь навсегда и учительствовать. Она так же, как юная учительница, сидящая напротив неё, взахлёб рассказывала бы об успехах своих школяров, а долгими зимними вечерами зажигала керосиновую лампу, слушала завывание вьюги за окном и проверяла бы тетради. Покупка подходящей избы для школы вещь серьёзная, её наугад не сделаешь, надобно сперва подыскать удобное место. Но кроме самого помещения, для занятий необходимо предусмотреть множество других мелочей.